Поиск

Дрёмов

Артамонов Дрёмов патне ҫывхарса пынӑ чух ҫиллӗ те йӗпе сентябрь уйӑхӗ пулнӑ.
Был сентябрь, ветреный и мокрый, когда Артамонов подъезжал к Дрёмову.

Пуринчен ытла ӑна «юрлакан чун» тенӗ сӑмахсем килӗшнӗ, вӑл сӑмахсене темле пит те тӗрӗс, хурлӑхлӑ япала пулнӑ, вӗсем ҫакӑн пек картинӑпа пӗтӗҫсе тӑнӑ: шӑрӑх кун Дрёмов хулин ҫӳп-ҫаплӑ урамӗнче ҫӳллӗ, кӑвак сухаллӑ, вилӗм пек ырхан старик тӑрать, вӑл шарманка аврине ывӑнчӑклӑн ҫавӑрать, шарманка умӗнче лӳчӗркенсе пӗтнӗ кӑвак кӗпе тӑхӑннӑ пӗр вуник ҫулхи хӗрача, пуҫне ҫӗклесе, куҫӗсене хупса, пӗтӗм вӑйне пухса, чӗтрекен сасӑпа юрлать:
Особенно нравились ему слова «певчая душа», было в них что-то очень верное, жалобное, и они сливались с такой картиной: в знойный, будний день, на засоренной улице Дрёмова стоит высокий, седобородый, костлявый, как смерть, старик, он устало вертит ручку шарманки, а перед нею, задрав голову, девочка лет двенадцати в измятом, синеньком платье, закрыв глаза, натужно, срывающимся голосом поёт:

Анчах ҫавӑнтах кулса илчӗ те, хӑй кулнине ывӑлӗсем асӑрхасран, ҫӑварне аллипе хупларӗ; ҫак самантра вӑл хула ҫыннисемпе Алексей масар пирки мӗн тери хӑюллӑн та ӑслӑн тавлашнине аса илчӗ: Дрёмов ҫыннисем Артамонов рабочийӗсене хӑйсен масарӗ ҫине пытарттарасшӑн пулман.
Но улыбнулся в бороду и, чтоб не заметили улыбку, прикрыл её рукою; он вспомнил, как смело и разумно спорил Алексей с горожанами о кладбище: дрёмовцы не желали хоронить на своём погосте рабочих Артамонова.

Илья Артамоновшӑн тепӗр чухне хула ҫыннисем хӑй ҫине тӑшманла пӑхма пӑрахнӑ пек туйӑннӑ; Дрёмов ҫыннисем ун умӗнче сума суса картузӗсене хывнӑ, вӑл Ратский княҫсем ҫинчен каласа панисене тимлӗн итленӗ, ҫапах та кам та пулин, ялан тенӗ пекех, ун сӑмахӗсене мӗн пирки те пулин мӑнкӑмӑлланса асӑрхаттармасӑр ирттерсе яман:
Илье Артамонову иногда казалось, что он уже преодолел ленивую неприязнь города; дрёмовцы почтительно снимали пред ним картузы, внимательно слушали его рассказы о князьях Ратских, но почти всегда тот или другой не без гордости замечал:

— Такмакне пӗлмест! — кӑшкӑрчӗҫ Дрёмов ҫыннисем, анчах ҫак самантра Артамонов хаяррӑн мӗкӗрни илтӗнчӗ:
— Присловья не знает! — крикнули дрёмовцы, и тотчас раздался отчаянный рёв Артамонова:

Каҫсерен Дрёмов ҫыннисем, Ватаракша ҫыранӗ хӗрринче пухӑнса, кавӑн вӑррипе хӗвелҫаврӑнӑш шӗкӗлчеҫҫӗ, леш енче пӑчӑкӑсем юрланине, савасем чашлатнине, ҫивӗч пуртӑсем янӑранине итлеҫҫӗ, Вавилон башнине кӑлӑхах туни ҫинчен кула-кула аса илеҫҫӗ, Помялов вара ҫав ют ҫынсем тӗрлӗ инкек-синкек курасси ҫинчен систерет:
Вечерами жители Дрёмова, собравшись на берегу Ватаракши, грызли семена тыквы и подсолнуха, слушали храп и визг пил, шарканье рубанков, садкое тяпанье острых топоров и насмешливо вспоминали о бесплодности построения Вавилонской башни, а Помялов утешительно предвещал чужим людям всякие несчастия:

Ирӗке кӑларнӑ хыҫҫӑн пӗр-икӗ ҫултан, вӑта Сӑпас кунӗ, «Никола на Тычке» текен чиркӗве ҫӳрекенсем кӑнтӑрлахи кӗлӗ вӑхӑтӗнче «ют ҫынна» асӑрхарӗҫ, — вӑл ҫынсем хушшинче хӗсӗнсе, вӗсене нимӗн вырӑнне хумасӑр тӗрткелесе ҫӳрерӗ, Дрёмов хулинче пуринчен те ытларах хисеплекен турӑшсем умне хаклӑ ҫуртасем лартрӗ.
Года через два после воли, за обедней в день преображения господня, прихожане церкви Николы на Тычке заметили «чужого», — ходил он в тесноте людей, невежливо поталкивая их, и ставил богатые свечи пред иконами, наиболее чтимыми в городе Дрёмове.