Поиск

Баскаков

Мана Баскаков тин ҫеҫ пӗр купа хӑйӗн прокламацисене парса хӑварчӗ те, епле-ха эпӗ Федькӑран эсерсен листовкисене илме пултарӑп?
Как же мог я взять у Федьки эсеровские листовки, когда мне Баскаков только что полную груду своих прокламаций дал?

Баскаков каҫӑр пӳрнипе тӗллесе, Константинополь мӗн тума кирлӗ тесе ыйтнӑ мужик ӑна ҫаннинчен туртса хай патне чей ӗҫме чӗнет.
А рябой мужик, тот, у которого Баскаков спрашивал, зачем ему нужен Константинополь, тянул его за рукав, зазывая в избу чай пить.

Баскаков ҫавӑнтах тӑрса чӗлӗмне туртма пуҫларӗ.
Баскаков стоял рядом и закуривал трубку.

— Акӑ эпир сире ҫакна калатпӑр та, — тесе сӑмахне вӗҫле пуҫларӗ Баскаков, — мир ҫӗнтерӳ хыҫҫӑн мар, кӗҫнерни кун ҫумӑр ҫунӑ хыҫҫӑн мар, темиҫе пин рабочисемпе мужиксене амантса уксах-чӑлах туса хунӑ хыҫҫӑн мар, пире мирлӗ пурӑнӑҫ халех нимӗнле ҫӗнтерӳсӗрех парӑр.
— Так вот мы и говорим вам, — заканчивал Баскаков, — чтобы мир не после победы, не после дождичка в четверг, не после того, когда будут изувечены еще тысячи рабочих и мужиков, а давайте нам мир сейчас, без всяких побед.

Тата Берлинне те ҫӗнтерсе илсен юрать, эпӗ санран ыйтатӑп, — терӗ те Баскаков трибуна патнех хӗсӗнсе тухнӑ йӗвен тытнӑ шатра питлӗ мужике пӳрнипе тӗртрӗ, — эпӗ санран ыйтатӑп, нимӗҫ е туркӑ ҫынни санран кивҫен илсе калла тӳлемест-и мӗн?
А то еще и Берлин завоюем. Я тебя спрашиваю, — тут Баскаков ткнул пальцем на рябого мужичка с уздечкой, пробравшегося к трибуне, — я спрашиваю: что у тебя немец либо турок взаймы, что ли, взяли и не отдают?

— Ҫӗнтернӗ хыҫҫӑн килӗшӳ-и? — терӗ Баскаков.
— Мир после победы? — говорил Баскаков.

«Ах, епле аван, епле ӑслӑ ҫын Баскаков!» тесе шухӑшлатӑп хам ӑшӑмра, унӑн лӑпкӑ та витӗмлӗ сӑмахӗсене хумханса кайнӑ халӑх ушкӑнӗ ырланине итлесе.
«Ой, какой хороший и какой умный Баскаков!» — думал я, слушая, как падают его спокойные, тяжелые слова в гущу взволнованной толпы.

— Акӑ мӗнле… — Баскаков кӗсьинчен лутӑрканнӑ хут татӑкӗ туртса кӑларчӗ те ҫапла вуласа пачӗ: «Тӗрӗслӗх хушнӑ тӑрӑх, помещиксен аллинчен хресченсене куҫакан ҫӗршӗн ӗлӗкхи ҫӗр хуҫисене укҫа тӳлемелле пулать», тенӗ.
— А вот такой… — Тут Баскаков вынул из кармана смятую листовку и прочел: «Справедливость требует, чтобы за земли, переходящие от помещиков к крестьянам, землевладельцы получили вознаграждение».

— Шухӑшласа пӑхӑн! — тесе тӑсса каларӗ Баскаков куҫӗсене хӗссе, пуҫне сулласа.
Па-а-ду-умаешь!.. — протянул Баскаков, сощурив глаза и качая головой.

Вӗсем… — Баскаков пуҫӗпе эсерсем ҫинелле сулса илчӗ те, — вӗсем сире тата лайӑхраххине кӑтартӗҫ.
Они… — тут Баскаков мотнул головой на эсеров, — они вам еще почище покажут.

— Ҫакна курмани? — тесе пуҫларӗ каллех Баскаков.
— Этого не видели? — начал опять Баскаков.

Баскаков хӑйӗн карланкине темӗскер капланса ларнӑ пек хыттӑн ӳсӗрчӗ, чӗлӗмне кӗсьине чикрӗ те икӗ енне уйӑрӑлса тӑнӑ сиввӗн пӑхакан халӑх умӗнчен иртсе урапа патнелле утрӗ.
Баскаков кашлянул, как будто у него в горле разорвалось что-то, сунул трубку в карман и вперевалку мимо расступающейся озлобленной толпы пошел к телеге.

— Баскаков, — тере вӑл, — ҫитӗ.
— Баскаков, — проговорил он, — хватит.

Баскаков халӗ те чӗлӗмне мӑкӑрлантарса тӑчӗ.
Баскаков все стоял и продолжал курить.

Эпӗ тӗлӗнсех кайрӑм: Баскаков юнашарах чӗлӗмне мӑкӑрлантарса тӑрать, трибуна ҫине улӑхса калама шутламасть те.
К моему удивлению, Баскаков стоял рядом, пыхтел трубкой и не обнаруживал ни малейшего намерения влезать на трибуну.

«Ну, — шухӑшларӑм хам ӑшӑмра, — Баскаков ӑҫтан Кругликовпа тавлашма пултарайтӑр! Ав епле пурте ҫатӑлтатса кайрӗҫ», тетӗп.
«Ну, — подумал я, — куда Баскакову с Кругликовым тягаться! Вон как все расходились».

Мӗнле апла, эсӗ те вӗсемпе пӗрле-и-мӗн? — терӗ вӑл, пуҫӗпе иртсе пыракан Чавкапа Баскаков еннелле сулласа кӑтартса.
Ты что, тоже с ними? — И он мотнул головой в сторону проходивших Галки и Баскакова.

Баскаков пӗтӗмпех начар калаҫать.
— Баскаков вовсе плохо говорит.

Пирӗннисенчен паян Баскаков тухса каламалла.
Баскаков сегодня от наших выступать будет.