Поиск

Шырав ĕçĕ:

тытнӑ (тĕпĕ: тыт) сăмах форми çинчен тĕплĕнрех пăхма пултаратăр.

Пӳлӗм тӗттӗмленчӗ, шурӑ ҫанӑсем тата сахӑр катӑкне шпагӑсемпе хӗстерсе тытнӑ алӑсем кӑна сенкертерех ҫулӑмпа ҫуталчӗҫ.
В комнате стало темно, одни белые рукава и руки, поддерживавшие голову сахару на шпагах, освещались голубоватым пламенем.

XXXIX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Ҫак хӗрарӑма паллакан Дубков эпӗ пӗррехинче манежра тарҫӑсемпе вӗсем тытнӑ кӗрӗксем хыҫне пытанса тӑнине асӑрхасан тата Дмитрирен эпӗ юратса пӑрахни ҫинчен пӗлсен, сана ҫав амазонкӑпа паллаштарам-и, терӗ те, эпӗ хӑраса ӳкнипе манежран ҫил пек тухса ыткӑнтӑм, вӑл ҫав хӗрарӑма ман ҫинчен каланӑ пулӗ тесе шухӑшланипех, ӑна тӗл пуласран хӑраса, эпӗ манежа тарҫӑсем тӑракан ҫӗре ҫити те урӑх кӗме хӑймарӑм.
Дубков, который был знаком с этой дамой, застав меня однажды в манеже, где я стоял, спрятавшись за лакеями и шубами, которые они держали, и узнав от Дмитрия о моей страсти, так испугал меня предложением познакомить меня с этой амазонкой, что я опрометью убежал из манежа и, при одной мысли о том, что он ей сказал обо мне, больше не смел входить в манеж, даже до лакеев, боясь встретить ее.

XXXVII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Аллине чӗлӗм тытнӑ Володя пӳлӗм тӑрӑх уткаласа ҫӳрет.
Володя с трубкой в руке ходил по комнате.

XXXV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

— Тур пӗлет вӗсене, ку вӑрттӑн ӗҫ; Петр Васильевич ӑна ҫине тӑрсах авланма ӳкӗтленине кӑна пӗлетӗп, атте авланасшӑн пулман, унтан ӑна темле шухӑш пырса кӗнӗ, рыцарьле хӑтланма шут тытнӑ, — вӑрттӑн ӗҫ.
— Это темная история, бог их знает; я знаю только, что Петр Васильевич уговаривал его жениться, требовал, что папа не хотел, а потом ему пришла фантазия, какое-то рыцарство, — темная история.

Анчах шӑпах крыльца умӗнче кӗтмен ҫӗртен тӑватӑ хӗрарӑма тӗл пултӑмӑр, вӗсенчен иккӗшӗ алӗҫ, пӗри кӗнеке тытнӑ, тепри пӗчӗкҫӗ йытта йӑтнӑ, хӑйсем пурте тепӗр енчен хӑвӑрт-хӑвӑрт утса килеҫҫӗ.
Но у самого входа в дом столкнулись с четырьмя дамами, из которых две с работами, одна с книгой, а другая с собачкой скорыми шагами шли с другой стороны.

XXII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Параднӑй крыльца ҫине эпӗ шикленкелесе хӑпартӑм, ун алӑкӗ умӗнче чаплӑ туя тытнӑ швейцар тӑрать.
Не без боязни вошел я на парадное крыльцо, у которого стоял швейцар с булавой.

XX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Володя алли пысӑк, илемлӗ; вӑл карта пуҫ пӳрнипе епле тытни тата ытти пӳрнисем хутланни ҫав тери атте аллине аса илтернӗрен, пӗр вӑхӑтра мана Володя ҫитӗннӗ ҫын пек пулас шутпа юриех ҫапла тытнӑ пек туйӑнчӗ; анчах унӑн пичӗ ҫине пӑхрӑм та ӑна вӑйӑсӑр пуҫне урӑх нимӗн те интереслентерменнине куртӑм.
У Володи была большая красивая рука; отдел большого пальца и выгиб остальных, когда он держал карты, были так похожи на руку папа, что мне даже одно время казалось, что Володя нарочно так держит руки, чтоб быть похожим на большого; но, взглянув на его лицо, сейчас видно было, что он ни о чем не думает, кроме игры.

XIV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпӗ хӑрах алӑпа Франкерӑн ҫӗтӗлсе пӗтнӗ ленчешке «Алгебрине», тепринпе — пӗчӗк татӑк пурӑ тытнӑ, унпа икӗ алла, пит-куҫа, фрак чавсисене те вараласа пӗтернӗ ӗнтӗ.
В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой — маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка.

II сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Василие полици уйрӑмӗнче тытнӑ вӑхӑтра Маша кунӗ-кунӗпе куҫне типӗтмесӗр йӗчӗ, хӑйӗн инкеклӗ шӑпи ҫинчен Гашӑпа, юратса пӑрахнӑ телейсӗр ҫынсен ӗҫне хапӑл тусах хутшӑнаканскерпе, ӳпкелешсе калаҫрӗ, хӑйӗн мучӗшӗ ятлассинчен, хӗнессинчен хӑрамӑсӑр, тусӗпе курнӑҫса унӑн кӑмӑлне пусарма полицие вӑрттӑн туха-туха чупрӗ.
Когда Василий содержался в части, Маша по целым дням, не осушая глаз, плакала, жаловалась на свою горькую судьбу Гаше (принимавшей живое участие в делах несчастных любовников) и, презирая брань и побои своего дяди, потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.

XVIII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Анчах кукамай ӑна итлемерӗ, вӑл питне аллисемпе хупларӗ, ӗсӗклесе йӗнӗ ҫӗртенех иклетме тата тытамак тытнӑ чухнехи пек чӗтрӗ пуҫларӗ.
Но бабушка уже не слушала его, она закрыла лицо руками, и рыдания ее скоро перешли в икоту и истерику.

XVI сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Пӗр вӑхӑт хушши нимӗн шухӑшламан пиркиех — тӑн сапаланса кайнӑ пек пулнӑ вӑхӑтра — хресченӗн вунҫичӗ ҫулхи ывӑлӗ, ватӑ ашшӗ ҫывӑрса выртакан сак ҫывӑхӗнче тин ҫеҫ хӑйранӑ пуртӑн ҫивӗчӗшне тӗрӗслекенскер, сасартӑк пуртине сулса ярать те касса татнӑ мӑйран сак ҫине юн йӑрӑлтатса юхнине тӑмсайла пӑхать; пуҫра шухӑш ҫукран тата инстинктла интересленӳ пиркиех этем чӑнкӑ ҫыран хӗрринех пырса тӑрса, аялалла сиксен мӗн пулӗ-ши? тесе шухӑшланинче киленӳ тупать, е авӑрланӑ пистолета ҫамки тӗлне тытса, гашетка ҫине пуссан мӗн пулӗ-ши? тесе шухӑшлать, е мӗнпур ҫынсем йӑпӑлтатса хисеплекен мӑнаҫлӑ ҫын ҫине пӑхса, ҫапла шутлать: эхер ун патне пырса, сӑмсинчен тытнӑ хыҫҫӑн: «Ну-кӑ, савнӑ ҫыннӑм, каяр» тесе каласан мӗн пулӗ-ши?
Под влиянием этого же временного отсутствия мысли — рассеянности почти — крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи; под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: «А ну-ка, любезный, пойдем»?

Вӑл Иерусалима кайма шут тытнӑ та патшалӑх тилхеписене хӑйӗн амӑшне панӑ.
Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери.

XI сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Вӗршӗлсемпе шур кӑкӑрлӑ чӗкеҫсем, пире чарма шут тытнӑ евӗр кӳмеллӗ ҫӑмӑл урапа тавра явӑнса ҫӳреҫҫӗ, лаша ӑмӑрӗсем умӗнченех ирте-ирте каяҫҫӗ; тӑлпаланнӑ ҫунатлӑ чавкасем ҫиле май темле хӑяккӑн вӗҫеҫҫӗ; эпир хамӑр ҫине витнӗ сӑран саппунӑн хӗррисем варкӑшма пуҫлаҫҫӗ, кассӑн-кассӑн вӗрекен нӳрлӗ ҫиле пирӗн пата кӗртеҫҫӗ, варкӑшса кӳме ҫумне ҫапӑнаҫҫӗ.
Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрепанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички.

Кӳме чӳречинчен ҫыхӑпа бутылка тытнӑ алӑ курӑнать; Василий ларса пынӑ ҫӗртенех тӗлӗнмелле ҫивӗчлӗхпе ларкӑч ҫинчен сиксе анать те пирӗн валли пӳремечсем тата квас илсе килет.
В окно кареты высовывается рука с бутылкой и узелком; Василий с удивительной ловкостью на ходу соскакивает с козел и приносит нам ватрушек и квасу.

I сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпир курасран кӗпипе хупласа тӗрлӗ япаласем тытнӑ Маша час-часах пирӗн ҫывӑхран ирткелерӗ, юлашкинчен алӑк уҫӑлчӗ те пире чей ӗҫме чӗнчӗҫ.
Маша с различными предметами, которые она платьем старается скрыть от нашего любопытства, чаще и чаще перебегает мимо нас, наконец отворяется дверь и нас зовут пить чай.

Анчах ыйхӑ витӗр — пӗр сехет ҫине кайсан — мана вӑл калаҫнӑ пек туйӑнчӗ; эпӗ куҫа уҫрӑм, пӑхатӑп: вӑл, ман кӑвакарчӑнӑм, вырӑнӗ ҫинче ларать, аллисене ак ҫапла тытнӑ, куҫҫулӗ чӗресрен тӑкнӑ пек юхать.
Только слышу я сквозь сон — часу этак в первом, — что она как будто разговаривает; я открыла глаза, смотрю: она, моя голубушка, сидит на постели, сложила вот этак ручки, а слезы в три ручья так и текут.

XXV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Тутисене тӑп тытнӑ, куҫӗсем шухӑшлӑ пӑхнӑран ку хӗрача нихҫан та кулассӑн туйӑнмасть, анчах ун пек ҫын кулли ытармалла мар илӗртӳллӗ пулать.
Губки были сложены, а глаза смотрели так серьезно, что общее выражение ее лица было такое, от которого не ожидаешь улыбки и улыбка которого бывает тем обворожительнее.

Вӑл хӑйне мӗн ҫамрӑкранах шӑпи пӳрнӗ чаплӑ вырӑна йышӑнма хатӗрленнӗ пек тытнӑ; ҫавӑнпа хӑйӗн чапа юратакан тулӑх пурнӑҫӗнче ытти ҫынсенни пекех ӑнӑҫсӑрлӑхсем, ӗмӗт татӑлнисем тата кӳренмеллисем тӗл пулкаланӑ пулин те, хӑйӗн яланхи лӑпкӑ кӑмӑлне те, чаплӑ шухӑшсемпе хавхаланас йӑлине те, тӗне ӗненессипе хӑйне епле тыткалассин тӗп йӗркисене те улӑштарман; ӑна пурте хисеплесси вӑл чаплӑ вырӑн йышӑннинчен ҫеҫ мар, нимрен ытларах вӑл йӗркелӗхе юратнинчен тата ҫирӗплӗхӗнчен килнӗ.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.

Карл Иваныч аллине хӑй тунӑ коробкӑна тытнӑ, Володя аллинче — ӳкерчӗк, ман алӑра — сӑвӑ; харпӑр хӑй парнине панӑ чух саламласа каламалли сӑмахсем пурин те чӗлхе вӗҫӗнчех тӑраҫҫӗ.
У Карла Иваныча в руках была коробочка своего изделия, у Володи — рисунок, у меня — стихи; у каждого на языке было приветствие, с которым он поднесет свой подарок.

Эпӗ манишкӑна Карл Иваныч патне илсе кӗнӗ ҫӗре вӑл ӑна кирлӗ те пулман: Карл Иваныч урӑххине тӑхӑннӑ та, сӗтел ҫинче тӑракан пӗчӗк тӗкӗр умне пӗшкӗнсе, хӑйӗн галстукне ҫыхмалли чаплӑ хӑйӑва икӗ аллипе тытнӑ, яп-яка хырнӑ янахӗ ун ӑшне ирӗклӗн кӗнипе кӗменнине тӗрӗслет.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок.

Страницы:

Корпус чувашского языка

Поиск

Шырав ĕçĕ:

Сайт:

Статистика