Поиск

Шырав ĕçĕ:

пач сăмах пирĕн базăра пур.

пач (тĕпĕ: пач) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Маларах вӑл ирӗклӗх хакне пӗлсех те пӗтерейменччӗ пулас, халь вара, акӑ, кӑмӑл туртнӑ ҫӗре ытахаллӗн ҫех кайма, кирек мӗнле тӑкӑрлӑка та пӑрӑнма, площаде тухма, чиркӗве кӗме, ҫакна тата ним хӑрами, кайран мӗн пулассине пач шутламасӑр тума май пурринче питех те нумай телей упранса тӑма пултарнинчен хӑй те тӗлӗнчӗ.
Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях.

VI // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Салтаксен вӑйӗ-халӗпе пач хисеплешмеҫҫӗ, вӗсене чӗмрен кайса ӳкичченех хӑвалаҫҫӗ.
С силами солдат не считались, доводя людей до изнурения.

Чапшӑн та карьерӑшӑн ҫунакансемсӗр пуҫне, вӗсем нумаййӑнах марччӗ, ытти офицерсем пуртех хе службӑна, хистевлӗ-хӗсӗрлӳллӗ, пач килӗшмен, йӑлт йӗрӗнтерсе ҫитернӗ барщина еверлӗ курса, унпа тӑвӑрланса та ӑна юратмасӑр, ячӗшӗн кӑна тукаласа пынӑ.
За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя ее.

Хӑйне вӑл уринчен пуҫласа пуҫӗ таранах ҫуса та тасатма ҫукла йывӑр пылчӑкпа вараланнӑ пекех туйрӗ, ӑна ун ҫине пач юратман хӗрарӑмпа тытакан ҫыхӑну пӗркесе лартрӗ — ҫур ҫула яхӑн тӑсӑлакан ҫыхӑну.
И сам себе он показался с ног до головы запачканным тяжелой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с нелюбимой женщиной — связь, тянувшаяся почти полгода.

V // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Ҫамрӑкрах чухне манра тӗлӗк евӗр пӗр ӗмӗт пурӑнатчӗ: хам ҫитме пултарайман, тӗнчере халлччен пулман, ыттисенчен пач расна хӗрарӑма юратса пӑрахассиччӗ, унпа ман, пӗлетӗр-и, нихӑҫан нимӗнле пӗрлехи те пулма пултараймасть.
Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться в недосягаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с которой у меня никогда и ничего не может быть общего.

Акӑ вара эпӗ чунӑм пач выртман ӗҫсене тӑватӑп, пурнӑҫшӑн выльӑхла хӑраса, вӑхӑт-вӑхӑтӑн ҫав тери хаяр та вӑхӑт-вӑхӑтӑн чӗптӗм ӑс ҫук пеклӗн туйӑнакан приказсене пурнӑҫласа пыратӑп.
И вот я делаю вещи, к которым у меня совершенно не лежит душа, исполняю ради животного страха жизни приказания, которые мне кажутся порой жестокими, а порой бессмысленными.

Халичченхи пек мар сасӑпа ыйтнӑран, темле тӗтреллӗ асӑрханулӑх инстинкчӗ Ромашова суйма хистерӗ, вара вӑл: — Ҫук, пач та час мар, — тавӑрчӗ тирпейсӗртереххӗн.
Какой-то смутный инстинкт осторожности, вызванный необычным тоном этого вопроса, заставил Ромашова солгать, и он ответил небрежно: — Нет, совсем не часто.

Куҫӗсем вара ун пач та хура марччӗ, нимпе палӑрман, чи-чи ахаллисемехчӗ — сарӑрахскерсем, симӗс кӑшӑлпалан.
Хотя глаза у него были вовсе не черные, а самые обыкновенные — желтоватые, с зеленым ободком.

Шурочки ҫӳҫ тыттаркӑчне ҫӑварӗнчен кӑлармасӑр та ҫаврӑнмасӑрах: «Пач та манӑн мар вӑл, шӑпах санӑн!..» — тавӑрать ӑна кӑмӑлсӑр сасӑпа, тӗкӗр ҫине пӑхнӑскер.
А Шурочка, не выпуская изо рта шпилек и не оборачиваясь, отвечает ему в зеркало недовольным тоном: «Вовсе он не мой, а твой!..»

Вара мана сасартӑк пӗр самантлӑха ним ӑнланмалла мар, пач ӑнланмалла мар пулса каять; калӑн, ман таврашра пӗтӗмпех ҫӗтсе, ҫухалса пӗтнӗ, нимӗскер те юлман.
И вдруг на один момент мне сделается так странно, странно, как будто бы все вокруг меня исчезло.

IV // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Сасартӑк вара вӑл мӗне пӗлтернине пач манса каяттӑм, унтан аса илме тӑраттӑм — ниепле те аса илейместӗмччӗ.
И вдруг — совсем позабывала, что оно значит, потом старалась — и не могла вспомнить.

Тытӑҫусем пач та француз офицерӗсене мар, — мӗншӗн тесен чыслӑх-хисеплӗх ӑнланӑвӗ, ҫитменнине тата ӳстерсе ӑнланасси, кашни француз юнӗнчех, — нимӗҫсенне те мар, — мӗншӗн тесен мӗнпур нимӗҫ ҫуралнӑранпах ӗренкӗлле те йӗркеллӗ, — шӑп та шай пире, пире, пире кирлӗ!
Именно не французским офицерам необходимы поединки, — потому что понятие о чести, да еще преувеличенное, в крови у каждого француза, — не немецким, — потому что от рождения все немцы порядочны и дисциплинированны, — а нам, нам, нам!

Ӑраскалсӑр подпоручик вара, Володя пек каласан, фендрик, сирӗн йышши, ҫитменнине тата кӳреннӗскер, пач та кӳрентерекенни мар, виҫҫӗмӗш хут пенӗ хыҫҫӑн хырӑмран хӑрушла аманать те, каҫ тӗлне асаплана-асаплана вилсе те выртать.
И несчастный подпоручик, фендрик, как говорит Володя, вроде вас, да еще вдобавок обиженный, а не обидчик, получает после третьего выстрела страшную рану в живот и к вечеру умирает в мучениях.

«Именнӗ-намӑсланнӑ чух кирек хӑҫан та ҫаплалла, пурте курса тӑнӑ пеклӗн шутлатӑн, чӗннипе вара ҫакӑ хӑвна ҫех паллӑ, ыттисем ӑна пач та асӑрхамаҫҫӗ».
«Ведь это всегда, когда конфузишься, то думаешь, что все это видят, а на самом деле только тебе это заметно, а другим вовсе нет».

Ромашов сасси пач хайӗнни пек мар, юттӑн, карланка тем ларнӑ чухнехи евӗр, йӑлт пӗтсе пусӑрӑннӑн туйӑнчӗ.
Ромашову казалось, что голос у него какой-то чужой и такой сдавленный, точно в горле что-то застряло.

Лешӗ пач ӳсӗр пулнӑ, теҫҫӗ.
Тот был совсем пьян, говорят.

Картишӗнче ним курӑнми, пач хура каҫчӗ, ҫавна пула Ромашовӑн хӑй умӗнчи ҫула малтан суккӑр ҫын евӗр, хыпашла-хыпашла пӑхма тиврӗ.
На дворе стояла совершенно черная, непроницаемая ночь, так что сначала Ромашову приходилось, точно слепому, ощупывать перед собой дорогу.

Бюсчӗ ку, сӑмах май каласан, хӑй ҫине ҫырнине пӑхмасӑр, пач та вырӑссен аслӑ поэтне мар, йӑлтах еврейсен ватӑ маклерне сӑнласа параканскерччӗ, ытла та пӑсса тунӑран тата шӑнасем вараласа пӗтернӗрен, вӑл Ромашов куҫне йӳҫӗхтерсех ҫитернӗччӗ, ҫавӑнпа ӑна ҫак кунсенче чӑннипех те картишне кӑларса пӑрахма хушнӑччӗ.
Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера, а не великого русского поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на двор.

III // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Вара ҫавӑнтах пач урӑх сасӑпа: — Калама маннӑ, — терӗ ыррӑн та ахаллӗн.
Но тотчас же он заговорил совершенно другим, простым и добродушным тоном: — Забыл сказать.

Кашни хусах офицерӑнах, кашни подпрапорщикӑнах япалисем шӑп та шай ҫакнашкал, ҫакӑн евӗр, тепӗр тесен, виолончельсӗр пуҫне; Ромашов ӑна полк оркестрӗнчен илнӗччӗ, унта вӑл пач та кирлӗ мар-мӗн, анчах, мажорлӑ гаммӑна та вӗренсе ҫитеймесӗрех, ҫав инструментне те, музыкӑна та ҫулталӑк каярахах пӑрахрӗ.
У каждого холостого офицера, у каждого подпрапорщика были неизменно точно такие же вещи, за исключением, впрочем, виолончели; ее Ромашов взял из полкового оркестра, где она была совсем не нужна, но, не выучив даже мажорной гаммы, забросил и ее и музыку еще год тому назад.

Страницы:

Корпус чувашского языка

Поиск

Шырав ĕçĕ:

Сайт:

Статистика