Поиск

Кондратьев

— Мӗн пулчӗ? — ыйтрӗ Кондратьев, машинӑран тухса.
— А что случилось? — спросил Кондратьев, выходя из машины.

— Машинӑна чар, — терӗ Кондратьев.
— Останови машину, — сказал Кондратьев.

Кондратьев шухӑшлать те ӑнланма пултараймасть: мӗнле-ха вӑл, пурнӑҫ пурӑнса курнӑ ҫын, хӑй тунӑ ҫитӗнӳсене ытла пысӑка хурассинчен хӑтӑлса ҫитнӗскер, ҫакӑн пек тӳрлетме ҫук йӑнӑш тума пултарчӗ.
Кондратьев думал и не мог понять, как он, уже немолодой, опытный партийный работник, мог совершить такую ошибку.

Ҫак вӑхӑтра пӗтӗм уй-хирте мар, пуринчен ытла тулӑ пуссинче ҫынсем ытларах хӗвӗшме пуҫланине Кондратьев пӗр ҫул ҫеҫ мар асӑрханӑ пулсан та, — нумай ҫулсем хушшинче пурне те хӑнӑхнипе хумханмалла мар пек туйӑнать ӗнтӗ, — анчах ҫук вӗт!
Кондратьев не первый год наблюдал то заметное оживление, которое царило в эту пору главным образом вблизи полей пшеницы, — за много лет можно было ко всему привыкнуть и не волноваться, — а вот нет!

Ҫак вырӑнти июнь уйӑхӗнчи шӑрӑхпа кӑвак тӳпеллӗ кунсем мӗне пӗлтернине Кондратьев лайӑх пӗлнӗ: шӑпах июнь уйӑхӗнче ҫутҫанталӑк хӑех ҫынсене васкатать, пысӑк ӗҫ — тырӑ вырас вӑхӑт килсе ҫитессе кӗттерет.
Кто-кто, а Кондратьев хорошо знал, что такое в этих местах июнь с его зноем и синим небом: именно в июне сама природа заставляет людей торопиться и жить напряженным ожиданием большого события — сбора урожая.

Уй-хир бригадирӗсем те хӑйсен маршрутне улӑштарнӑ; утсене йӗнерлесе, вӗсем хальччен пахча ҫимӗҫ лартнӑ уйсене каятчӗҫ те, унта кунӗпех ҫум ҫумлакансем патӗнче пулатчӗҫ; халӗ Кондратьев пӗр юланутҫӑна ҫеҫ мар курчӗ, пурте вӗсем ҫавӑнтах, тулӑ патнех каяҫҫӗ.
Изменили свои маршруты и бригадиры-полеводы; седлая коней, они обычно ехали к пропашным и там, среди полольщиков, оставались на весь день; теперь Кондратьев повстречал не одного всадника, и все они ехали всё туда же, к пшенице.

Пӗчӗк вагон ӗнер каҫ анчах хӗвелҫаврӑнӑш пуссинче ларатчӗ, унӑн кӑмакинчен тӗтӗм мӑкӑрланатчӗ, хуткупӑспа балалайка пӗрле выляни янӑратчӗ, — трактористсем ҫак вырӑна тата хӗвелҫаврӑнӑшсене ҫав тери хӑнӑхса ҫитнипе кунтан кӗркуннесӗр ниҫта та каяс ҫук пек туйӑнатчӗ, — халӗ, акӑ, Кондратьев пӑхать те, — пушӑ вырӑна, кӑмака пулнӑ вырӑн паллине, краҫҫын тӑкӑнса хуралнӑ ҫӗр лаптӑкӗсене ҫеҫ курать: кам та пулсан курасран хӑранӑ пек, трактористсем ҫӗрле тулӑ ҫывӑхне куҫса кайнӑ.
Еще вчера вечером вагончик стоял возле подсолнухов, дымилась печка, играла гармонь в паре с балалайкой, — трактористы так обжились на этом месте и так привыкли к подсолнечникам, что уже до самой осени отсюда никуда и не уедут; теперь же смотрит Кондратьев и видит лишь пустое место, следы от печки, темные пятна от пролитого керосина: ночью, точно боясь, чтобы никто не увидел, трактористы переехали поближе к пшенице.

Урапа ҫулӗпе иртсе пынӑ чухне Кондратьев та ҫак кунсенче ҫеҫенхир мӗнпе пурӑннине илтнӗ те, курнӑ та.
Проезжая проселочной дорогой, Кондратьев тоже и слышал и видел то, чем жила в эти дни степь.

Стегачев! — терӗ Кондратьев ӑшшӑн.
Стегачев! — сказал Кондратьев.

Татьяна чавсисене сӗтел ҫине тӗрелетсе, янаххине алтупанӗ ҫине хурса ларнӑ — ҫакӑн пек ларнипе унӑн сӑн-пичӗ те, кӑштах тӗтреллӗрех куҫӗсем те, куҫхаршисем хушшинчи ҫӳҫ пайӑрки те, — хӑйне хӑй тимлӗн те салхуллӑн тытса ларакан Татьяна пӗтӗмпех Ильяна тата та ытларах килӗшрӗ, татах та хитререх пек туйӑнчӗ; Кондратьев ҫине вӑл, хӗрӗ ашшӗ ҫине пӑхнӑ пек, унӑн кашни сӑмахнех илтсе юлма тӑрӑшса, кӑмӑллӑн та тимлӗн пӑхса ларать.
Татьяна поставила локти на стол и оперлась щеками на ладони, — в таком положении ее лицо, и глаза, с чуть приметной поволокой, и завиток волос между бровями, и вся она, сосредоточенно-строгая, была для Ильи и милее и красивее; она смотрела на Кондратьева тем добрым взглядом, каким смотрит только дочь на отца.

Колхозниксен ҫурчӗсенче Кондратьев ҫакӑн пек пӗлнӗ-пӗлмен кӗнекесене пухса тунӑ пысӑк мар библиотекӑсене час-часах тӗл пулнӑ, — ҫакӑ ӑна савӑнтарнӑ, вӑл вара хуҫисемпе литература ҫинчен, писательсем ҫинчен калаҫу пуҫланӑ.
Кондратьев часто встречал в домах колхозников небольшие библиотечки, тоже подобранные как попало, и всегда это его радовало, и он заводил разговор с хозяевами о литературе, о писателях.

Кондратьев страницӑсене уҫа-уҫа пӑхрӗ, вӑл Сеченова вуламан ҫеҫ те мар, ҫак кӗнекене аллинче те тытса курманнишӗн ӑна темшӗн аван мар пек пулчӗ.
Кондратьев перелистывал страницы, и ему было неловко оттого, что он не только не читал Сеченова, но еще и не держал эту книгу в руках.

Вӗсемпе юнашар Кондратьев хура-кӑвак тӗслӗ пит паха хупӑллӑ кӗнекене асӑрхарӗ, ун ҫинчен ылттӑн саспаллисем йӑлтӑртатаҫҫӗ: «И. М. Сеченов — «Избранные философские и психологические произведения».
Рядом с ними внимание Кондратьева привлек темно-синий том в отличном переплете, на котором золотом отсвечивали слова: «И. М. Сеченов. Избранные философские и психологические произведения».

«Огонек» библиотечкине темшӗн чи ҫӳле тӑратса тухнӑ та, Кондратьев ҫине хальхи писательсем пурте пӗр харӑс пӑхаҫҫӗ, Кондратьев, «этем чунӗсен инженерӗсемпе» куҫа-куҫӑн тӗл пулса, кулса та илчӗ; вӗсенчен пӗрне, чи ҫамрӑккӑн та мӑнкӑмӑллӑн пӑхса лараканскерне, «А! Акӑ эпир ӑҫта тӗл пултӑмӑр!» — тенӗ пек, куҫне хӗссе илчӗ вӑл.
Библиотечка «Огонька» с портретами авторов была расставлена так, что на Кондратьева смотрели разом все современные литераторы, Кондратьев, встретив «инженеров душ человеческих» напрямую улыбнулся; одному из них, самому молодому и имеющему гордый взгляд он подмигнул, как бы говоря «А! Вот мы где встретились!»

Татьяна сӗтел ҫине лартма апат-ҫимӗҫ хатӗрленӗ хушӑра Кондратьев пӗрмаях ҫӳлӗк умӗнче тӑрса кӗнекесем пӑхрӗ, — кунта вӗсене пит хӗсӗк: кивелнӗ пиншак тӑхӑннӑ пек сӑтӑрӑлса пӗтнӗ хупӑллӑ хулӑм кӗнекесем айккисемпе пӗчӗк брошюрӑсене хӗрхенмесӗр хӗсеҫҫӗ; ҫӗнӗ те хаклӑ, илемлӗ хупӑллӑ кӗнекесемпе юнашар ҫав тери саралса кайнӑ тата лӳчӗркенсе пӗтнӗ листасем тӑраҫҫӗ; хӑшпӗр тӗлте ылттӑн саспаллисемпе ҫырнӑ кӗнекесем хӗвел пек йӑлтӑртатаҫҫӗ, вӗсем ҫийӗнче тӗрлӗ ҫулсенче тухнӑ журналсен купи выртать.
И все время, пока Татьяна собирала на стол, Кондратьев стоял у полки, рассматривал книги, — здесь им было тесно: пухлые тома в потертых переплетах, точно в поношенных пиджаках, сжимали своими боками тоненькие брошюры; рядом с дорогими и еще новыми изданиями, одетыми в цветной супер, соседствовали до крайности пожелтевшие и разлохмаченные листы; кое-где ясным солнышком блестело золотое тиснение, а над ним, образуя козырек, лежали толстые журналы разных лет.

«Унӑн пӗтӗм шухӑшӗсем те Хворостянкин ҫинчен ҫеҫ, — кун пек мӑшӑра чӑннипех пӗрлештерме ҫук, — шутларӗ Кондратьев, пӳлӗме кӗрсе.
«Все ее мысли вертятся около Хворостянкина, — такую парочку, безусловно, не соединишь, — думал Кондратьев, входя в комнату.

— Апла, апла, — шухӑшлӑн каларӗ Кондратьев.
— Так, так, — задумчиво проговорил Кондратьев.

Улӑштармалла-и? — ыйтрӗ те Кондратьев, Татьяна ҫине тимлӗн пӑхрӗ: вӑл мӗне мӗнле тумаллине пӗлнӗ пек, анчах юриех ун ҫинчен каламан пек туйӑнчӗ.
Нужно изменить? — спросил Кондратьев и внимательно посмотрел на Татьяну: она, как будто что-то знала, как сделать, но казалось, специально об этом не упоминала.

Ӑна партбюро секретарӗ те хӑй пек ҫын кирлӗ, — вӑл Кондратьев ҫине тӗлӗнмелле кӑвак куҫӗсемпе тӳррӗн пӑхса илчӗ.
Ему и секретарь партбюро нужен под одну с ним масть… — она прямо посмотрела на Кондратьева с удивленными синими глазами.