Поиск

Шырав ĕçĕ:

яланах сăмах пирĕн базăра пур.

яланах (тĕпĕ: яланах) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Хӗрарӑмсем ҫинчен эпир яланах ирсӗр-намӑс сӑмахсемпе калаҫаттӑмӑр, хӑш чухне хамӑртан хамӑр йӗрӗнеттӗмӗр.
Мы всегда говорили о женщинах так, что порой нам самим противно было слушать наши грубо бесстыдные речи.

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

— Асту, хуҫа тӗлне ан пул! — тетпӗр эпир ӑна яланах.
— Смотри, хозяину не попадись!-предупреждаем мы ее.

Ҫапах та хӑшпӗр чух юрӑсем юрлаттӑмӑр, пирӗн юррӑмӑр ак ҫапла пуҫланатчӗ ӗҫ хушшинче сасартӑк пӗри ывӑннӑ лаша пек ассӑн сывласа яратчӗ те, ерипен, вӑрӑммӑн ӗнермелли юрӑсенчен пӗрне таса пуҫлатчӗ; ун пек юррӑн хурлӑхлӑ, ҫепӗҫ кӗвви яланах юрлаканӑн чунне ҫӑмӑллатать.
Иногда мы пели, и песня наша начиналась так: среди работы вдруг кто-нибудь вздыхал тяжелым вздохом усталой лошади и запевал тихонько одну из тех протяжных песен, жалобно-ласковый мотив которых всегда облегчает тяжесть на душе поющего.

Вӑрҫма яланах сӑлтав пулать ӗнтӗ, этеме ятласа хӑртмалли пурах, юлташа тесен — пушшех.
Ибо всегда есть за что обругать человека, а особенно товарища.

— Эпӗ яланах сахал калаҫатӑп та, анчах мӗнле каламаллине пӗлетӗп, — терӗ йывӑрлӑхсене чӑтӑмлӑн тӳссе ирттерекен ҫын, хӑйӗн тивӗҫлӗхне тытма пултарнӑ туйӑмпа, пурнӑҫри сивчирпе кӗрешме пӑрахмасӑр.
— Я всегда говорю немного, да знаю, как сказать, — с чувством собственного достоинства произнес стоик, не уставая бороться с своей лихорадкой.

Коновалов // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 70–118 стр.

Вӗсен яланах ӑна е кӑна тума кӑмӑлӗсем пур.
И всегда у них есть охота делать то, другое.

— Тинӗс хӗрринче пулмассерен, яланах эпӗ ҫакӑн пек шухӑшлатӑп — мӗншӗн-ха ҫынсем ун хӗрринче пурӑнма сахал куҫса килеҫҫӗ? тетӗп.
— Каждый раз, как я бываю у моря, я всё думаю — чего люди мало селятся около него?

Ун куҫӗсем пӗчӗккӗччӗ, вӗҫӗмех теме тинкерсе пӑхнӑ пек, яланах хӗсӗкчӗ.
У него были маленькие черные глаза, постоянно прищуренные, точно он всегда что-то пристально рассматривал.

Вӗсем яланах ӗҫлеҫҫӗ, ӗмӗрех тертленеҫҫӗ, ҫӗр ҫинче цементран туса лартнӑ япаласенче — вӗсен тарӗпе юнӗ; анчах ҫаксемшӗн, — ҫӗр ҫинче тӗлӗнмелле япаласем туса лартассишӗн, тӑрӑшса, халтан кайса, мӗн ӗмӗр-ӗмӗр вӑй хурса ӗҫленӗшӗн — вӗсем нимӗн те илмеҫҫӗ; вӗсен килӗ-ҫурчӗсем те ҫук, тӑранмалӑх ҫӑкӑрӗ те питӗ ҫителӗксӗр.
Они всё только строят, вечно трудятся, их пот и кровь — цемент всех сооружений на земле; но они ничего не получают за это, отдавая все свои силы вечному стремлению сооружать, — стремлению, которое создает на земле чудеса, но все-таки не дает людям крова и слишком мало дает им хлеба.

Унта ҫӗр шӑрши, махорка тата ытлашши ҫунтарнӑ эрех шӑрши ҫапатчӗ, яланах темле паллӑ мар ҫынсем кӗрсе тулатчӗҫ.
В ней пахло землей, махоркой и перегорелой водкой, ее наполняли завсегдатаи — темные люди.

Эпӗ ӑна ун чухнех ҫиллентӗм — Капитолина йынӑшнипе кӑшкӑрни, яланах «кай-йӑр» тенӗ ӳсӗрскерӗн сасси — ҫаксем йӑлтах ман хӑлхара янласа тӑратчӗҫ-ха, эпӗ юлташа ним хӗрхенми вӑрҫса каласа патӑм.
Я был обозлен им — стоны и крики Капитолины, пьяное «п'дё-ем!..» — всё это еще стояло у меня в ушах, и я не щадил товарища.

Унӑн ҫакӑ чӗререн тухакан сассинче ҫутҫанталӑкӑн калама ҫук кӑмӑллӑ сӑрӗсем умӗнче чӑнласа пуҫ тайнинчен ытла хӑйсене илемлӗхе витӗр пӗлсе тӑракан ҫын вырӑнне хисепленине ҫухатасшӑн мар хавхаланакан нумай поэтсен риторикӑллӑ хӑтланӑвӗнчен шухӑшпа туйӑм яланах ытларахчӗ.
И в этом восклицании всегда было более смысла и чувства, чем в риторических фигурах многих поэтов, восхищающихся скорее ради поддержания своей репутации людей с тонким чутьем прекрасного, чем из действительного преклонения пред невыразимо ласковой красой природы…

Коновалов ҫутҫанталӑка чунтан килекен юратупа, пӗр сӑмахсӑр юрататчӗ; яланах, хирте-и е шыв ҫинче-и, унӑн чӗрине лӑпкӑ кӑмӑл ҫупӑрласа илетчӗ, ҫакӑ вара ахаль те ача пек ҫынна тата та ытларах йӑвашлантарса яратчӗ.
Коновалов любил природу глубокой бессловесной любовью, и всегда, в поле или на реке, весь проникался каким-то миролюбиво-ласковым настроением, еще более увеличивавшим его сходство с ребенком.

Юмахри пек ӗненмелле мар тумланнӑскер, «мана никам та чике тӑршшӗ лартма пултарас ҫук» тенӗ пек сӑнарлӑ субъект пӗр-пӗр ҫын пурнӑҫӗ ҫинчен, вӑл ҫынлӑхран тухни ҫинчен хӑйне яланах тӳрре кӑларса, хӳтӗлесе каласа панине итлесе пӗтерсен, Коновалов шухӑша кайнӑ чухнехи пек йӑл кулатчӗ те, хирӗҫлесе, пуҫне пӑркалатчӗ.
Выслушав историю жизни и падения, рассказанную каким-нибудь фантастически разодетым субъектом, с физиономией человека, которому никак уж нельзя положить пальца в рот, — выслушав такую историю, всегда носящую характер оправдательно-защитительной речи, Коновалов задумчиво улыбался и отрицательно покачивал головой.

«Кӗленче ҫынсем» пире хӑйсем пӗлнӗ пек юрататчӗҫ — эпӗ вӗсене час-часах кӗнеке вуласа параттӑм, вӗсем эпӗ вуланине яланах тенӗ пек шухӑша кайса, тимлесе итлетчӗҫ.
«Стеклянные люди» по-своему любили нас — я часто читал им разные книги, и почти всегда они внимательно и вдумчиво слушали мое чтение.

Унта вӗсем яланах нумайӑнччӗ; ҫӗтӗк-ҫатӑк тумланнӑскерсем, ҫурма-выҫӑскерсем, хӗвел ҫутинчен хӑраканскерсем, вӗсем ҫак шӑтӑк-шатӑк ҫуртра тӑманасем пек пурӑнатчӗҫ, пире, Коноваловпа иксӗмӗре, хапӑл тусах кӗтсе илетчӗҫ, мӗншӗн тесен вӑл та, эпӗ те, пекарньӑран тухас умӗн, пӗрер каравай шурӑ ҫӑкӑр илеттӗмӗр, ҫул май пӗр чӗрӗк эрех, ывсӑ тулли «вӗри апат» — ӳпке-пӗвер, чӗре, хырӑмлӑх туянаттӑмӑр.
Их всегда было много в нем; оборванные, полуголодные, боящиеся солнечного света, они жили в этой развалине, как совы, и мы с Коноваловым были среди них желанными гостями, потому что и он и я, уходя из пекарни, брали по караваю белого хлеба, дорогой покупали четверть водки и целый лоток «горячего» — печенки, легкого, сердца, рубца.

— Чустана вӑрах тытнӑ! — тесе, вӑрӑм мӑйӑхне шӑртлантарса, хулӑн та тем пирки яланах йӗпе тутине чаплаттарса кӑшкӑратчӗ вӑл.
— Передержал тесто! — кричал он, оттопыривая свои рыжие длинные усы, шлепая губами, толстыми и всегда почему-то мокрыми.

Пекарня хуҫи ӑна ҫӑкӑра икӗ питлӗ тунӑшӑн е ирхине кӑларса ӗлкӗрейменшӗн ятлас-тӑвас пулсан, вӑл урсах каятчӗ вара, хуҫа ҫине ҫӑвар уҫтарми кӑшкӑратчӗ, кун чухне вӑл яланах хӑйӗн музыкӑра талант пурри ҫинчен каласа хӑваратчӗ.
Когда хозяин пекарни делал ему внушения за испорченный или опоздавший к утру товар, он бесился, ругал хозяина беспощадно и при этом всегда указывал ему на свой музыкальный талант.

Тӗрме начальстви каланӑ тӑрах, вӑл яланах лӑпкӑ, чӗмсӗр те шухӑшлӑ ҫын пулнӑ.
По отзыву тюремного начальства, это был человек всегда тихий, молчаливый и задумчивый.

Ир те каҫ та яланах ҫав ҫынсем тавра ҫапла сӗм-тӗттӗм тӑнӑ, ҫав тӗттӗм ҫынсене, ҫеҫенхир ирӗклӗхне хӑнӑхнӑскерсене, пӗтӗмпех пусарса хурассӑн туйӑннӑ.
И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору.

III сыпӑк // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 50–69 стр.

Страницы:

Корпус чувашского языка

Поиск

Шырав ĕçĕ:

Сайт:

Статистика