Двуязычный корпус чувашского языка

Вершининӑн ҫӑра куҫ харшисем айне именчӗклӗн пытаннӑ кӑвак куҫӗсем ирӗксӗрех халлӗхе хӑйӗн пурнӑҫӗ нимӗнпе те тӗксӗмленмен ҫыннӑн сывӑ та таса савӑнӑҫӗпе ҫуталса тӑнӑ.

Синие глава Вершинина, застенчиво прячущиеся в густых ресницах, светились помимо его воли здоровой и чистой радостью человека, жизнь которого пока ничем не омрачена.

13 // .

— Асту, хӑв пӗл, тен, эсӗ нимӗн те ӑнланман, пӗчӗк ача пек таса пулнӑ тесен, кам та пулин ӗненӗ!

— Гляди, дело твое — может, кто и поверит тебе, что ты ничего не понимала, была как младенец чистый!..

11 // .

Пурте хӑй вырӑнӗнче пек — унӑн сӗтелӗпе ҫыпӑҫса тӑракан, икӗ айккипе пукансем лартса тухнӑ вӑрӑм сӗтел те, хӗрлӗ ҫи витти ҫинчи кӗленче пепельницӑ та, хӗле кӗме хатӗрлесе, хашакисен хушшине шурӑ ваткӑпа хура кӑмрӑк хунӑ таса чӳречесем те, ун ҫурӑмӗ хыҫӗнче кӗтесре тӑракан ылтӑн саспаллисемпе ҫырнӑ шултра шерепеллӗ, ҫурри сарса янӑ сарлака ялав та.

Все вроде на мосте — и длинный стол, примыкавший к его председательскому столу, окруженный торчащими спинками стульев, и стеклянная пепельница на красной скатерти, и чистые, приготовленные к зиме окна с белой ватой и черными угольками между рамами, и широкое полотнище переходящего знамени, которое стояло за его спиной в углу, полуразвернутое, с золотыми буквами и длинными кистями.

11 // .

Анчах никам та тухмарӗ, тап-таса шӑлнӑ картиш тӑрӑх шурӑ кӑвакалсем кӑна, хӑйсен чӗлхипе темскер ҫинчен хӗрсех калаҫса, тайкаланса ҫӳреҫҫӗ тата чӳрече янаххи ҫинче, йӑм-хӗрлӗ кӑпӑш чечексем хушшинче, сӑрӑ кушак ҫӑвӑнса ларать.

Но никто не появлялся, лишь по чисто подметенному двору ходили вперевалочку белые утки и о чем-то оживленно разговаривали на своем утином языке да на подоконнике среди ярко-красных махровых цветов сидел и умывался серый кот.

9 // .

Унтан шыв тумламӗн таса сассине путарса, пӳртӗн кил шӑрши кӗрекен ӑшӑ тӗттӗмлӗхри лӑпкӑлӑхне шӑрчӑк чӗриклетни вӑратрӗ.

Потом, заглушая чистый звон капель, теплую пахучую тьму избы засверлил сверчок.

6 // .

Тап-таса!

Кругом чисто!

4 // .

Тумланасса эпир, чӑнах та, чаплах тумланаймастпӑр, уншӑн пирӗн чун таса!..

Одеваемся мы, правда, не красно, зато совесть у нас чистая!..

3 // .

Эрешлӗ-эрешлӗ кӑвак чӳрече хашакӗсем хыҫӗнче кӑвакарчӑнсем кӑваклатнӑ, чӳрече янаххисем ҫинче чикен курӑкӗ ҫунса тӑнӑ, сенкер тӳпе пек таса кантӑк витӗр тӗксӗм пилеш йывӑҫҫисем кармашса пӑхнӑ, пӳрт умӗнчи пӗчӗк садра йӑм-хӗрлӗ мальвӑсем хумханса ларнӑ.

За синими затейливыми наличниками ворковали голуби, на подоконниках горела герань, в промытые до голубизны стекла заглядывались смуглые рябинки, в палисаде качались алые махровые мальвы.

2 // .

Ҫуркунне, шывсем чакнӑ хыҫҫӑн ҫарансенче, таса вырӑнсенче нумай ҫӗрте ҫӗнӗрен хунӑ хӑйӑр, пыльчӑк тӗмисем юлаҫҫӗ; ҫавӑн пекех ҫакӑнта та, аслӑ Ҫӗпӗр хирӗнче, ҫулла ҫӗнӗ ҫӗре куҫас шухӑшпа ҫӳренӗ ҫынсем хыҫҫӑн, пӗр вӑрман хыҫӗнче нумай ҫӗнӗ вилнӗ ҫын тӑприсем юлнӑ.

Как после весеннего разлива рек остаются на просыхающих лугах новые бугры песку и ила, нанесенные половодьем, так и здесь, на широком сибирском поле, после летнего движения переселенцев осталось за лесом много новых могил.

I // .

Мишка Донец леш енне тарса кайнӑ Моховпа Атепин-Цаца купцасен, Виссарион пуппа таса атте Панкратийӑн тата тепӗр виҫӗ ҫӗрме пуян казакӑн килӗсене черечӗпе вут тивертрӗ те унтан тин хутортан кайма тапранчӗ.

Мишка зажег подряд семь домов, принадлежавших отступившим за Донец купцам Мохову и Атепину-Цаце, попу Виссариону, благочинному отцу Панкратию и еще трем зажиточным казакам, и только тогда тронулся из хутора.

LXV // .

Кивелсе кайнӑ таса сӗтел ҫитти ҫине йӗркеллӗн лартса хунӑ ҫав япаласене темиҫе кун каялла кӑна амӑшӗн типтерлӗ алли сӗртӗннӗ.

Ко всем этим предметам, в порядке расставленным на старенькой скатерке, несколько дней назад прикасались заботливые материнские руки!..

LXV // .

— Пире патронсем памасан та юрать, эрехӗ ҫеҫ пултӑрччӗ! — терӗ те вӑл ахӑлтатса куҫ хӗсрӗ, таса мар кӗпе ҫухине чӗрнипе шаклатса кӑтартрӗ.

— Нам и патронов не надо, лишь бы водочка была! — говорил он, хохоча и подмигивая, выразительно щелкая ногтем по грязному вороту рубахи.

LXIII // .

Сулахай алли хӑйӗн юнпа вараланнӑ таса мар бинтран ҫакӑнса пырать, сылтӑммипе ывӑна пӗлмесӗр чӑпӑрккине вылятать.

Левая рука его висела на грязной окровяненной перевязи, правая — безустально играла плетью.

LX // .

Хӗрарӑм кӑвакӑр тӗсӗ ҫапнӑ тап-таса тутӑрне куҫ таранах антарса ҫыхнӑ.

Баба была по самые глаза закутана свежевыстиранным, голубым от синьки головным платком.

LIX // .

Ун чухне сана вӑл алӑ мар, ак ҫапла, кача пӳрнипе ҫеҫ тыттаратчӗ, — Григорий кӗре ӳтлӗ таса мар пӳрнине чармакларӗ те, шӑлӗсене йӑлкӑштарса, амлтатса кулса ячӗ.

Выходился бы и не руку тебе подавал, а вот этак, мизинчиком, — Григорий отставил свой смуглый и грязный палец и захохотал, блистая зубами.

LVIII // .

Ҫветтуйсен кӑна вӑл вилсен те таса шӑршӑ кӗнӗ пек калаҫаҫҫӗ те, ман шутпа — суя халап ку.

Гутарють, кубыть, у одних святых посля смерти парение идет, а по-моему — живая брехня.

LI // .

Шамиль Алешки варринче выртать: унӑн кивелсе кайнӑ кӑвак сӑхманне уҫса хунӑ, пушӑ ҫаннине касса ҫурнӑ пуҫӗ айне чикнӗ, тахҫан ӗлӗкех татнӑ алли, таса мар ҫӗтӗкпе ҫыхнӑскер, нихҫан хускалмасӑр ҫӳременскер, сывлами пулнӑ ҫаврака кӑкӑр ҫинче шӑнӑр хутлатнӑ пек хутланса выртать.

Алешка Шамиль лежал в середине: синий старенький чекменишка его был распахнут, холостой рукав был подложен под разрубленную голову, а култышка давным-давно оторванной руки, обмотанная грязной тряпочкой, всегда такая подвижная, была судорожно прижата к выпуклому заслону бездыханной груди.

LI // .

Вӑл Аксинья кӗпе аркине тавӑрса чикменнине, таса та капӑр тумланнине курчӗ те тӗлӗнсех кайрӗ.

Она удивилась, увидев Аксинью не с подоткнутым подолом, а разнаряженную, чистую.

L // .

Таса кӗпепе хӗрлӗ ҫӑм юбка тӑхӑнчӗ, тутӑр ҫыхрӗ, хӑй ҫине тӗкӗр витӗр пӑхса илсе, пӳртрен тухрӗ.

Надела чистую рубаху, шерстяную бордовую юбку, покрылась, мельком взглянула на себя в зеркальце, вышла.

L // .

Богатырев, шакла кастарнӑ, тӗксӗм те арпус пек чӑмӑр пуҫне сӑтӑркаласа, аялтан тӑхӑннӑ таса мар кӗпе вӗҫҫӗнех сӗтел хушшине пырса ларчӗ.

Богатырев, потирая голо остриженную темную и круглую, как арбуз, голову, сидел за столом в одной грязной нижней рубахе.

XLVII // .