Поиск

Любишкин

— Санпа ӗҫ татма пултараймастпӑр эпир… — каллех сӑмах пуҫланӑччӗ ӗнтӗ Щукарь мучи, анчах хальхинче Любишкин ӑна кӗрӗк аркинчен ярса тытса алӑк патнелле сӗтӗрчӗ; мучи, хӑйне хӑвӑрттӑн ҫенӗке туртса кӑларнӑран, пуҫланӑ сӑмахне те каласа пӗтереймерӗ.
— С тобой мы не могем… — снова начал было дед Щукарь, но на этот раз Любишкин, пятясь к двери, потянул его за полу; дед, стремительно увлекаемый в сени, так и не успел кончить фразу.

Хыҫран ача-пӑчасем ҫыхланнӑччӗ, анчах Любишкин ҫатан карта хушшинчен пӗр ҫапӑ кӑларса илсен, ӑна-кӑна чухлама пӗлекен ачасем хӑйсемех хӑпса юлчӗҫ.
Детвора было увязалась следом, но Любишкин вытянул из плетня хворостину, и догадливые ребята отстали.

Нагульновпа Давыдов, Любишкин, Щукарь мучи тата тепӗр виҫӗ казак ял Советӗнчен тухрӗҫ.
Нагульнов с Давыдовым, Любишкин, дед Щукарь и еще трое казаков вышли из сельсовета.

— Эпир сире паҫӑртанпах, ирхинеренпех кӗтетпӗр, — кулса ячӗ Любишкин, Давыдов аллине хӑйӗн тӗреклӗ аллипе ывӑҫласа илсе.
— А мы вас давно ждем, спозаранку, — улыбнулся Любишкин, забирая в свою здоровенную ладонь руку Давыдова.

Анчах вӑл унӑн ҫирӗп, шӑратса тунӑ пек кӗрнеклӗ кӗлеткине, кулса тӑран аслӑ куҫӗсене, тимлӗ шухӑшпа чӑмӑртаннӑ сӑн-питне, Давыдов пухура Нагульнов ҫурӑмӗ хыҫӗнчен ун еннелле пӗшкӗнсе катӑк шӑллӑ ҫӑварӗнчен тутлӑ эрех шӑршипе сывланине, Любишкин сӑмах каланӑ вӑхӑтра: «Партизанӗ ку аван йӗкӗт-ха, анчах эсир ӑна манса кайнӑ, воспитани паман, факт! Унпа чылай ӗҫлеме тивет», тенине аса илчӗ.
Но он вспомнил его коренастую, прочного литья фигуру, лицо напряженное, собранное в комок, с жесткими складками по обочинам щек, с усмешливо-умными глазами, вспомнил, как на собрании Давыдов, наклоняясь к нему за спиной Нагульнова и дыша в лицо по-детски чистым, терпко-винным запахом щербатого рта, сказал во время выступления Любишкина: «Партизан-то парень грубой, но вы его забросили, не воспитали, факт! Надо над ним поработать».

Макар Нагульнов, Любишкин тата ыттисем Воронежа ҫитрӗҫ.
Макар Нагульнов, Любишкин и остальные очутились в Воронеже.

Тепӗр кунне вӑл, Макар Нагульнов, атаманец Любишкин, Тит Бородин, фронтра пулнӑ тата сакӑр казак ирех Андрей пӳрчӗ умне пуҫтарӑнчӗҫ.
И на другой день он, Макар Нагульнов, атаманец Любишкин, Тит Бородин и еще восемь человек фронтовых казаков с утра собрались возле Андреевой хаты.

Любишкин йӗп-йӗпе ҫамкине ҫӗлӗкӗпе шӑлкалама пуҫларӗ.
Любишкин папахой стал вытирать мокрый лоб.

— Мӗн чӑрманмалли пур унпа! — тарӑхса сӑмаха пӳлчӗ Любишкин.
— Чего с ним вожжаться! — возмущенно перебил Любишкин.

— Любишкин кутӑн утма пуҫланӑ иккен!
— Пошел Любишкин задом наперед!

Ӑна суд штрафларӗ тата тыррине те туртса илчӗҫ — хушса хучӗ Разметнов, чӑрсӑр куҫӗсене ялкӑштарса Любишкин ҫине пӑхнӑ май.
— Так его суд оштраховал, и хлеб взяли, — вставил Размётнов, блестя отчаянными глазами и с видимым наслаждением слушая Любишкина.

Фрол Рваный кулак вара… — Любишкин хытӑ кӑна ятлаҫса илчӗ.
А кулак Фрол Рваный… — Любишкин крепко выругался.

Хыҫалта хыттӑн ахӑлтатса кулса ячӗҫ, шавлама тытӑнчӗҫ, анчах Любишкин хаяр куҫӗсемпе йӗри-тавра пӑхса ҫаврӑннӑ хыҫҫӑн каллех лампа хӑювӗ шӑппӑн ҫатӑртатса ҫунни илтӗнекен пулчӗ.
Позади заигогокали, загомонили, но Любишкин повел кругом суровым глазом, и опять стало слышно, как с тихим треском горит в лампе фитиль.

Эпир пыршӑ-пакартамӑрсемпех колхозшӑн! — пӳлсе хучӗ ӑна Павел Любишкин, пуринчен те алӑк ҫывӑхнерех лараканскер.
Мы с потрохами в колхоз пойдем, — перебил его красный партизан Павел Любишкин, сидевший ближе всех к двери.