Поиск

Обломов

Захар Обломов ҫине икӗ тӗрлӗ пӑхнӑ пулӗ, тен, вӑл улпут кӑмӑлне тӗпчесе вӗренни ун шухӑшне тепӗр майлӑ ҫавӑрнӑ пулӗ.
Может быть, даже это чувство было в противоречии с собственным взглядом Захара на личность Обломова, может быть, изучение характера барина внушало другие убеждения Захару.

Обломов кабинетӗнчи пур япаласене те, уйрӑммӑнах вӗтӗ, асӑрханса тыткаламалли япаласене, ҫӗмӗрсе пӗтернӗ, — ҫаксем пурте Захар тӑрӑшнипе пулнӑ.
У Обломова в кабинете переломаны или перебиты почти все вещи, особенно мелкие, требующие осторожного обращения с ними, — и всё по милости Захара.

Илья Ильич мӗнле асапланнине никам та пӗлмен, никам та курман; пурте ун ҫинчен: Обломов хӑйне майлӑ ҫын, выртать, тӑраниччен ҫиет, унран урӑх нимӗн те кӗтмелли ҫук, унӑн пуҫӗнчи шухӑшсем те пӗр-пӗринпе ҫыхӑнса тӑмаҫҫӗ пулӗ, тенӗ.
Никто не знал и не видал этой внутренней жизни Ильи Ильича: все думали, что Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать; что едва ли у него вяжутся и мысли в голове.

— Пӑхӑр-ха, пӑхӑр-ха, акӑ Обломов пырать, пирӗн чаплӑ Илья Ильич!
«Посмотрите, посмотрите, вот идет Обломов, наш знаменитый Илья Ильич!»

Анчах пӑхатӑн, ирхи вӑхӑт иртрӗ, кун каҫ еннелле сулӑнать, унпа пӗрлех Обломовӑн хавшанӑ вӑйӗ те канма туртӑнать; ҫӗкленнӗ кӑмӑлӗ лӑпланать, пуҫӗнчи шухӑшӗсем сирӗлеҫҫӗ, юнӗ те майӗпен тапма пуҫлать, Обломов лӑпкӑн, шухӑша кайса, ҫурӑмӗ ҫине ҫаврӑнса выртать те чӳрече ҫине, пӗлӗт ҫине хурлӑхлӑн пӑхма пуҫлать, такамӑн тӑватӑ хутлӑ ҫурчӗ хыҫне мӑнаҫлӑн анакан хӗвеле хурлӑхлӑн пӑхса ӑсатать.
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.

Ӗҫлӗ шухӑшсенчен хӑтӑлсан, Обломов пурин ҫинчен те манса, ӗмӗтӗнчи пурнӑҫпа йӑпанать.
Освободясь от деловых забот, Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире.

Обломов старик имение ашшӗнчен мӗнле илсе юлнӑ, ачине те ҫавӑн пекех пиллесе хӑварнӑ.
Старик Обломов как принял имение от отца, так передал его и сыну.

Ҫапла вӗҫленӗ Обломов вӗренӗве.
Так совершил свое учебное поприще Обломов.

Обломов ҫак сӗрӗмрен урӑлнӑ та сайра хутра ҫеҫ, Штольц кӑтартса панипе, хӑшпӗр кӗнекесене вуласа тухнӑ та пулӗ, анчах сасартӑк мар, васкамасӑр, хыпӑнмасӑр, йӗркесене хуллен кӑна пӑхса тухнӑ.
Обломов отрезвился и только изредка, по указанию Штольца, пожалуй, и прочитывал ту или другую книгу, но не вдруг, не торопясь, без жадности, а лениво пробегал глазами по строкам.

Обломов поэтсене юратса вуланине пӗлсен, Штольц ӑна наукӑна вӗренме тата шухӑшлама юратмашкӑн ҫулталӑк ҫурра яхӑн хистенӗ.
Он поймал Обломова на поэтах и года полтора держал его под ферулой мысли и науки.

Штольц ӑна мӗн вӗреннисӗр пуҫне хушса вуламалли кӗнекесем пырса парсан, Обломов ун ҫине ним шарламасӑр чылайччен пӑхнӑ.
Когда же Штольц приносил ему книги, какие надо еще прочесть сверх выученного, Обломов долго глядел молча на него.

Ҫакнашкал тӗлӗнтермӗшле хӑтланнине пӑхмасӑрах, унӑн тусӗ Штольц ӑна ҫынсем хушшине илсе тухма пултарнӑ; анчах Штольц тӑтӑшах Петербургран Мускава, Чулхулана, Крыма, унтан ют ҫӗршывсене ҫӳреме пуҫланӑ та, Обломов вара каллех пӗр-пӗччен, никамсӑр пурӑнма пуҫланӑ; ҫак пӗчченлӗхрен ӑна мӗнле те пулин тӗлӗнмелле япала, кулленхи пурнӑҫра пулман ӗҫсем ҫеҫ илсе тухма пултарнӑ; анчах унашкалли пачах пулман, малашне пуласси те курӑнман.
Несмотря на все эти причуды, другу его, Штольцу, удавалось вытаскивать его в люди; но Штольц часто отлучался из Петербурга в Москву, в Нижний, в Крым, а потом и за границу — и без него Обломов опять ввергался весь по уши в свое одиночество и уединение, из которого могло его вывести только что-нибудь необыкновенное, выходящее из ряда ежедневных явлений жизни; но подобного ничего не было и не предвиделось впереди.