Поиск

Кондратьев

Нумай пулмасть-ха эпӗ Кондратьев кабинетӗнче пултӑм.
Недавно я был в кабинете товарища Кондратьева.

— Николай Петрович, Кондратьев юлташ райком ячӗпе ҫӳреме хушрӗ.
— Николай Петрович, товарищ Кондратьев, просил посещать, как бы от райкома.

— Мана Кондратьев юлташ хӑй активиста ҫырчӗ, — вӗҫкӗнленнӗ вӑл, хӑй пекех стариксемпе тӗл пулсан.
— Меня в те активисты записал сам товарищ Кондратьев, — хвастался он, встречаясь с такими же стариками, как и сам.

Кондратьев чӗннипе Рощенскинче пухура пулнӑранпа Тимофей Ильич хӑйне парти райкомӗн активисчӗ тесе шутланӑ.
Дело в том, что с той поры, как, по приглашению Кондратьева, Тимофей Ильич побывал на собрании в Рощенской, он считал себя активистом райкома партии.

Вӑрман ӑстаҫине ал парса, Кондратьев ҫапла ыйтрӗ:
Пожимая Кнышеву руку, Кондратьев спросил:

Кондратьев тӗттӗмелле пӑхрӗ те виҫӗ юланутҫӑна курчӗ.
Кондратьев посмотрел в темноту и заметил трех всадников.

— Пӗтӗм начальство Кондратьев патӗнче.
— Возле Кондратьева все начальство.

Кондратьев хыҫҫӑн Чурсуна кӗреҫе йӑтнӑ хӑнасем час-часах та час-часах килме пуҫланӑранпа Никифор Васильевич ытла улшӑннинчен унӑн арӑмӗ те тӗлӗннӗ: унӑн кӑмӑлӗ ҫӗкленнӗ, вӑл тасарах тумланма пуҫланӑ, пӗррехинче хӑйӗн пиччӗшӗ канаш панипе вӑл вӑрӑм та ҫӑра, кӑвакарма пуҫланӑ сухалне, темиҫе ҫул хушши ачашласа ӳстернӗскерне, тап-таса хырса пӑрахрӗ; ҫакӑн хыҫҫӑн унӑн шӑмӑллӑрах та сарлакарах, пысӑк сухан евӗр сӑмсаллӑ пичӗ палӑрмаллах ҫамрӑкланчӗ, халиччен тӗксӗмрех те ҫынсенчен ютшӑнакан куҫӗсем кӑмӑллӑ савӑнӑҫлӑхпа йӑлтӑртатма пуҫларӗҫ.
С тех пор, как вслед за Кондратьевым на Чурсун все чаще и чаще стали приезжать гости с лопатами, Никифор Васильевич изменился так, что даже его жена диву давалась: он как-то подбодрился, стал чище одеваться, а однажды, по совету своего старшего брата, начисто сбрил пышную, с густым серебром бороду, ту самую бороду, которую кохал и растил столько лет; после этого лицо его, скуластое, с крупным, с добрую луковицу, носом заметно помолодело, и в глазах прежде суровых и нелюдимых заиграла веселость.

Глаша ҫине пӑхса унӑн хумханнипе выляса тӑракан куҫӗсене курса, Кондратьев ниепле те ӑнланма пултарайман: Глашӑна хӑйӗн сӑмахӗсем савӑнтарчӗҫ-и, е вал ҫеҫенхирте мӗн курнине пула каллех кулса ячӗ, унӑн кӑмӑлӗ уҫӑлчӗ…
Глядя на ее глаза, видя играющий с волнением вгляд Глаши, Кондратьев никак не мог понять: обрадовали ли его слова Глашу, или она опять рассмеялась от того, что увидела в степи, и у нее поднялось настроение…

— Кондратьев сӗлкӗшленсе кайнӑ Глаша ҫине ачашшӑн пӑхса илчӗ, Глаша ҫаплах кулянма пуҫлани ӑна хӑйне те салхуллантарнӑ пек, тимлӗн пӑхса илчӗ вӑл ун ҫине.
— Кондратьев ласково посмотрел на заскучавшую Глашу, из-за того, что Глаша погрустнела, ему и самому стало грустно и он внимательно посмотрел на нее.

Анчах паян «Светлый путь» колхоза килнӗ чухне ҫул ҫинче, — хулӑн сасӑпа, юмах каласа пама хатӗрленнӗ пек, сӑмахсене вӑрӑммӑн тӑса-тӑса, пуҫларӗ Кондратьев, — эпӗ сирӗн ҫынсене, ту хушшине кайнӑскерсене, куртӑм.
Но вот сегодня по дороге в «Светлый путь», — низким голосом, будто бы готовясь рассказать сказку, начал Кондратьев удлиняя каждое слово, — я встретил ваших людей, тех, кто ездил в горы.

Кондратьев унпа килӗшрӗ, «Светлый путь» колхоза пӗр е икӗ ҫултан чӑнах та палласа илме пулас ҫукки ҫинчен сӑмахларӗ, унтан вара хыҫалта ларса пыракан Глаша еннелле ҫаврӑнса, ҫапла каларӗ:
Кондратьев соглашался, говорил, что и в самом деле «Светлый путь» через какой-нибудь год или два нельзя будет узнать, потом повернулся к Глаше и сказал:

— Глаша, — терӗ Кондратьев, сухаҫӑна куҫӗсемпе пӑхса ӑсатса, — сирӗн ҫынсем йывӑҫсем лартнӑ ҫӗрте те ҫакӑн пек тӑрӑшаҫҫӗ-и?
— Глаша, — заговорил Кондратьев, провожая взглядом плугатаря, — а на лесопосадках ваши люди тоже такие старательные?

Муклашкаллӑрах ҫӗнӗ суха кассипе, вӑйлӑ аллисемпе плуг тимрине ярса тытнӑ ҫӳллӗ, вӑрӑм уссиллӗ арҫын тайкаланса утса пырать; пӗтӗм кӑкӑрӗпе плуг ҫинелле ӳпӗнсе, вӑл, вӑкӑрсене чарса тӑратма хатӗрленнӗ пек, усси айӗнче кула-кула илет, хӑйӗн пысӑк куҫӗсене вылятса, пӗрре Кондратьев ҫине, тепре Глаша ҫине пӑхать.
По свежей, комковатой борозде, ухватившись руками за чепиги, раскорякой шел рослый усатый мужчина; припадая всей грудью на плуг и как бы силясь остановить быков, он усмехался в усы и задорно посматривал своими большими глазами то на Кондратьева, то на Глашу…

— «Пӗрмаях ҫапла, чечекленсех пырать ҫамрӑк хӗрарӑм, — шухӑшларӗ Кондратьев.
— «Все такая же — цветет молодка, — подумал Кондратьев.

Вӑл Кондратьев ҫине темле хӑравҫӑлла пӑхрӗ; унӑн ҫутӑ куҫӗсем чеен кулаҫҫӗ, тутисем чӗтреҫҫӗ, кулса ярассинчен хӑйне хӑй чарма, сӑн-пуҫне сивлерех тытма ӑна чылай йывӑр пек туйӑнать.
Она посмотрел на Кондратьева с какой-то трусостью; ее светлые глаза хитро смеялись, губы дрожали, ей было очень трудно удержаться от смеха и холодно держать лицо.

— Эпир хуҫа арӑмӗнчен ыйтса пӗлӗпӗр акӑ, — терӗ Кондратьев, Глаша Несмашнӑйӑна ачашлӑн кӗтсе илсе.
— А вот мы расспросим хозяйку, — сказал Кондратьев, встречая ласково Глашу Несмашную.

Кондратьев машинӑран тухрӗ те хутор ҫинелле пӑхрӗ, пӑхрӗ, анчах пӑхса тӑранаймарӗ.
Кондратьев сошел с машины, смотрел, смотрел на хутор и не мог насмотреться.