Корпус чувашского языка

Чӑн-чӑн пурнӑҫ ӑна вӗчӗрхентерсе, сехрине хӑпартса, ялан шиклентерсе пыратчӗ, тен, хӑй шиклӗхне, паянхинчен йӗрӗннине тӳрре кӑларасшӑнах пулас, вӑл иртнӗ пурнӑҫрипе нихӑҫан пулманнине яланах мухтаса пыратчӗ, уншӑн ӗнтӗ хӑй вӗрентсе пурӑннӑ авалхи чӗлхесем те чӑн пурнӑҫран пытанмалли калушӗсемпе тата зонтикӗпе пӗр картрах тӑнӑ.

Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни.

Хупӑлчари этем // Иван Мучи. Антон Чехов. Калавсем. Чӑвашгосиздат, 1940. — 100–125 стр.