Поиск

Шырав ĕçĕ:

илнӗ (тĕпĕ: ил) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Ҫутӑсен йӑлтӑрккипе суккӑрланнӑ халӑх, ҫиҫсе тӑракан йӳнӗ те ӗлккен сӑнсем илӗртнипе, шӑв-шавпа ӳсӗрӗлнӗскер, кичем пусса илнӗ ташӑ-вӑйӑра ӳркевлӗн ҫаврӑнкалать те, суккӑрскер, икӗ пая уйрӑлса, хаваслансах е сулахая — ҫылӑх енне, е сылтӑмалла — «тасалӑх» тӗлӗшпе проповедь пыракан ҫуртсем еннелле каять.
Ослепленный блеском огней, соблазняемый дешевой, но сверкающей роскошью, пьяный от шума, он кружится в медленной пляске томящей скуки и охотно, слепо идет налево — ко греху, направо — в дома, где ему проповедуют святость.

Кичемлӗх патшалӑхӗ // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 671–683 стр.

Ҫав таса шухӑшсем, ташӑри пек, пӗр-пӗрин ҫумне сӗртӗнеҫҫӗ те, самантлӑх ыталашса илнӗ хушӑра, ҫулӑмлӑн ҫиҫсе илсе, ҫӗнӗ вут-ҫулӑм, ҫӗнӗ шухӑшсем ҫуратаҫҫӗ.
В священном танце они соприкасаются одна с другой и, ярко вспыхнув в мимолетном объятии, рождают новое пламя, новую мысль.

Ҫав чее ҫутӑсем ҫыннӑн ӗҫлесе илнӗ пур-ҫук укҫине кӗсйинчен кӑларса илесшӗн йӑлкӑшаҫҫӗ, — вӗсем куҫ хӗссе илеҫҫӗ те сӑмахсем пулса тӑраҫҫӗ, ҫав сӑмахсем вара рабочисене ним тӗшне тӑман киленӗҫ патнелле илӗртсе чӗнеҫҫӗ, лайӑх япаласем сӗнеҫҫӗ…
Его хитрое сверкание полно острой жажды вытянуть из карманов людей ничтожные крупицы их заработка, — он слагает свои подмигивания в огненные слова и этими словами молча зовет рабочих к дешевым удовольствиям, предлагает им удобные вещи…

Сарӑ шуйттан хули // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 659–670 стр.

Хӗрарӑм тутине тӑп тытса тӑрать, сӑмсапа сывлать, сӑмси шӑтӑкӗсем, урамран кӗрекен шӑршлӑ та ҫара сывлӑша ҫӑта-ҫӑта, чӗтре-чӗтре илеҫҫӗ; ку ҫын ӗнер ҫинӗ апат ҫинчен аса илнӗ шухӑшпа, тен, хӑҫан та пулин ҫыртса ҫиес ҫӑкӑр татӑкӗ ҫинчен ӗмӗтленнӗ ӗмӗтпе пурӑнать.
Женщина плотно сжала губы и дышит носом, ноздри ее вздрагивают, втягивая пахучий, густой воздух улицы; этот человек живет воспоминанием о пище, проглоченной им вчера, мечтой о куске, который он, может быть, съест когда-нибудь.

Вӑл, Ылттӑн вӑйӗпе пурнӑҫа пырса кӗнӗскер, Ылттӑнпа чӗрӗлнӗскер, этеме эрешмен карти пек ҫавӑрса илнӗ те, ун сассине хупласа, нервисемпе пуҫ мимине ӗмсе, ӳтне кӑшласа тӑрать; чӗмсӗр чулсем ҫине таянса, хӑйӗн сӑнчӑрне тӑснӑҫем тӑсса, ӳснӗҫем ӳссе пырать вӑл.
Вызванное к жизни силою Золота, одушевленное им, оно окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и мозг, пожирает мускулы и нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья своей цепи.

Ун таврашӗнче ҫынсем, тин тухнӑ хӗвел шевли тивнипе парӑс ҫуталса илнӗ пек, йӑлкӑшса ҫунса тӑратчӗҫ, ку чӑннипех ҫаплаччӗ: Нунча нумайӑшсемшӗн, мачта пек тӳрӗ пилӗклӗскер, янӑравлӑ сасӑллӑскер, урампа хӑй урапи ҫумӗнче утса пынине курсан, ун ҫинчен ырӑ мар сӑмах каламастчӗҫ — ӑна ҫапла хисеп кӳретчӗҫ.
Люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется первый луч солнца, и это верно: для многих Нунча была первым лучом дня любви, многие благодарно молчали о ней, видя, как она идет по улице рядом со своею тележкой, стройная, точно мачта, и голос ее взлетает на крыши домов.

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

Святой Яков кварталӗ хӑйӗн фонтанӗпе тивӗҫлипе мухтанать, ун умӗнче, хавассӑн калаҫа-калаҫа, вилӗмсӗр Джованни Боккачио ларма юратнӑ; ӑна аслӑ Сальватор Роза пысӑк пир ҫине пӗрре кӑна мар ӳкерсе илнӗ; Сальватор Роза Томазо Аниелло тусӗ пулнӑ, Томазо Аниеллона чухӑн халӑх Мазаниелло тесе чӗннӗ, вӑл чухӑн халӑхӑн ирӗклӗхӗшӗн кӗрешсе вилнӗ — Мазаниелло та пирӗн кварталта ҫуралнӑ.
Квартал святого Якова справедливо гордится своим фонтаном, у которого любил отдыхать, весело беседуя, бессмертный Джованни Боккачио и который не однажды был написан на больших полотнах великим Сальватором Роза, другом Томазо Аниелло — Мазаниелло, как прозвал его бедный народ, за чью свободу он боролся и погиб, — Мазаниелло родился тоже в нашем квартале.

Амӑшӗ, ывӑлне хура плащӗпе витнӗ те, ӑна сасартӑк чӗринчен ҫӗҫӗпе чикнӗ; ывӑлӗ чӗтренсе илнӗ те ҫавӑнтах вилнӗ — амӑшӗ ывӑлӗн чӗри хӑш вырӑнта тапнине аван пӗлнӗ.
Тогда мать, накрыв сына своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына.

Амӑшӗ пӗшкӗнсе ларнӑ, ҫар пуҫӗн уҫса хунӑ пуян чатӑрӗ витӗр ӑна хула курӑннӑ; ҫав хулара вӑл, йывӑрланнине сиссе, малтанхи хут ыррӑн ҫӳҫенсе илнӗ, унтан тӳсме ҫук асапланса ачине ҫуратнӑ; ҫав ачи ӗнтӗ ватас-аркатас шухӑшпа ҫеҫ пурӑнать.
Сидела она согнувшись, и сквозь открытое полотнище богатой палатки предводителя ей был виден город, где она впервые испытала сладостную дрожь зачатия и мучительные судороги рождения ребенка, который теперь хочет разрушать.

Ҫынсем вара амӑшӗпе мӗн тумалли ҫинчен канашласа илнӗ те ҫапла каланӑ: — Ывӑлун ҫылӑхӗсемшӗн эпир сана вӗлерме тивӗҫ мар, — тенӗ вӗсем, — пӗлетпӗр, эсӗ пама пултарайман ӑна ҫав йывӑр ҫылӑхсене, эсӗ мӗнле асапланнине те эпир чухлатпӑр.
Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили: — По чести — мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать.

Анчах та пӗринче, пӗр шӑпӑрт вырӑнта, хула стени патӗнче, амӑшӗ тепӗр хӗрарӑма курнӑ: вилӳт умне ҫӗр муклашки пек, пӗр хускалми кукленсе ларса, хурлӑхлӑ пит-куҫпа ҫӑлтӑрсем ҫине пӑхса кӗлтунӑ вӑл, стена ҫинче, ун пуҫӗ тӑрринче, шӑппӑн хуралҫӑсем калаҫкаланӑ, чулсене перӗнсе хӗҫпӑшал шӑлтӑртатса илнӗ.
Но однажды, в глухом углу, около городской стены, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок земли, она молилась, подняв скорбное лицо к звездам, а на стене, над головой ее, тихо переговаривались сторожевые и скрежетало оружие, задевая камни зубцов.

Кил-ҫуртра ҫутӑ ҫутма хӑранӑ, урама куҫ курми тӗттӗм хупӑрласа илнӗ, ҫав тӗттӗмре, хуҫа плащӗпе пуҫ ҫинчен пӗркенсе, чӗнмесӗр, шыв тӗпӗнчи пулӑ пек, пӗр хӗрарӑм вӗлтлетсе пынӑ.
В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и в этой тьме, точно рыба в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в черный плащ.

Хурҫӑ-тимӗр тӑхӑннӑ тӑшман хулана темиҫе эрне хушши ӗнтӗ таччӑн хупӑрласа тӑнӑ; каҫсерен кӑвайтӑ хурса вут чӗртнӗ те, сӗм-тӗттӗмрен хула стенисем ҫине вут-ҫулӑм тем чухлӗ хӗрлӗ куҫсемпе пӑхнӑ — вӗсем усаллӑн ялкӑшнӑ, ҫав хӑратса асӑрхаттаракан вут-ҫулӑм ӗнтӗ хупӑрласа илнӗ хулари ҫынсене салхуллӑн шухӑшлаттарнӑ.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города множеством красных глаз — они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.

Ҫынсем, каҫхи тӗттӗмре хуллен-хулленех курӑнми пулса, куҫран ҫухалса пӗтнӗ, килӗсенелле саланнӑ, хӑйсем халиччен курман шиклӗхпе таврӑннӑ; хӑрамалла пат пӗччен тӑрса юлнӑ пек туйӑннӑ вӗсене; хӑйсен пурнӑҫӗнчи драмӑна, хӑйсен пурнӑҫӗ вӑл — чурасен ним правӑсӑр, ухмахла пурнӑҫӗ иккенне кӑшт чухласа илнӗ пек пулнӑ… унтан тата хӑйсене мӗн усӑллӑ пек, мӗн аван пек пулать, ҫавӑнпа пуринпе те майлашса пурӑнма хатӗр пулнӑ…
Люди таяли в сумраке вечера, расходились по домам и несли с собой незнакомую им тревогу, пугающее ощущение одиночества, полупроснувшееся сознание драмы своей жизни, бесправной, бессмысленной жизни рабов… И готовность немедленно приспособиться ко всему, что будет выгодно, удобно…

Январӗн 9-мӗшӗ // Хумма Ҫеменӗ, Феодосия Ишетер. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 133–155 стр.

Хӗҫ-пӑшал магазинне ярса илнӗ…
Оружейный магазин захватили…

Кусене тӑшмана тапӑннӑ пекех тапӑна-тапӑна илнӗ, вӗсем вара хӑраса ӳкнипе часрах аяккалла пӑраха-пӑраха тарнӑ.
На них набрасывались, как на врагов, и они испуганно исчезали.

Салтак хулпуҫҫи хыҫӗнчен винтовкине хӑвӑртрах ярса илнӗ те, лашине тӑратмасӑрах, ҫав ҫынна тӗллесе пенӗ.
Солдат быстро схватил из-за плеча винтовку и выстрелил в него с руки, не останавливая лошадь.

Салтакӗсем ӳсӗр пулнӑ; йӗнерӗсем ҫинче тайӑлкаласа, вӗсем ухмахла кулкаланӑ; хушӑран, ӳркенкеленӗ пекле, ҫынсене пуҫсемпе хулпуҫҫисенчен ҫапа-ҫапа илнӗ.
Солдаты были пьяны, они бессмысленно улыбались, качаясь в сёдлах, иногда, как бы нехотя, били нагайками по головам и плечам.

Ҫак кун вара пуҫ мими сасартӑках ҫаралса кайнӑ, чӗтренсе илнӗ, ӑша темскер хӑратса тӑнӑ, сивӗ ҫапнӑ.
А сегодня сразу мозг обнажился, вздрогнул и грудь наполнилась тревогой, холодом.

Ун пек хӑнӑхупа пурӑнмашкӑн начарах пулман; пурнӑҫ ҫынна унтан та кунтан пӗчӗккӗн тире-тире, чӑрмала-чӑрмала, чыша-чыша илнӗ пулин те, хӑш-пӗр чух тата ҫав тӗтреллӗ шухӑшсене хыттӑнах тиверте-тиверте илнӗ пулин те, вӑл тӗтреллӗ шухӑшсем ҫапах та ҫирӗп ҫыпӑҫакан шухӑшсем пулнӑ, вилӗ халлӗн аплипех тӑнӑ; ҫурӑксем чӑрмаланӑ вырӑнсем пурте хӑвӑртрах ҫӗнӗрен тӳрлене-тӳрлене ларнӑ.
С нею жилось недурно, и, несмотря на то, что жизнь десятками мелких уколов, царапин и толчков, а иногда серьёзными ударами, тревожила эти туманные представления, они были крепки, вязки и сохраняли свою мёртвую цельность, быстро заращивая все трещины и царапины.

Страницы:

Корпус чувашского языка

Поиск

Шырав ĕçĕ:

Сайт:

Статистика