Текст: Вуннӑмӗш сыпӑк
1945 ҫулхи июнь уйӑхӗн варринче Александра Ивановна Горева Дунай хӗрринче ларакан Ваальзее ятлӑ Австри замокне пычӗ, вӑл замок «Вӑрҫӑ тата мир» страницисем тӑрӑх эпир лайӑх пӗлекен Кремс хыҫӗнчи вырӑнсенче вырнаҫнӑ темелле.В середине июня 1945 года Александра Ивановна Горева приехала в австрийский замок Ваальзее, на берегу Дуная, расположенный примерно в тех самых местах за Кремсом, которые знакомы нам по страницам «Войны и мира».
Ҫак замок Габсбургсен аллинче пулнӑ, Австро-Венгри императорӗсен йӑхӗнчен тухнӑ хӗрӗх ҫулхи герцог Иозеф, кукша пуҫлӑскер, сайра та япӑх сӑрланӑ сухаллӑскер, шатра сан-питлӗскер, Горевӑна замокри пӳлӗмсене кӑтартса ҫӳрет. Замок этот принадлежал Габсбургам, и последний в своей ветви потомок австро-венгерских императоров, сорокалетний герцог Йозеф, лысый, с редкими, плохо подкрашенными усиками и прыщеватым лицом, водил Гореву по замку, показывая ей расположение комнат.
Горевӑна замока пӑхса тухма тата вӑл Америка ҫарӗнчен килнӗ хӑнасене кӗтсе илме юрӑхлипе юрӑхлӑ маррине пӗлме хушрӗҫ. Гореву просили поглядеть замок и прикинуть, годится ли он для встречи гостей из американской армии.
Пирӗннисем американецсем патӗнче хӑнара пулса курчӗҫ ӗнтӗ, анчах вӗсем патӗнчен питӗ тӗлӗнсе таврӑнчӗҫ. Наши уже побывали в гостях у американцев и вернулись в полном недоумении. Вӗсене пехота парачӗпе кӗтсе илнӗ, пехоти вара капӑр булавӑпа фокуссем ҫунтаракан, тамбур-мажора питӗ ӑста та ухмахла янраттаракан оркестр ҫеммипе йӗркеллӗн утса иртнӗ. Их встретили парадом пехоты, четко и ритмично прошедшей под оркестр с шутовски-виртуозным тамбур-мажором, откалывавшим фокусы своей нарядной булавой. Ботинкисем ҫине ӳкекен сарлака йӗмсем тӑхӑннӑ офицерсем тата уйрӑммӑнах пӑши сӑранӗнчен ҫӗлетнӗ шурӑ бриджи тӑхӑннӑ, ҫӳлӗ те актер сӑнлӑ ватӑ генерал пӗртте ҫар ҫыннисене аса илтермен, вӗсем пурте ытларах кӗрнеклӗ спортсменсем пек курӑннӑ. Офицеры в широких штанах, ниспадающих на ботинки, и особенно высокий, статный немолодой генерал с лицом актера, одетый в светлые замшевые бриджи, — выглядели скорее элегантными спортсменами, чем воинами. Строевой приемсене машина пек йӗркеллӗ туса кӑтартни актерсем театрта вылянине аса илтерет. В подчеркнуто-четком, почти механическом выполнении ими строевых приемов было что-то театральное.
Парад хыҫҫӑн пирӗннисене офицерсен кафине чӗнсе илнӗ, унта салтаксем виски тата тӑварланӑ какайран тунӑ пӗчӗк бутербродсене ҫынсем умне подноссемпе пыра-пыра лартнӑ. После парада наших пригласили в офицерское кафе, где солдаты разнесли поднос с виски и крохотными бутербродами с солониной.
Ҫавӑнпа пӗтнӗ те. На том и закончилось.
Халӗ пирӗн офицерсем американецсене хамӑр пек, вырӑсла кӗтсе илме шутларӗҫ. Теперь наши офицеры решили встретить американцев по-своему, по-русски. Мускав эрехне илсе килчӗҫ, пӗтӗм тӗнчипе паллӑ, кӑвак шуҫ коробки ҫине «Gaviar russe» тесе ҫырса хунӑ паюс вӑлчи тупса килчӗҫ тата пӗр пӑт таякан сысна ҫурине ӑшаласа хучӗҫ. Уже была доставлена московская водка, добыта паюсная икра — знаменитые во всем мире голубые жестяные коробки с надписью «Caviar russe» — и зажарен пудовый поросенок. Пӗр дивизирен чӗрӗ форель ярса парасси ҫинчен пӗлтерчӗҫ, тепри тата американецсене така ашӗнчен, сухантан тата хӗрлӗ пӑрӑҫран тунӑ пельменсемпе хӑналама сӗнчӗ, кун пек апат ҫинчен Короленко генерал ырласа ҫапла каланӑ: «Леш «Катюша» пекех, этеме тӳрех ҫурса пӑрахать». Из одной дивизии сообщили, что посылают свежую форель, другая предложила угостить американцев узбекскими пельменями на пару, из баранины, лука и красного перца, — блюдо, о котором генерал Короленко отозвался очень одобрительно: «Разрывает человека сразу, як та «катюша».
Ваальзее замокне Горева американецсемпе тӗл пуличчен пӗр виҫӗ кун маларах госпиталь уҫас шухӑшпа килчӗ, анчах часах унӑн ку плана пӑрахӑҫламалла пулчӗ. Горева прибыла в замок Ваальзее дня за три до предполагаемой встречи, с намерением развернуть здесь госпиталь, но ей сразу же пришлось отказаться от своего плана.
Ватӑ ҫӑка аллейи замокӑн пӗрремӗш хапхи патнех ҫитет, ҫав хапхаран дворец патне илсе пыракан кӗпер пуҫланать. Аллея старых лип вела к первым воротам замка, за которыми начинался мост, ведущий к самому дворцу.
Иккӗмӗш хапхара чӳрече анилӗх каснӑ вырӑнта тӗрӗксен йытпырши пек ӳсентӑран явса илнӗ авалхи туппи, замок йышӑнса ларакан чул ту ҫине илсе пыракан шӑл стеналлӑ ансӑр кӗпер тата, юлашкинчен, — пысӑк дворецӑн сыпӑкӗсем хушшинчи пӗчӗкҫӗ шалти килхушши. Повитая плющом древняя турецкая пушка в проеме вторых ворот, узкий мостик с зубчатыми стенками, переброшенный на скалу, занятую замком, и, наконец, крохотный внутренний дворик между сочленениями огромного дворцового здания. Ҫуртӑн кӑвак тӗслӗ чул стенисем тӑрӑх явӑнса ӳсекен пӗчӗкҫӗ розӑсен шурӑ-кӗрен яраписем ҫӳлелле улӑхаҫҫӗ. Бело-розовая копна мелких вьющихся роз ползла вверх по серым каменным стенам.
Яка карлӑклӑ, илемсӗр те хулӑн тата мӗн авалтанпах ҫирӗп пусмасем, ҫыпӑҫтарса илемлетнӗ чӳречесем, шыв юхтармалли тӑхлан трубасем, пулӑ шӑммине аса илтерекен шпиллӗ ҫивӗч готически ҫивиттисем, — чи малтанах куҫа ҫаксем курӑнса каяҫҫӗ. Грубо-массивные, вековечно-крепкие лестницы с точеными перилами, лепные украшения окон, свинцовые сточные трубы, острые готические крыши со шпилями, напоминающими рыбью кость, — таковы первые детали, бросающиеся в глаза.
Дворец, ӑшӗ хӑйӗн пуянлӑхӗпе, илемлӗхӗпе куҫа илӗртет, анчах вӗсем ытлашшипех нумай, пӗр хаклӑ япала тепӗрне хупласа хурать, ҫавӑнпа та, юлашкинчен, вӗҫсӗр-хӗрсӗр гобеленсем, бронзӑсем, хрустальсем, тӗкӗрсем, картинӑсем, сӗтел-пукансем тата хӗҫпӑшалсем тимлӗхе мухтаҫҫӗ, куҫа ывӑнтараҫҫӗ. Внутри дворец был полон ослепительного богатства, вкуса, изящества, но слишком уж много было всего этого, одна драгоценность убивала другую, так что в конце концов внимание утомлялось и притуплялось от нескончаемой череды гобеленов, бронзы, хрусталя, зеркал, картин, мебели и оружия. Ҫав вӗҫсӗр-хӗрсӗр вӗлтлетсе иртекен япаласем хушшинче хаклӑ та сайра тӗл пулаканнисем манӑҫа тӑрса юлаҫҫӗ, ҫав хушӑрах двореца илемлетсе тӑракан нумай япаласен историйӗ Европӑри патшалӑхсем хушшинчи интригӑсен, туслӑхӑн тата юмахла каласа панисен историйӗ пулнӑ. В хаосе бесчисленных, мимолетных впечатлений забывались самые редкие вещи, а между тем история многих предметов, украшавших дворец, была историей междуевропейских интриг, дружб и сказов.
«Этеме ҫавӑн чул чаплӑ илемлех кирлӗ-ши?» — шухӑшлать Горева, ылттӑнланӑ, тӗкӗрсем лартса тухнӑ тата пурҫӑнпа сӑрнӑ пӳлӗмсем тӑрӑх ҫӳренӗ май. «Человеку вряд ли нужно столько пышности», — думала Горева, бродя по золотым, зеркальным и шелковым комнатам.
Кӗленчеллӗ шкапсенче авалхи пуян костюмсем ҫакӑнса тӑраҫҫӗ. В стеклянных шкафах висели богатые старинные костюмы. Хаклӑ йышши чулсемпе йӑлкӑшса тӑракан кӑвак тата кӗмӗл глазетсем, кӗрен, симӗс, шурӑ тата сирень тӗслӗ бархатсем, бриллиант тӑхаллӑ атлас пушмаксемпе рубин тӳмеллӗ атлас камзолсем, ылттӑнран тунӑ илемлӗ туясемпе аметист табакеркӑсем тахҫанах халӗ халлапсенче ҫеҫ асӑнакан, туйӑм тӗлӗшӗнчен ытлашши аснӑ тапхӑр ҫинчен калаҫҫӗ. Голубые и серебряные глазеты, усыпанные каменьями, розовые, зеленые, сиреневые и белые бархаты, атласные башмачки с бриллиантовыми пряжками и атласные камзолы с рубиновыми пуговицами, изящные золотые трости и аметистовые табакерки рассказывали о сластолюбивой эпохе, давным-давно ставшей туманным преданием.
Двор ҫумӗнчи паллӑ художниксем тахҫан ӳкерсе илнӗ корольсен, императорсен, папӑсен, кардиналсен, полководецсен тата дипломатсен портречӗсем стенасем ҫинче ҫакӑнса тӑраҫҫӗ. Портреты королей, императоров, пап, кардиналов, полководцев и дипломатов работы когда-то известных придворных художников висели по стенам.
Киленсе пӑхмалли ӳкерчӗксем те, вулама юрӑхлӑ кӗнекесем те ҫук, лайӑх рояль те ҫук, унта-кунта ларакан клавесинсемпе фисгармоньсем тахҫантанпах пӗр сас-чӗв те кӑлармаҫҫӗ. Живописи, которой можно было любоваться, не было, как не было и просто книг, которые можно читать, не было и хорошего рояля, а стоящие тут и там клавесины и фисгармонии давно уже не издавали ни звука.
— Вуламалли кӗнекесем? — тӗлӗнчӗ герцог. — Книги для чтения? — удивился герцог. — Турӑҫӑм! — Господи! Вӗсем пурте мачча ҫинче. Они заняли весь чердак. Тата манӑн хамӑн пӳлӗмсенче те кӑштах пур. Да кое-что есть и в моих личных комнатах.
Унтан ҫапла хушса хучӗ: И добавил:
— Ӗмӗрхи шухӑшсене кӗске ӗмӗрлӗ япаласем ӑшне вырнаҫтарнӑ, хут вӑл ҫӗр — ҫӗр аллӑ ҫул хушшинче кивелсе каять, унран ҫӳп-ҫап нумай тухать. — Вечные мысли, к сожалению, заключены в весьма недолговечный материал, бумага ветшает в какие-нибудь сто — полтораста лет, от нее много сору.
Замока пӗр аллӑ ҫул хушши юсаманни, унӑн ҫивиттийӗсем ҫумӑр яни тата паркетсенче пысӑк хушӑксем пулни ҫинчен пӗлсен, Горева тӗлӗнчӗ; мӗнпур дворецӗпе те икӗ туалет пӳлӗмӗ кӑна тата вӗсенчен пӗри хупӑ тӑрать иккен. Горева удивилась, узнав, что замок не ремонтировался с полсотни лет, что крыша протекает, а в паркете огромные щели и на весь дворец есть всего две туалетные комнаты, из которых одна закрыта. Госпиталь уҫма ку замок юрӑхлӑ мар. Да, для госпиталя этот замок не годился.
Мӗскӗнӗн йӑл кулса, герцог аллине сулчӗ. Жалко улыбнувшись, герцог махнул рукой.
— Укҫана эпӗ аран-аран сыпӑнтаркаласа пыратӑп. — Я едва свожу концы с концами, мадам. Ҫак мӗнпур хисеплӗ те чылай ватӑ историе юсама манӑн, чӑнах та, вӑй-хал ҫитмест. Мне ремонтировать всю эту почтенную историю, право, не по средствам.
— Анчах ку сирен йӑхӑн историйӗ вӗт-ха… — Но ведь это история вашего рода…
Герцог ӑна ҫапла тӳрлетрӗ: Герцог поправил ее:
— Ытларах — Австро-Венгри монархийӗн историйӗ. — В гораздо большей степени — история австро-венгерской монархии. Ҫак пӳлӗмсенчен Европа шӑпине те пӗр хутчен мар тата-тата панӑ. В этих стенах не один раз решались судьбы Европы. Анчах мӗн тума пултаратӑп эпӗ? Но что я могу? Манӑн ҫемье пысӑк, тӑватӑ ҫитӗнсе ҫитнӗ хӗр. У меня большая семья, четыре взрослых дочери. Вӗсем мӗн чулӗ ларнине эсир чухлатӑр-и? Вы себе представляете, сколько они стоят? Пирӗн вӑхӑтра тӑватӑ хулӑмсӑр хӗре тытса тӑрасси питӗ хӑрушӑ япала, мадам. Это ужас, мадам, иметь в наше время четырех невест-бесприданниц.
— Мӗншӗн хулӑмсӑр хӗрсене? — Бесприданниц? Сирӗн замокра кирек хӑш пӳлӗмри пуянлӑх та чи юнтармӑш каччӑна тивӗҫтерме пултарать. Да содержимое любой из комнат вашего замка способно удовлетворить самого капризного жениха.
Герцог именчӗклӗн пуҫне хыҫса илчӗ. Герцог смущенно почесал голову.
— Анчах Австринче манӑн хӗрӗмсем хӑйсене тивӗҫ каччӑсене тупаймӗҫ те. — В Австрии мои дочери едва ли найдут себе достойных женихов. Американецсене илес пулсан… — вӑл ҫур пуплев ҫинче чарӑнса тӑчӗ, — мӗнлерех тыткалаҫҫӗ вӗҫем хӑйсене, курӑпӑр. Что же касается американцев… — он остановился на полуфразе, — поглядим, как они нынче выглядят. Вӑрҫӑччен вӗсем ман патӑмра час та часах пулкалатчӗҫ, — хушса хучӗ вӑл. До войны они бывали у меня довольно часто, — добавил он. Пӗр пӳлӗмӗн балконӗ чылай аялти палкаса юхакан Дунай шывӗ ҫине тухса тӑрать. Балкон одной из комнат висел над клокочущим далеко внизу Дунаем. Тавралӑх хӑйӗн ҫивӗчлӗхӗпе тата тӗсӗсемпе тӗлӗнмелле илемлӗ, вӗҫӗмсӗрех капмар. Вид был поразителен по остроте и краскам и поэтичен беспредельно.
Чаплӑ та кӑпка тӑрӑллӑ йывӑҫсенчен тӑракан йӑмӑх симӗс вӑрмансем — ун пеккисене Горева авалхи гравюрӑсем ҫинче кӑна курнӑ — Дунай леш енче мӑкӑрланса тӑраҫҫӗ, замок стенисем йышӑнса тӑракан пысӑк чул сӑрт тӑрӑх йытпырши пек явӑнса ӳсекен ӳсентӑрансем улӑхаҫҫӗ, вӗсем сӑрт чулне те, замок чулне те пӗр тӗс кӗртсе тӑраҫҫӗ. Ярко-зеленые леса пышных, ширококронных деревьев, какие Горева видала только на старых гравюрах, клубились за Дунаем, а по высокой скале, которою продолжал своими стенами замок, тянулись вверх зеленые змейки плюща, в один цвет одевая и камень скалы и камень замка.
Дунай шывӗ симӗс-сарӑ тӗслӗ, йывӑр тӗслӗ. Вода Дуная была зелено-желтой, тяжелой. Баржӑсемпе кимӗсен ҫунса кӑмрӑкланнӑ тӗрекӗсем хӑвӑрт юхса иртеҫҫӗ. Обугленные остовы барж и лодок быстро проносились мимо.
— Эсир хӑвӑр замокӑра пуян туристсем валли атель уҫма е санаторий уҫма пултараймастӑр-и? — А вы не могли бы сдать замок под отель для богатых туристов или под санаторий?
— Пирӗн кунта хушамат чысӗпе сут тумаҫҫӗ, — мӑнкӑмӑллӑн ответлерӗ те герцог, малалла каймалли ҫинчен пӗлтерсе, аллине ҫӑмӑллӑн хускатрӗ. — У нас как-то не принято торговать тем, что считается фамильной честью, — высокомерно ответил герцог Иозеф и рукою сделал легкое движение, подсказывающее, что пора пройти дальше.
Турпа пӑлан мӑйракисем, йывӑҫ кружкӑсем ҫине датӑсем ҫырса хунӑ хир сыснин асав шӑлӗсем тӗттӗм коридорсене тултарса тӑраҫҫӗ. Турьи, оленьи рога, кабаньи клыки на деревянных кружках с датами заполняли темные коридоры.
Кунта Европӑри мӗнпур венценосецсем сунара ҫӳренӗ пулас. Здесь охотились, наверное, все венценосцы Европы. Витринӑсенче замок хуҫисем тахҫан авал тытса илнӗ ют ҫӗршыв ялавӗсен татӑк-кӗсӗкӗсем выртаҫҫӗ; ҫакӑн ҫинчен ятарласа тунӑ транспарантсем ҫине ҫырса хунӑ. В витринах лежали обрывки чужеземных знамен, захваченных когда-то хозяевами замка, о чем гласили специальные транспаранты. Ялавсем питӗ нумай, анчах герцог васкатать. Знамен было очень много, но герцог торопился.
— Истори, истори, унтан кӗл кӑна юлнӑ халӗ, — тет вӑл унӑн йӑхӗнчи пуҫ пулма юратакан ҫынсем темиҫе ӗмӗрсем хушшинче илнӗ орденсен витринисем умӗнче чарӑнса тӑмасӑр. — История, история, один пепел от нее, — торопливо говорил он, не останавливаясь у витрин с орденами, полученными в течение нескольких столетий его властолюбивыми предками.
Ирхине замок стенисем ҫывӑхӗнчи вӑрман уҫланкинче парад турӗҫ. Утром на лесной поляне, вблизи замковых стен, был устроен парад. Чап орденӗн кавалерӗсен пӗрлештернӗ батальонӗ, флангсенчен йывӑҫ тункатисемпе вӗтлӗхсем хупӑрласа тӑракан ансӑр плацдарм ҫине хӗсӗнсе, Америка хӑнисем тӑракан трибуна умӗпе чаплӑн та кӗрнеклӗн утса иртрӗ. Сводный батальон кавалеров ордена Славы, теснясь на узком плацдарме, скованном с флангов пнями и кустарником, величаво прошел мимо трибун с американскими гостями.
Умӗсене автоматсем тытнӑ ҫынсем пите хӑюллӑн та ирӗклӗн пыраҫҫӗ, «Дуная!» тесе приказ парас пулсан, вӗсем, утӑмсене улӑштармасӑр, чаплӑ маршӑн хӑвӑртлӑхне пӗр чакармасӑр, аялалла стена пек ыткӑннӑ пулӗччӗҫ. Люди шли с автоматами наперевес так смело и свободно, что, казалось, прикажи им: «В Дунай!» — они так стеной и ринулись бы вниз, не спутав шага и не замедлив своего великолепного марша.
Парад хыҫҫӑн хӑнана чӗннӗ ҫынсем пурте замокалла ҫул тытрӗҫ. После парада все приглашенные двинулись в замок. Хӑнасем замокпа интересленес-тӑвас пулсан, Горевӑна тӑлмач пулма ыйтрӗҫ. Гореву просили быть переводчицей на случай, если гости заинтересуются замком. Вӑл килӗшрӗ, мӗншӗн тесен хамӑр офицерсем хушшинче Голышев та пур, вӗсем унпа каялла пӗрле таврӑнма калаҫса татӑлнӑ. Она согласилась, потому что среди наших офицеров был Голышев, с которым она уговорилась возвращаться вместе.
Икӗ американец чӑнах та апат ҫиес вырӑнне замока курса ҫӳреме кӑмӑл турӗҫ, герцогпа пӗрле вӗсем пӳлӗмрен пӳлӗме кӗрсе ҫӳреме тытӑнчӗҫ. Два американца действительно предпочли замок обеду и переходили из комнаты в комнату, сопровождаемые герцогом.
Американецсенчен пӗри, актерӑнни пек вылянчӑк пит-куҫлӑ та ватӑрахскер, ҫурт хуҫине тахҫанах пӗлет иккен. Один из американцев, немолодой, с живым, как у актера, лицом, был давно знаком с хозяином дома.
— Сирӗн патӑрта эпӗ вӑтӑр тӑххӑрмӗш ҫулта Филипспа пӗрле хӑналантӑм, — аса илтерчӗ вӑл герцога, — Филипс сиртен Наполеонӑн ҫывӑрмалли пӳлӗмне сутан илчӗ. — Я гостил у вас в тридцать девятом с Филлипсом, — напомнил он герцогу, — который купил у вас спальню Наполеона. Халӗ вӑл Европӑра, сире питӗ курасшӑн. Он сейчас в Европе и хочет повидать вас.
Горева ҫине именчӗклӗн пӑха-пӑха, герцог аллисене чарса пӑрахрӗ. Герцог развел руками, смущенно оглядываясь на Гореву.
— Пӗтӗмпех.— Всё. Юлашки ҫип татӑкки юлмичченех. До нитки. Мария-Терезӑн сервизӗ ҫеҫ юлчӗ ӗнтӗ манӑн, — терӗ вӑл ултавлӑ сасӑпа. У меня остался только один сервиз Марии-Терезии, — сказал он лживым тоном.
— Чӑннине пӗлтерекен ӗнентерӳпе-и? — шанмасӑр ыйтрӗ иккӗмӗш американец, мундирӗ ҫине орден хӑювӗсене тӑватӑ ретпе ҫӗлесе хунӑ лутра пӳллӗ те хӗрлӗ сӑн-питлӗ майор. — С сертификатом о подлинности? — недоверчиво спросил второй американец, низенький румяный майор с четырьмя рядами орденских ленточек на мундире.
— Паллах.- Конечно же. Чӑннипе илсен, вӑл питӗ хаклӑ тӑрать, — ответлерӗ хуҫа. Собственно он-то и стоит денег, — ответил хозяин.
Майор тӗлӗнчӗ. Майор искренно удивился.
— Кусем тата? — кӑтартрӗ вӑл аллипе зала. — А это все? — обвел он рукою зал.
— Антикварнӑй магазинран, — кулса ӑнлантарчӗ ӑна пӗрремӗш американец. — Из антикварного магазина, — смеясь, объяснил ему первый американец. — Венӑра, хаклӑ ҫыннӑм, суя Рим папине те тума пулать. — В Вене, дорогой мой, можно подделать даже римского папу…
— Эсир, господин герцог, коммерцирен йӗрӗнместӗр, паллах? — ыйтрӗ хӑюллӑрах мӑнтӑркка майор. — Вы, господин герцог, конечно, не пренебрегаете коммерцией? — спросил боевой толстенький майор. — Сирӗн кунта супӑнь тӗлӗшӗпе мӗнле? — Как у вас тут с мылом? Манӑн супӑнь завочӗ пур. У меня мыловаренный завод. Францире эпӗ супӑнь тӑратас енӗпе пӗр-пӗриншӗн питӗ усӑллӑ икӗ е виҫӗ договор турӑм. Во Франции я сумел заключить два или три взаимно выгодных договора о поставке мыла. Калаҫса татӑлатпӑр-и? Договоримся? Унсӑр пуҫне эпӗ Парижра супӑнь тӑвакан пӗр предприятин пайщикӗ пулса тӑтӑм. Кроме того, я вступил пайщиком в одно мыловаренное предприятие в Париже.
— Ма калаҫса татӑлас мар? — Отчего же. Супӑнь — валюта. Мыло — валюта. Анчах кредитсӑр эпӗ те е кам та пулин урӑххи те ӗҫе тытӑнма пултараймасть. Но без кредита ни я, ни кто-либо другой не сможет приступить к делу. Ҫакна асра тытас пулать сирӗн. Это вам надо иметь в виду.
— Кредитсем пулаҫҫӗ, — терӗ ҫирӗппӗн кунта вӑтӑр тӑххӑрмӗш ҫулта пулнӑ американец. — Кредиты будут, — твердо сказал американец, бывший тут в тридцать девятом году. — Филипс сирӗн пата Венӑна ҫавӑн пирки килет те. — Филлипс за этим и едет к вам в Вену.
Живопиҫпе витринӑсене пӑха-пӑха, вӗсем гостинӑйпа иртрӗҫ. Они прошли по гостиной, разглядывая живопись и витрины.
— Эпӗ, господин Иозеф, ҫак ҫул пуҫламӑшӗнче Крымра, Российӑра, пултӑм, — тӑсрӗ малалла американец. — Я был, господин Иозеф, в начале года в Крыму, в России, — продолжал американец. — Воронцовӑн Алупкӑри замокне куртӑм. — Поглядел на замок Воронцова в Алупке. Вырӑссем ҫав замока Черчиле вырнаҫтарчӗҫ. Там русские поселили Черчилля. Илеме туйса тунӑ чаплӑ ҫурт. Прекрасное здание, в отличном вкусе. Анчах та большевиксем дворецсене сутмаҫҫӗ. К сожалению, большевики не продают дворцов.
— Ну, мӗнле вӗсем унта? — Ну, как они там? Хӑйсен социализмне халӗ те ҫине тӑрса тӑваҫҫӗ-и? Все еще настаивают на своем социализме? Вӗсем питӗ вӑйлӑ вӑрҫаҫҫӗ, нимӗн те калаймӑн. Здорово, между прочим, воюют.
— Большевиксем — питӗ лайӑх ҫынсем, анчах вӗсемпе туслӑ пурӑнасси пӗр асап кӑна. — Большевики — отличные ребята, но дружить с ними одно мучение. Питӗ ҫине тӑраҫҫӗ. Упрямы ужасно. Паллах, социализма ҫине тӑрсах тӑваҫҫӗ. Да, они настаивают на социализме, еще бы!
— Питӗ вӑйлӑ ҫапӑҫаҫҫӗ, — тепӗр хут хушса хучӗ мӑнтӑркка майор. — Здорово дерутся, — повторил толстенький майор. — Икӗ сӑмахпа каласан — вӗсем мӗнле пурӑнаҫҫӗ унта? — Ну, а — в двух словах — как у них жизнь?
— Вӑрҫӑ питӗ кансӗрлерӗ вӗсене, ҫапах та эсир хӑвӑр супӑне Австрире вырнаҫтарса пӗтериччен вӗсем кӗл айӗнчен ура ҫине тӑрӗҫ, тесе шутлатӑп эпӗ. — Война им здорово помешала, и все же, я думаю, они восстанут из пепла реньше, чем вы разместите в Австрии ваше мыло.
— Супӑнь — валюта, — терӗ майор, шӳте ӑнланмасӑр. — Мыло — валюта, — серьезно сказал майор, не поняв шутки. — Супӑнь, каустически сода, эфир ҫӑвӗсем — кирек епле маркӑсенчен, кронсенчен, франксенчен, лейсемпе пенгсенчен те ҫирӗпрех. — Мыло, каустическая сода, эфирные масла — крепче любой марки, кроны, франка, леи и пенги. Каҫарӑр мана, анчах, эпӗ кунта сутӑн илекен ҫынсене тупма пултараймастӑп пулсан, мӗн тума кирлӗ мана ҫав Вена? На что, простите, мне нужна эта Вена, если я не смогу найти тут покупателя?
— Венӑна ҫитме инҫе-ха, халлӗхе унта вырӑссем кӑна, — терӗ актер сӑн-питлӗ американец. — До Вены нам еще далеко, там пока что одни русские, — сказал американец с актерским лицом. — Эпир унта мӗн тупассине пӗлместӗп эпӗ. — Я не знаю, что мы там встретим.
— Большевиксем рыноксене господин майор пек договорсемпе тытса илмеҫҫӗ, — лӑплантарчӗ ӑна герцог. Герцог успокоил его: — Большевики хороши тем, что не завоевывают рынков договорами, как господин майор.
— Ав епле! — кулса ячӗ майор. — Ого! — засмеялся майор. — Тытса илмеҫҫӗ! — Не завоевывают! Пӗр вырӑс батальонӗ те Францире пулманни сире паллӑ, анчах унта вырӑссен пулӑшӑвӗ ҫинчен кӑна калаҫаҫҫӗ. Во Франции, где не было, как вам известно, ни одного русского батальона, только и разговоров, что о русской помощи. Супӑнь сӗнетӗп, — ҫук, теҫҫӗ, эпир тӑхтатпӑр, тен пире вырӑс супӑнӗ парӗҫ. Предлагаешь мыло, — нет, говорят, мы обождем, может быть нам дадут русское мыло. Чӗрӗ резина сӗнетӗн, ку ӗнтӗ большевиксен ҫук, вӗсем каллех хӑйсеннех ҫаптараҫҫӗ: кӗтсе пӑхӑпӑр, тен вырӑссем резина парса пулӑшӗҫ… Предлагаешь им сырую резину, этого же у большевиков нет, они опять свое, — подождем, может быть русские помогут резиной.
Хӑйсем мӗн калаҫнине сӑнанипе сӑнаманнине пӗлмесӗр, герцог Горева ҫине канӑҫсӑррӑн пӑхса илчӗ. Герцог с беспокойством поглядел на Гореву, не зная, следит ли она за их разговором.
— Эпӗ Венӑра хӑшпӗр пысӑк фирмӑсене пӗлетӗп, — терӗ майор. — Я знаю в Вене несколько солидных фирм, — сказал майор. — Альфред Франка паллатӑр-и эсир? — Вам знаком Альфред Франк?
— Эпӗ сире кӑмӑлсӑрлатма тивӗҫ, — ответлерӗ герцог. — Я должен вас огорчить, — ответил герцог. — Ӑна вӗлернӗ. — Он казнен.
— Мӗн пирки? — пӗр саспа ыйтрӗҫ американецсем. — За что? — в один голос спросили оба американца.
— Еврей пирки. — Как еврей.
— Ку нимӗнех те мар. — А, пустяки. Фирма капиталӗ национализацилемелли решение тивӗҫлӗ ан пултӑрччӗ ҫеҫ. Главное, чтобы капитал фирмы не подошел под решение о национализации. Франк Гитлер валли ӗҫленӗ пулсан, унӑн капиталне национализациленӗ пулӗччӗҫ. Это случилось бы, если б Франк работал на Гитлера. Мӗнле те пулин наследникӗсем юлнӑ-и? Остались какие-нибудь наследники?
— Юлман та пулӗ. — Едва ли остались. Гестапо питӗ типтерлӗ ӗҫленӗ. Гестапо работало чисто.
— Франк хӑй вилнишӗнех ӗҫ пӗтсе ларма пултарайман, — ҫаплах ҫине тӑрать майор. — Дело не могло погибнуть из-за смерти самого Франка, — все еще упорствовал майор. — Тепӗр тесен, вӑл ӗҫе кам та пулсан хускатса яма тивӗҫ. — В конце концов им кто-нибудь должен заняться. Ҫирӗп те хӑйне кӑтартнӑ ӗҫ — обществӑллӑ явлени. Крепкое, зарекомендовавшее себя дело — это общественное явление. «Колони таварӗсен обществи» мӗнлерех? А как с «Обществом колониальных товаров»?
— Чӗрех.— Вполне.
— Циммерманӗ тата? — А Циммерман?
— Шавламасть вӑл, анчах такамсемпе ҫыхӑнса пӗтнӗ теҫҫӗ. — Притаился, но жив, у него что-то неблагополучно со связями.
— Ку ним те мар. — Ерунда. Америка фирмипе тунӑ договор унӑн малтанхи мӗнпур ҫыхӑнӑвӗсене пӑчлантарса лартӗ. Договор с американской фирмой покроет все его прежние связи. Кунта ӗнтӗ большевиксем те хӑваласа ҫитеймӗҫ!.. — савӑнчӗ майор. Тут и большевики не обгонят! — повеселел майор. — Анчах мана вырӑссем килӗшеҫҫӗ. — Но мне русские нравятся. Калама ҫук тӗлӗнмелле салтаксем. Потрясающие солдаты!
Майор сӗнӗвӗ манӑҫа юласран хӑраса пулас, герцог сума суса ҫапла каласа хучӗ: Очевидно боясь, как бы заманчивое предложение майора не повисло в воздухе, герцог сказал учтиво:
— Сире мӗнле шыраса тупма пулать, тесе ыйтмастӑп эпӗ, господин майор, анчах мана хама эсир мӗнле тупма пултарасси ҫинчен пӗлтерес килет манӑн. — Я не спрашиваю, как мне найти вас, господин майор, но хотел бы сообщить, как вам легче всего найти меня.
Майор визит карточки кӑларчӗ. Майор вынул визитную карточку.
— Адрес енчен илсен, эпӗ халӗ куҫса ҫӳретӗп. — Что касается адреса, то я сейчас на колесах. Анчах манӑн сӑмахӑм — ӗҫ. Но мое слово — дело. Тепӗр икӗ эрнерен эпӗ сирӗн пата хамӑн ҫынна ярӑп, мӗншӗн тесен мана хама, мундир тӑхӑнса ҫӳрекен ҫынна, сирӗн пата пыма йывӑртарах. Недели через две я пришлю к вам человека, потому что мне, как носящему мундир, самому приехать довольно сложно. Эсир комиссионнӑй ӗҫе тытӑнма пултаратӑр-и? Вы могли бы взяться за комиссионную работу?
— Питӗ хавас, — терӗ герцог. — С удовольствием, — сказал герцог. — Ку ӗҫ маншӑн ҫӗнӗ мар. — Дело для меня не новое.
— Мӑнтӑркка майор френч кӗсйинчен тачка хулӑн пакет туртса кӑларчӗ. Толстенький майор вынул из кармана френча толстый пакет.
— Кунта пурте пур. — Тут все. Прейскурант та, условисем те. И прейскурант и условия. Эпӗ, эсир пӗлетӗр-и, — терӗ вӑл ҫак вырӑнсенче вӑтӑр тӑххӑрмӗш ҫулта пулнӑ хӑйӗн землякне, — фронтри условисене питӗ хӑнӑхса ҫитрӗм, хампа пӗрле манӑн яланах вуншар проспектсемпе прейскурантсем тата вуникӗ договор пур. Я, знаете, — обратился он к своему земляку, бывавшему в этих местах в тридцать девятом году, — хорошо применился к фронтовым условиям, у меня всегда с собой десяток проспектов и прейскурантов да дюжина готовых договоров. Ҫакна эпӗ Александрийӑра шутласа тупрӑм. Я это придумал в Александрии. Пӗр вырӑнта иккӗмӗш хут пулассине нихҫан та пӗлместӗн вӗт-ха. Никогда ведь, понимаете, не знаешь, придется ли быть второй раз в одном и том же месте. Египет рынокне эпир, тӑшман вучӗ айӗнче тенӗ пекех, таварсемпе тултарса лартрӑмӑр. Мы заполнили египетский рынок своими товарами прямо, можно сказать, под огнем противника. Акӑлчансем ӑмсаннипе ухмаха еретчӗҫ. Англичане с ума сходили от зависти.
— Сирӗн ҫавӑн пек союзникла ӗҫӗрсене Монгомери чарса лартмарӗ-им вара? — А что, Монтгомери не пресек этой вашей союзнической деятельности?
— Вӗсем тавҫӑрса иличчен, эпир хамӑр ӗҫе вӗҫлерӗмӗр. — Пока они догадались в чем дело, мы уже кончили. Эсир Африкӑра пулса курман-и? Вы не бывали в Африке?
— Ҫук, тӳр килмерӗ. — Нет, не пришлось.
— Ку — вӑрҫӑн чи интереслӗ страници. — Ну, знаете, эта самая интересная страница войны. Эпир боеприпассемпе тата таварсемпе ҫыран ҫине тухаттӑмӑр та — пӗр тапхӑртах хулана та тытса илеттӗмӗр, унӑн рынокне те ярса илеттӗмӗр. Мы выгружались с боеприпасами и образцами товаров, — в один прием захватывали город и овладевали его рынком. Италинче вара ку ӗҫе эпир тата лайӑхрах туса пыма тытӑнтӑмӑр. В Италии это, конечно, еще более усовершенствовалось. Хамӑн танксем ҫине эпӗ итальянецсен чӗлхипе: «Тӗнчери чи лайӑх «Санит» ятла супӑне сутӑн илӗр», — тесе ҫырса хутӑм. На моих танках я написал по-итальянски: «Покупайте лучшее в мире мыло «Санит».
Герцог мӑйӑхӗсене вылянтарса ҫепӗҫҫӗн итлет, анчах герцога вӑл унӑн сӑмахӗсене ӗненмесӗр итлесе тӑнӑ пек туйӑнчӗ. Герцог вежливо слушал, шевеля усами, но майору показалось, что он недоверчиво относится к его словам.
— Сире ку тӗлӗнтерет-и? — ыйтрӗ вӑл унтан. — Вас это удивляет? — спросил он его. — Эсир айван ҫын иккен! — Наивный же вы человек! Ҫапла вара, господин герцог, сире хӑвӑра тата мана мӗн интереслентернине ҫак пакетра пӗтӗмпех тупатӑр. Итак, господин герцог, вы найдете в этом пакете все, что меня и вас интересует. Вырӑс эрехне кайса ӗҫсе пӑхмӑпӑр-и? — терӗ вӑл хӑйӗн землякне. Пойдем попробуем русской водки? — обратился он к земляку.
— Пирӗн хастар юлташӑмӑрсем мӗн те пулин хӑварчӗҫ пулсан… — Если наши доблестные коллеги оставили что-нибудь… Каяр, тӗрӗслесе пӑхар. Пойдем разведаем.
Американецсем герцогпа сывпуллашрӗҫ те сӗтел патнелле утрӗҫ, ҫурт хуҫи Горевӑпа пӗрле юлчӗ. И американцы, попрощавшись с герцогом, двинулись к столу, а хозяин дома остался с Горевой.
Уҫса пӑрахнӑ чӳречесенчен Дунай шавлани илтӗнет. Шум Дуная доносился в раскрытые окна. Императорсен йӑхӗнчен тухнӑ ҫын малтан калаҫма тытӑнса тӑчӗ. Потомок императоров не решался заговорить первым. Юлашкинчен, нимӗн чӗнмесӗр тӑма пултараймасӑр, вӑл ҫапла каласа хучӗ: Наконец, будучи не в силах молчать, он произнес в пространство:
— Пурнӑҫ вӑл ҫавӑн пек, мадам. — Такова жизнь, мадам.
Горева ӑна ответлемерӗ. Горева не ответила ему. Герцог, урайне сӗрсе тасатнӑ, чухнехи пек утӑмсемпе хуллен таҫта кайса ҫухалчӗ. И герцог, точно натирая полы, неслышными шагами удалился.
Голышев куҫҫуль тухичченех ахӑрчӗ, унӑн эрех ӗҫнипе хӗрелсе кайнӑ пит-куҫӗ кулнипе тарласа кайрӗ. Голышев хохотал до слез, и его лицо, побагровевшее от выпитого вина, вспотело от смеха.
— Хастар майор! — тет вӑл, куҫӗсене шӑлса. — Вот так боевой майор! — говорил он, вытирая глаза. — Ай, пултарать!.. — Ах, молодец!.. Тен, суймасть те пулӗ. И, наверно, не врет. Мӑнтӑрккаскер, хӗрлӗ сӑн-питлӗскер, куҫлӑхлӑскер? Толстенький, румяный, в очках? Ну, пӗлетӗп. Ну, знаю. Танк полкӗн командирӗ. Командир танкового полка. Мана унпа пӗр пилӗк кун каярах паллаштарчӗҫ. Меня с ним познакомили дней пять назад. Лайӑх офицер, теҫҫӗ. Хороший, говорят, офицер. Мец илнӗ. Мец брал. Шухӑшласа пӑхӑр-ха. И подумайте! Супӑньпе ҫапӑҫать!.. Мылом воюет!..
Хӑйӗн шефӗпе ытахаллӗн калаҫма юратакан шофер ҫапла каларӗ: Водитель, любивший запросто поговорить со своим шефом, заметил:
— Майор юлташ, шоферӗсем те вӗсен ҫӑвара карса тӑмаҫҫӗ. — Ихние шофера, товарищ майор, тоже охулки на руку не кладут. Мӗн тӑвӑн ӗнтӗ: капитализм. Капитализм, чего ж будешь делать! Лайӑх япаласем сӗнчӗҫ, тес пулать, — терӗ вӑл кӑштах хӗрхенсе. Хорошие вещички, между прочим, предлагали, — не без сожаления заключил он.
— Пире агитаци тунӑшӑн ятлаҫҫӗ пулӗ-ха, — терӗ Голышев; вӑл халӗ те кулать, хӗрӳленсе кайнӑ питне шӑла-шӑла илет. — А нас, небось, бранят за агитацию, — все еще смеясь и отирая возбужденное лицо, сказал Голышев. — Кунта эпӗ кӗркунне Австри хресченӗсене ҫӗре сухаласа пӑрахма пулӑшрӑм. — Я тут весной помог австрийским мужикам землю вспахать. Лашасем ҫук, нимӗҫсем илсе кайнӑ, сухаламалли вӑхӑчӗ иртсе пырать, ҫавӑнпа та эпӗ вӗсене пулӑшрӑм. Тягла нет — немцы угнали, а время позднее, ну и помог. Ҫав майорах, — вӑл темӗнле ӗҫпе пирӗн штаба пыратчӗ, — чарӑнса тӑчӗ те йӗри-тавра ҫаврӑнса пӑхрӗ: «Тырпултан пай илетӗр-и е ҫук-и?» тет. Так этот же самый майор, — он по каким-то делам в наш штаб ехал, — остановился, поглядел: «С урожая, говорит, долю брать будете или как?» Эпӗ ӑна: «Пайсӑрах, тавтапуҫшӑн», — тетӗп. Я говорю: «Без доли, за спасибо». Вара вӑл куҫне хӗссе илчӗ те: «Агитаци ӗнтӗ, пӗлетпӗр…», — тет. Тогда он подмигнул: агитация, знаем, мол… Хӑйӗн супӑнне вырнаҫтарни нимӗнех те мар, анчах ҫынсене ҫӗр сухалама пулӑшни — ку ӗнтӗ политика, идея тӗлӗшӗнчен ҫавӑрса илни иккен… Мыло свое загнать — это ничего, а помочь людям с землей управиться, это уже, брат, политика, идейное завоевание выходит… Антон, эс кӑшт асӑрхануллӑрах пул! Ты, Антон, поосторожнее, между прочим! Ромпа хӑналарӗҫ пулӗ-ха? Небось, угостили ромом?
— Хӑналарӗҫ, майор юлташ, анчах эпӗ тав турӑм та, ҫӑвара та илмерӗм, — тӳррӗн ответлерӗ водитель. — Угощали, да я отблагодарил, товарищ майор, в рот не взял, — достойно ответил водитель.
— «Илмерӗн» пулӗ ӗнтӗ! — мӑшкӑлларӗ ӑна майор, анчах ҫавӑнтах лӑпланчӗ пулас. — Рассказывай мне — «не взял!» — передразнил его майор, но, видимо, успокоился.
— Эпӗ кунта юлатӑп тенине астӑватӑр-и эсир, Александра Ивановна? — Вы помните, Александра Ивановна, как я сказал вам, что хотел бы остаться тут? Ҫав калаҫӑва астӑватӑр-и? Помните этот разговор?
— Астӑватӑп, — ответлерӗ Горева. — Помню, — ответила Горева. — Анчах эпӗ сире ниепле те ӑнланаймарӑм. — Я так вас и не поняла.
— Ӑнланаймарӑр? — тӗлӗнчӗ Голышев. — Не поняли? — удивился Голышев. — Халӗ те ӑнланмастӑр-и? — И сейчас не понимаете? Кунти ҫынсем ҫӗнӗ пурнӑҫ тунине курмасӑр кайсан, сире хӑвӑрах шел пулӗ, пирӗн ҫынсем питӗ нумай юн тӑкрӗҫ вӗт-ха? И вам не жалко будет уехать отсюда, где столько пролито нашей крови, не убедившись, что люди здесь начали новую жизнь? Эсир кунта халӑха куртӑр вӗт, хӑйӗн шӑпине тӗрӗс те ӑслӑ ҫулпа яма пултарайманнине хӑвӑрах тавҫӑратӑр вӗт-ха… Вы же видели здешний народ, чувствуете, что он не умеет разумно распорядиться своей судьбой… Эпӗ хамӑн полкпа тӑракан хулара тӑваттӑмӗш кун ӗнтӗ ҫӑкӑрпа сутӑ тумаҫҫӗ, анчах ҫӑнӑхӗ пур. В городишке, где я стою со своим полком, вот уже четвертый день хлебом не торгуют, а между прочим — мука есть. Мӗн пирки сутӑ тумаҫҫӗ? В чем дело? Ҫӑнӑхӗ — пӗр ҫын аллинче, транспорчӗ — тепринче, пекарня — виҫҫӗмӗшӗннинче, — ҫапла вара вӗсен виҫӗ паллӑ мар хисеплӗ уравнение ниепле те тухаймасть. Мука в одних руках, транспорт — в других, пекарня — в третьих, вот у них это уравнение с тремя неизвестными никак не решается. Канашлаҫҫӗ, шавлаҫҫӗ, халӑхӗ — ҫӑкӑрсӑр. Совещаются, шумят, а народ без хлеба. Пахча ҫимӗҫ енӗпе илӗпӗр. Или с овощами. Мӗншӗн пахча ҫимӗҫ таврашӗ сирӗн ҫук, тетӗп. «Почему, — спрашиваю, — овощей не имеете?» Эпир ҫав ниме тӑман япалапа аппаланмастпӑр, теҫҫӗ. — «А мы, — говорят, — этой ерундой не занимаемся. Пирӗн ӗҫ — выльӑх-чӗрлӗх, ҫу, чӑкӑт, теҫҫӗ. Наша специальность — скот, масло, сыр».
— Анчах сирӗн мӗн ӗҫ пур? — Ну, а вам-то какое дело?
— Мӗнле мӗн ӗҫ пур? — терӗ хыттӑн Голышев пӗр кулмасӑр, куҫхаршийӗсене пӗркелентерсе. — Как какое дело? — уже без смеха и улыбки, сдвигая брови, воскликнул Голышев. — Выҫӑпа кӳпчеме тытӑнсан, вӗсене пирӗнех тӑрантармалла пулать, урӑххисем нимӗн те парас ҫук. — Так ведь если они начнут с голоду пухнуть, мы же вынуждены будем кормить, не кто другой. Эпӗ йышӑнса тӑракан хулара пӗчӗкҫӗ завод пур. В моем городке заводик небольшой. Унта рабочисене питӗ япӑх ҫитереҫҫӗ. Худо питаются рабочие. Гарнизон начальникӗ пулнӑ май, эпӗ вӗсемпе калаҫса пӑхрӑм. Поговорил я в качестве начальника гарнизона с ними. «Хушма хуҫалӑх тӑвас пулать, — тетӗп, сирӗн профсоюз мӗн пӑхса тӑрать?» «Надо, говорю, подсобное хозяйство создать, что ваш профсоюз смотрит?» Вӗсем мана: «Хуҫалӑх тӗлӗшӗпе ӗҫлесси ҫинчен профсоюз уставӗнче нимӗн те каламан, господин майор», — теҫҫӗ. А они мне: «Этого, господин майор, в нашем профсоюзном уставе нет, чтобы хозяйством заниматься». «Каламан пулин, мӗнех-ха вара, — тетӗп, — эсир — уставсӑрах ӗҫлӗр! — «Так что ж что нет, говорю, вы без устава. Лайӑх ҫиме пуҫлӑр». Кушать хорошо будете». Вӗсем мана: «Ҫӗрӗ хаклӑ, арендӑна илес пулсан та, укҫасӑр никам та парас ҫук», — теҫҫӗ. А они: «Земля, говорят, дорогая, если ее арендовать, даром никто не даст». — «Ҫӗрӗсем сирӗн пушах вӗт-ха», — тетӗп. — «Да ведь пустуют ваши земли». — «Пулччӑр-и, вӑл пирӗн ӗҫ мар, ҫӗр хуҫисен ӗҫӗ» — теҫҫӗ. — «Пусть пустуют, это, говорят, не наше дело, а того, кому эти земли принадлежат». Эпӗ вӗсене: «Выҫӑ ларатӑр вӗт-ха!» — тетӗп. Я им: «Голодать же будете». Вӗсем мана: «Эпир унсӑрах выҫӑ ларатпӑр», — теҫҫӗ. А они: «Мы и так голодаем». Кунта вӑхӑтлӑха юлас пирки ҫавӑншӑн каларӑм та эпӗ. Вот почему я тогда и говорил вам, что мне прямо охота на время остаться тут.
Горева ӑна пӗр пӳлмесӗр итлерӗ. Горева слушала его не перебивая. Голышев пек туйма пултарайманнишӗн вӑл вӑтанать. И ей было, несомненно, стыдно, что сама она не испытывает чувств, подобных голышевским. Тӳррипе каласан, кунти ҫынсем пурте тӑшмансем пек туйӑнаҫҫӗ ӑна, кунти пурнӑҫ та питӗ йӑлӑхтарса ҫитерчӗ ӑна, ҫавӑнпа та Горевӑна Австри шӑпи ним чухлӗ те хавхалантармасть. Ей, откровенно говоря, все здешние люди казались врагами и здешняя жизнь ей так надоела, что судьбы Австрии ее нисколько не увлекали.
— Килте пулнӑ пулсан, эпир иксӗмӗр ытларах усӑ кӳнӗ пулӑттӑмӑр! — ответлерӗ Горева. — Дома мы с вами принесли бы куда больше пользы! — ответила она. Ӑмсанатӑп эпӗ сире, Голышев. — Завидую я вам, Голышев. Тӗнчери ӗҫсемпе эсир ача пекех интересленетӗр, сирӗнпе танлаштарсан, хама эпӗ ватӑ карчӑк пек туятӑп. У вас столько детского интереса ко всему на свете, что я кажусь себе старухой по сравнению с вами.
Голышев кӳренчӗ пулас, шӑпланчӗ. Голышев обиженно замолчал.
Садсемпе е типтерлӗ пӗвесемпе тата пӗчӗкҫӗ кӳлӗсемпе чикӗленӗ уйсем ҫумӗпе иртсе пырать машина. Машина мчалась вдоль завечеревших полей, отороченных садиками или разграниченных опрятными прудами и озерками. Дача поселокӗсем евӗр ялсем вӗлтлетсе иртсе юлаҫҫӗ. Мелькали деревни, похожие на дачные поселки. Пирӗн боецсем ҫул ҫывӑхӗнче ташлаҫҫӗ. Наши бойцы плясали у дороги. Хӗрсем, пирӗн чарӑнса тӑнӑ колоннӑн шоферӗсем килӗштерсе пӑхса тӑнӑ май вальс ташлаҫҫӗ, ҫаврӑнаҫҫӗ. Девушки кружились в вальсе под одобрительными взглядами наших шоферов из остановившейся колонны.
Ҫурӑмӗсем хыҫне рюкзаксем ҫакнӑ хӗрарӑмсем таса вӑрманта хӑрӑк турат пуҫтараҫҫӗ. Женщины с рюкзаками за спиной собирали в чистеньком лесу валежник. Кӑвак беретпа ҫутӑ плащ тӑхӑннӑ ҫамрӑксем пӗр пируса черет тӑрса туртаҫҫӗ, вӗсене тӗнчере нимӗн те интереслентермест. Молодые люди в синих беретах и светлых плащах сообща курили одну папироску, безразличные ко всему на свете.
Горевӑн Голышевран Воропаев ҫинчен ыйтса пӗлес килет, анчах вӑл унпа уҫӑмлӑн калаҫма хӑймарӗ, мӗншӗн тесен телейсӗр хӗрарӑмӑнни пек йывӑр та лайӑх мар пурнӑҫ никамӑн та ҫуккине вӑл лайӑх ӑнланать. Горевой хотелось расспросить Голышева о Воропаеве, но она не посмела вызвать его на откровенный разговор, хорошо понимая, что нет ничего тяжелее и неприятнее несчастной женщины.
«Хама Мускава куҫарма ыйтӑп, — шухӑшларӗ вӑл кичеммӗн. «Буду проситься в Москву, — тоскливо подумала она. — Европа юлтӑр ӗнтӗ. — Бог с ней, с этой Европой. Кунта ним тумалли те ҫук. Здесь нечего делать. Кунта эпӗ пӗччен». Здесь одиноко».
Германие капитуляциленӗ хыҫҫӑн пулса пынӑ событисем Гитлер государствине кӗнӗ ҫӗршывсем хушшинчи отношенисене кӑна мар, кашни ҫӗршыври классем хушшинчи отношенисене те тӗпренех улӑштарнӑ, ҫав событисем халлӗхе ним йӗркесӗр те паллӑ мар пулнӑ. События, последовавшие за капитуляцией Германии и в корне изменившие отношения не только между странами, входившими в гитлеровское государство, но и между классами внутри каждой страны, были еще хаотичны, неопределенны.
Фашизм, пысӑк хӑвӑртлӑхпа пыракан поезд пек, сӑрт айккинелле ӳпӗнчӗ те, катастрофа пулнӑ вырӑнта халӗ те тӗтӗм тухать, йынӑшни илтӗнет. Фашизм свалился под откос, как поезд на полном ходу, и еще дымилось и стонало поле его катастрофы. Ҫӗмӗрсе тӑкнӑ государствӑсенче мӗн сыхланса юлнине, ун механизмӗн мӗнле пайӗсем пуҫӗпех юрӑхсӑра тухнине тата мӗнле пайсем, йӑванса выртакан пӑравусӑн маховикӗ пек, пушшӑн ӗҫленине калама йывӑр. Трудно было сказать, что уцелело в разгромленных государствах и какие звенья их механизма выведены из строя целиком, а какие действуют впустую, как маховики лежащего на боку паровоза.
Вена урамӗсенчи Горевӑна тӗлӗнтерекен япаласем — пысӑк халӑх ушкӑнӗсем чӑпта михӗсемпе, урапасемпе тата велосипедсемпе пур еннелле те куҫса ҫӳрени, ҫывӑх ҫыннисене шырани, площадьсемпе парксенче ӗҫлӗ кунсенче те тӗркӗшсе ҫӳрени, ыранхи кун пирки каланӑ хыпарсене ҫивӗччӗн итлени, урамсенче ҫиҫӗм пек хӑвӑрт пулса иртекен митингсем пухӑнни, — ҫаксенче пуринче те халӑх пӑлханни палӑрса тӑрать. То, что так поражало Гореву на улицах Вены, — движение во все концы огромных толп с кулями, тележками и велосипедами, розыски близких, толчея на площадях и в парках даже в будние дни, обостренный интерес к слухам о завтрашнем дне, молниеносные митинги на улицах — все это было отражением смятенной духовной жизни народа. Альтмансем патне иртенпех ҫынсем сӑмах перкелешсе илме тата ӑнсӑртран тенӗ пек пин тӗрлӗ япаласем ҫинчен Горева мӗн шутланине ыйтса пӗлме кӗре-кӗре тухаҫҫӗ. К Альтманам с утра забегали люди перемолвиться словом и как бы ненароком узнать мнение Горевой о тысяче самых разнообразных вещей. Нимӗҫ маркисем юлаҫҫӗ-ши? Будут ли иметь хождение немецкие марки? Австри камӑн пулать? Чьей будет Австрия? Апат-ҫимӗҫ таврашне ытларах илсе хумалла мар-ши? Надо ли запасаться продуктами? Венӑра пурӑнакан сербсем хӑйсен ҫӗршывӗн ҫыннисем пулса тӑма пултараҫҫӗ-ши? Получат ли югославское подданство сербы, живущие в Вене? Ленин тата Сталин кӗнекисене ӑҫта тата мӗнле тупма пулать? Где и как достать книги Ленина и Сталина?
Венӑри музыкантсем дивизи оркестрӗсенчи капельмейстерсенчен нотӑсем ҫыра-ҫыра илеҫҫӗ. Венские музыканты переписывали ноты у капельмейстеров дивизионных оркестров. Кино-сеанссене халӑх урамӗпех пухӑнать, каҫсерен комендант пӗлтерӗвӗсем ҫине тахӑшӗ кӑмрӑкпа свастика ӳкерсе хурать. На киносеансы сбегались целыми улицами, а по ночам на объявлениях коменданта кто-то чертил углем свастику. Тахҫанах минӑсенчен тасатнӑ ҫуртсем ҫунма тытӑнаҫҫӗ. Внезапно вспыхивали давно разминированные дома. Хӗрарӑмсем ушкӑнӗпех урӑх ҫын тумне тӑхӑннӑ эсэсовеца сӗтӗреҫҫӗ. Женщины гурьбой волокли переодетого эсэсовца. Лагерьсенчен тухнӑ ҫынсем кӑкӑрӗсем ҫине хӑйсен ҫӗршывӗсен ялавӗсене ҫакнӑ та урамсемпе иртсе пыраҫҫӗ, вӗсен сӑн-пичӗсем ҫинче савӑннипе макӑрни палӑрать. Люди, вышедшие из лагерей с нашитыми на груди флажками своих стран, с заплаканными лицами проходили по улицам.
Горевӑна пӗтӗм Европӑри ҫӗршывсенчен вӑйпа хӑваласа килнӗ рабочисем пурӑнакан городокра пулса курма тӳр килчӗ, кунта халӗ сывалаканнисемпе хӑйсен тӑванӗсене шыраканнисем ҫеҫ юлнӑ. Горевой довелось побывать в городке иностранных рабочих, насильно свезенных сюда со всей Европы, где сейчас остались лишь выздоравливающие да люди, разыскивающие родных. Горева кунта та Вена хулишӗн характерлӑ енӗсенех курчӗ. Горева и здесь увидела все то же, что было так характерно для Вены. Курайман ют ҫӗршывран тухса каякан земляксен пӗр-пӗринпе нимӗншӗн те тавлашмалла мар пек туйӑнать. Казалось, о чем бы спорить между собой землякам, покидавшим ненавистную чужбину? Анчах апат валеҫнӗ сехетсенче те халӑх ушкӑнӗсем шавлама пӑрахмаҫҫӗ. Однако шумные сборища не прекращались даже в часы выдачи пищи. Чирлисем хӑйсен койкисене куҫарса лартаҫҫӗ те пӗр чарӑнмасӑр оратор пек калаҫаҫҫӗ, кашни политикӑллӑ дискуссиех тӳпелешӳпе вӗҫленет. Больные сдвигали койки и ораторствовали без передышки, и потасовки неизбежно заканчивали каждую политическую дискуссию.
Фашизма аркатса тӑкни чуралӑхран хӑтӑлнӑ ӗҫҫыннисемшӗн революци пекех пулнӑ. Разгром фашизма был революцией для освобожденных из рабства тружеников. Сулахай шухӑшлӑ итальянецсем сулахай чехсемпе е французсемпе ҫывӑхланаҫҫӗ. Левые итальянцы сближались с левыми чехами и французами. Сылтӑм шухӑшлӑ чехсемпе французсем уйрӑм ушкӑнсене пӗрлешеҫҫӗ. Правые чехи и французы группировались особо. Алӑ парса ҫирӗплетнӗ тата государство чиккисене тӗп тӑвакан нимӗнле протоколсенче те паллӑ туман туслӑхсем ҫуралаҫҫӗ. Возникали содружества, скрепленные рукопожатиями и не отмеченные ни в каких протоколах, которые стирали границы государств.
Ҫынсен ҫӗнӗ ҫыхӑнӑвӗсен аслӑ, анчах пӗртте лӑпкӑ мар океанӗ сӑтӑрса пӗтернӗ чӗркуҫҫи ҫинчен тӑракан Европӑна ярса илет. Великий, но отнюдь не тихий океан новых человеческих связей заливал Европу, поднимающуюся с натруженных колен. Эсэсовецсен лагерӗсенчен тӗлӗнмелле майпа чӗррӗн тухма пултарнӑ ҫынсен те, фашизма ҫапса аркатнӑ пирки ҫав лагерьсене ҫакланайман ҫынсен те шухӑшламаллисем тата тавлашмаллисем нумай. Было о чем мечтать и спорить и тем, кто чудом выжил в эсэсовских лагерях, и тем, кто чудом избежал их потому, что фашизм оказался разгромленным.
Мӗн пулса иртнине ӑнланса илнӗ хыҫҫӑн та Горевӑна ҫӑмӑл пулмарӗ. Но Горевой, когда она поняла, что происходит, не стало от этого легче.
Нимӗҫсем уншӑн питӗ ют, ҫавӑнпа та вӑл вӗсен ӗҫӗсемпе Голышев пек интересленме пултараймарӗ. Немцы были ей настолько чужды, что она не могла, подобно Голышеву, заинтересоваться их делами. Перевязочнӑйӗнче е операци тӑвакан пӳлӗмре сехечӗ-сехечӗпе ларать вӑл, ӑна хӑй ӗҫӗ килӗшет, урӑххипе нимӗнпе те интересленес килмест унӑн. Часами она не выходила из перевязочной или операционной, вполне удовлетворенная своей работой и не имея ни малейшего желания выходить из круга своих интересов.
Халӗ ӑна киле таврӑнас шухӑш канӑҫ памасть. Мысль о возвращении домой посещала ее все чаще и чаще. Вӑл хӑй пекех шухӑшлакан ҫынсене тунсӑхларӗ, кунта ҫук тата пулма та пултарайман пурнӑҫ йӗркине тунсӑхларӗ. Ее влекла домой тоска по людям, которые думают так же, как она, тоска по складу жизни, которой здесь не было и не могло быть.
Тепӗр темиҫе кунтан вӑл самолет ҫине ларчӗ. Через несколько дней она сидела уже в самолете. Бухареста вӗҫеҫҫӗ, унтан — Киева. Летели на Бухарест, оттуда на Киев.
Венгри питӗ пӗчӗк ҫӗршыв пек курӑнчӗ. Крохотной показалась Венгрия. Бухареста вӗҫсе ҫитсен, вӑл ялавсемпе, плакатсемпе тата лозунгсемпе илемлетнӗ хулана курчӗ, грузовиксем ҫинче массовкӑсем, урам тӑваткалӗсенче митингсем тӑва-тӑва ирттереҫҫӗ, хула урамӗсем уйрӑммӑнах канӑҫсӑр, ҫакӑ вӑл яланах темӗнле пысӑк событи пулассине систерет. Прилетев в Бухарест, она увидела город, расцвеченный флагами, плакатами и лозунгами, с массовками на грузовиках, митингами на перекрестках и той особой встревоженностью улиц, которая всегда предвещает назревание чего-то серьезного.
Хула нумай пулмасть пулса иртнӗ вӑрҫӑ ҫинчен манса пырать. Город стремительно забывал о недавней войне. Ытлашши килӗшӳллех мар ӗҫ ҫинчен ҫавӑн пек манма тӑрӑшаҫҫӗ. Так стараются забыть поступки, кажущиеся не совсем приличными. Ҫынсем ҫав килӗшӳсӗр ӗҫе хӑйсем мар, пачах урӑххисем тунӑ пек, ирттерсе яма тӑрӑшаҫҫӗ… От них открещиваются, точно совершил их другой.
Никам та сутӑн илмен таварсемпе тултарса лартнӑ магазинсем художествӑллӑ выставкӑсем пек курӑнаҫҫӗ. Магазины, заваленные товарами, которых никто не покупал, выглядели художественными выставками. Хӗрарӑмсен костюмӗсем хӑйсен ҫӗнӗлӗхӗпе тӗлӗнтереҫҫӗ. Костюмы женщин поражали новизной. Одеколонпа сапӑннӑ, йывӑр та антрацит куҫлӑ арҫынсем, килтен тухиччен вӗсене лакпа сӑрласа янӑ пек ялтӑртатаҫҫӗ. Надушенные мужчины с тяжелыми антрацитовыми глазами лоснились, будто их покрыли лаком перед выходом из дому.
Кинотеатрсенче американецсен ҫӗне фильмӗсене кӑтартаҫҫӗ. В кинотеатрах шли уже новые американские фильмы. Ҫуртсен стенисем ҫине концертсем пуласси ҫинчен пӗлтерекен афишӑсем ҫыпӑҫтарса тултарнӑ. Стены домов были испещрены концертными афишами.
Горева Бухарест савӑннине ӗненмерӗ. Горева не поверила веселью Бухареста. Ҫапӑҫу хирӗсене курӑк та шӑтса тухман-ха, ҫав хирсенче выртакан чыса тивӗҫ вилӗ салтаксене те пытарса пӗтермен-ха. Еще не заросли травой поля сражений и не все солдаты на этих полях были погребены, как того заслужили.
Самолет хула ҫине ҫӗкленсе Киев еннелле ҫул тытсанах, ҫаксем ҫинчен шухӑшлама пӑрахрӗ Горева. Но обо всем этом она перестала думать, едва самолет поднялся над городом и взял курс на Киев.
Кунӗ шӑрӑх тӑрать, горизонтра ҫумӑр ҫӑвать. День был жаркий, с дождями по горизонту. Тӳпен сылтӑм айккине ҫумӑр пӗлӗчӗсен пысӑк валемӗсем хупласа тӑраҫҫӗ. Огромные валуны облаков ограждали правый край неба. Вӑйлӑ та чӑнкӑ тата ту евӗрлӗскерсем, вӗсем юрлӑ ту хыҫри миражне, анлӑ тӳремлӗх варринче курӑнса тӑракан чикӗсӗр пысӑк ҫӗршыва аса илтереҫҫӗ. Сильные, крутые, гороподобные, они напоминали мираж снежного хребта, огромную страну без границ, выглядывающую из глубин великой равнины.
Малта Украина, ҫавӑнпа та ҫак ҫумӑрпа ҫумӑр пӗлӗчӗсем те Украинӑн пек, хамӑрӑн пек туйӑнаҫҫӗ. Впереди была Украина, и эти облака и дождь казались уже украинскими, не чужими.
Анчах Европа Горевӑн ӑс-тӑнне татах тепӗр хут кӗрсе юлчӗ. Но Европе суждено было еще раз войти в сознание Горевой. Мускавалла вӗҫекен самолет ҫинче болгарсен ушкӑнӗ, виҫӗ румын тата, Горева шутланӑ тӑрӑх, пӗр итальянец, анчах чӑннипе илсен, ҫапӑҫу хирӗ пек туйӑнакан тӑвӑллӑ пит-куҫлӑ далматинец ларса пыраҫҫӗ. В самолете летела в Москву группа болгар, трое румын и один, как предположила Горева, итальянец, а на самом деле далматинец, с лицом бурным, как поле сражения.
Вӑл ҫамрӑк мар, унӑн хӑтсӑр, ҫынна хурлакан, тӑмананӑнни пек витӗр курӑнакан сарӑ тӗслӗ куҫӗсем хаяр, йывӑр; чышкӑ пек чӑмӑркка та туртӑнса тӑракан мускуллӑ пичӗ хӑйпе калаҫма тӑракан кашни ҫыннах хӑратать. Он был немолод, и неуютный, осуждающий взгляд его янтарных совиных глаз был жесток, труден, а лицо, сжатое, как кулак с напряженными мускулами, угрожало каждому, кто заговорит с ним. Далматинец граф Войновичсен чаплӑ ҫемйин инҫетри йӑхӗнчен тухнӑ ҫын иккен, ҫав Войновичсенчен пӗри тахҫан авал Хура тинӗс ҫинче вырӑс адмиралӗ пулнӑ — ӑна хисеплесе Севастополь пристанне халӗ те Графски теҫҫӗ, — тепри — хӑйӗн тӑван ҫӗршывӗнче паллӑ историк пулнӑ. Далматинец оказался дальним потомком знаменитой семьи графов Войновичей, из которых один был когда-то русским адмиралом на Черном море, — в его честь Севастопольская пристань и поныне называется Графской, — а другой — крупным историком у себя на родине. Горевӑн ҫул ҫинчи юлташӗ те, Божидар Войнович, историк иккен. Спутник Горевой, Божидар Войнович, тоже был историком.
Ҫапӑҫма юратакан ҫынӑнни пек пит-куҫӗнчи мускулӗсене хаяррӑн вылятса, вӑл хӑйӗн авалхи Рагуза, Дубровник ҫинчен, ҫав кӑнтӑрти славянсен Венецийӗ ҫинчен ҫырнӑ кӗнекине кӑтартрӗ, Славян Адриатикӗ ҫинчен лекцисем вуласа парас ӗмӗтпе Мускава кайни ҫинчен пӗлтерчӗ. Воинственно играя мускулами драчливого лица, он показал ей свою книгу о древней Рагузе, Дубровнике, этой южнославянской Венеции, и сообщил, что летит в Москву с намерением прочесть цикл лекций об Адриатике Славянской.
Вӑл сӑмахсен пӗрремӗш сыпӑкӗсене хыттӑн калать, ҫавӑн пирки тепӗр чухне каланин шухӑшне ӑнланма йывӑр, анчах калаҫӑвӑн хаяр ритмӗ вӑйлӑланать. Он говорил, ударяя на первые слога, отчего иной раз затемнялся смысл сказанного, но выигрывал суровый ритм речи.
Вӑл Дубровник ҫинчен калаҫма пуҫларӗ, ҫавӑнтах тӗнчери мӗнпур япаласем ҫинчен манса кайса, Далмаци ҫине уйрӑммӑнах ҫаврӑнса пӑхма кирли ҫинчен ӗнентерме пуҫларӗ. Он заговорил о Дубровнике и, сразу забыв обо всем на свете, стал громко убеждать в необходимости особого внимания к Далмации.
Рим ҫывӑхӗнче ӳссе ҫитӗннӗ, анчах ун умне чӗркуҫленсе ларман тата хӑйсен чунне тӑшмана сутман далматинецсем славян культурин илемӗпе чиперлӗхне питӗ таса упраса хӑварни ҫинчен калать вӑл. Он говорил, что выросшие ближе всех к Риму и не павшие ниц перед ним, не продавшие врагам души своей далматинцы сохранили красоту и прелесть славянской культуры в наиболее чистом ее виде.
Ренессанс наследствине салатса пӗтернӗ хыҫҫӑн, кайранхи тапхӑрти Итали хӑй туман япаласене темиҫе ӗмӗрсем хушши хӑй тунӑ япаласем вырӑнне хурса йышӑнтарни ҫинчен тата славянсен юнӗ Италин чылай аслӑ паха япалисене сисӗмсӗррӗн витӗр ҫапни ҫинчен калать. Поздняя Италия, все растеряв из наследства Ренессанса, столетиями выдавала за свое то, что ей никогда не принадлежало, говорил историк, убеждая спутников в том, что славянская кровь незаметно пропитала многие великие находки Италии.
Вӑл хӑй вырӑнӗнче тӑчӗ те, самолет чӗтреннӗ май силленкелесе, Далмацие тунӑ пекех, кабинӑра ларса пыракансене художник мӑнкӑмӑллӑхӗпе фотографисем кӑтартса тухрӗ. Он встал со своего места и, подпрыгивая в такт вздрагиваниям самолета, обошел кабину, показывая фотографии с гордостью художника, точно Далмация была его собственным произведением.
— Ак пирӗн архитектура, пӑхӑр! — Смотрите, вот наша архитектура!
— Ак пирӗн костюмсем, пӑхӑр! — Смотрите, вот наши костюмы!
— Ак пирӗн сӑнсем, пӑхар! — Смотрите, вот наши лица!
Горева Венӑна илнӗ ҫӗрте пулни ҫинчен пӗлсен, вӑл ӑна ҫӗршер ыйтусемпе атакӑлама пуҫларӗ. Узнав, что Горева участвовала во взятии Вены, он атаковал ее сотнями вопросов.
«Иезуитсен библиотеки тӗрӗс-тӗкелех-и? «Цела ли библиотека иезуитов? Востоковедени институчӗ мӗнле?» Цел ли Институт востоковедения?»
— О, тип шапасем! — кӑшкӑрать вӑл. — О, жаби! — рычал он. — Шакальсем!.. — Шакалы!..
Венӑна вӑл чӗрӗ чуна курайман пекех кураймасть. Вена была ему ненавистна, как живое существо. Вена тӗрӗс-тӗкелех-и? Вена цвела? Ҫакӑ ӑна тарӑхтарать. Это его бесило. Пиншер мирлӗ те ырӑ хуласем ҫӗр пичӗ ҫинчен ҫухалчӗҫ, анчах ҫак юнӗ куртизанка, аскӑн, пуҫкасакансемпе ашкӑнса пурӑннӑ хула кӑшт хӑранипех ирттерсе ячӗ. Исчезли с лица земли тысячи мирных и благородных городов, а эта дешевая куртизанка, блудница, сожительница палачей отделалась легким испугом.
— Прузси! — кӑшкӑрать вӑл, ҫӑмлӑ вӑрӑм аллисемпе хӑлаҫланса. — Прузсия! — кричал он, взмахивая длинными волосатыми руками. — Ку вӑл алӑ! — Это руки! Вӑл ура! Это ноги! Вӑл купарча! Это зад! Анчах философи — вӑл савнӑ Вьена! Но филозофия — это миляя Вьена! Пруссачество пӳрӗнчен вӑл кукӑльсем пӗҫерсе пурӑнчӗ. Гной пруссачества она перерабатывала в пирожки. Прузси маршӗсене вальзсем ҫине куҫарса пачӗ. Шаг прузских маршей переводила в ритм вальза. Юнкерсен аташӑвне тӗтреллӗ сӑмах ҫаврӑнӑшӗсемпе витсе пычӗ. Одевала в туманную фразеологию юнкерский бред. Германи — проза, Австри — Германизмӑн поэзийӗ. Германия — проза, Аустрия — поэзия германизма. О, шуйттан илесшӗ! — ахӑрашать вӑл. О, проклятая! — рычал он. — Аман ҫуратакан пӗсехе!.. — Утроба, рождающая червей!.. Мӗнпур интригансем Австрире ҫуралнӑ! Все интриганы срождались в Аустрии!
Унӑн тарӑхӑвӗ болгарсене савӑнтарать, вӗсем ӑна алӑ ҫупса хапӑллаҫҫӗ. Болгары были захвачены его гневом и рукоплескали сражению, которое давало его лицо пророка.
— У, эпӗ вӑл Вьенӑна… эпӗ ӑна… шӑмми-мӗнӗпех хыпса янӑ пулӑттӑм… — О, я эту Вьену… я ее… проглетил бы з костьями… Гитлера ҫуратнӑ халӑх историрен хӑйне валли нимӗнле ырлӑх та кӗтме пултараймасть. Народ, породивший Гитлера, не может ожидать от истории ничего для себя доброго.
Старике лӑплантарас тесе, Горева пур ҫӗрте те ӑслисем тата ухмаххисем, усаллисем тата ыррисем пурри ҫинчен каларӗ… Пытаясь успокоить старика, Горева промолвила, что везде есть умные и глупые, злые и добрые…
— Усаллисем!.. — Злые!.. Ӑслисем!.. Умные!.. О, мӗнле намӑс мар сире! О, как вам не стыдно! Черчилль та — о! Черчилл тоже — о! Ӑслӑ! Умный! А? А? Ку ӗнтӗ ухмахлӑхран та япӑхрах ӑс. Но то, как сказать, ум хуже глупости.
Старик пичӗ ҫинчен курайманлӑх тарӗ юха-юха анать. Пот ненависти катился с лица старика.
Болгарсем эрех кӗленчине уҫрӗҫ. Болгары открыли бутылку вина. Пӗрремӗш стакана Войновича тыттарчӗҫ. Первый стакан преподнесли Войновичу. Пӗртте историкӗнни пек мар, сухаҫӑнни евӗрлӗ мӑкӑллӗ аллипе вӑл черккене илчӗ те ӑна пуҫ ҫийӗн ҫӳле ҫӗклерӗ. Узловатой рукой пахаря, а не историка он принял бокал и поднял его над головой.
— Пирӗн ҫакӑн пек легенда пур: вилес умӗн Ленин Сталина славянсене пӗтӗҫтерме халаласа хӑварнӑ тет. — Езсть у нас легенда, что Ленин, уходя, озставил Сталину зав'ещание — объединить славян. Ҫав халал ҫинчен нумай калаҫаҫҫӗ, юрӑсем те хыврӗҫ ӗнтӗ. Много езсть слухов об этом зав'ещании, и песни уже появились.
Вӑл болгарсен ҫыххинчен ҫӑкӑр татӑкӗ илчӗ те эрех ӗҫрӗ, вара ҫӑкӑра ҫиме тытӑнчӗ. Он отломил кусочек хлеба из свертка болгар и, выпив вино, заел хлебом.
— Ҫав легенда пурнӑҫлантӑрччӗ! — Да будет жизнью эта легенда! Славянсен ҫӗрӗсем пӗрлешчӗр! Да объединятся земли славянские! Пирӗн ҫул пӗр пултӑр!.. Да будет един наш путь!..
Далматинец хавхаланӑвӗ Горевӑна та ярса илчӗ. Суровое вдохновение далматинца захватило Гореву. Вӑл макӑрса яма та хатӗр. Она готова была заплакать.
Халӗ ӗнтӗ вӑл ҫапӑҫу хирӗнчен пӑрахса кайнӑшӑн питӗ ӳкӗнет, анчах вӑл, ҫапӑҫу хирӗ, хыҫала тӑрса юлчӗ. Вот тут-то Горева пожалела, что она покинула поле еще незаконченных битв, но оно, поле это, было уже далеко позади. Ҫапӑҫусемпе тӑватӑ ҫӗршыв витӗр тухса та хӑйпе пӗрле пурнӑҫа юрӑхлӑ нимӗнле япала та илсе кайманнишӗн вӑл кулянать. И грустно стало ей оттого, что, пройдя с боями сквозь четыре страны, она не уносила с собой теперь ничего нужного ей для жизни.
«Тен, ку эпӗ хам пассивлӑ пулнӑран пулӗ? «Может быть, это оттого, что я была слишком пассивна? Ахах пӗрчи тупас тесе, вӗсен пурнӑҫ йӑлийӗн тислӗк купине чаваламантан пуль? Оттого, что не разгребала навозную кучу их быта в поисках жемчужины? Вӗсен ӑс-тӑнне кӗмелли ҫӑра уҫҫине шыраса тупма пӗлмерӗм пулӗ?.. Не умела найти ключей к их сознанию?»
Альтмансен ҫемйине, Иозеф герцога, философи докторне Либерсмута, Шенбрунти экскурсоводсене тата ытти тӗл пулма килнӗ ҫынсене аса илет те Горева, ҫавсем пурте, пӗр пек чирпе чирленӗ пек, калама ҫук пӗр евӗрлӗ. Но, вспоминая семью Альтманов, герцога Иозефа, доктора философии Либерсмута, экскурсовода в Шенбрунне и многих других, с кем приходилось общаться, Горева находила, что все они были чрезвычайно однообразны, как пораженные одним недугом. Опиум туртакан ҫынсем пек туйӑнаҫҫӗ вӗсем ӑна. Курильщики опиума — вот кем казались они ей.
Вӗсем пурте пурнӑҫран аякра тӑракан иллюзисен наркӑмӑшӗпе сут тӑваҫҫӗ, пурте ҫӑмӑл ӑнӑҫушӑн, пысӑк савӑнӑҫшӑн тӑрӑшаҫҫӗ, анчах ҫав ӑнӑҫупа савӑнӑҫа епле тупасси ҫинчен нимӗн чухлӗ те шутламаҫҫӗ. Все они торговали ядом иллюзий, далеких от жизни, все хотели легких успехов и больших радостей, не задумываясь над тем, как они достигнут их.
Гитлера парӑннӑ хыҫҫӑн, вӗсем хӑйсене асап куракансем вырӑнне хунӑ. Сдавшись Гитлеру, они вообразили себя мучениками. Ирӗке кӑларсан, хӑйсем ҫине уйрӑммӑнах лайӑх пӑхтарасшӑн. Освобожденные, требовали особого внимания.
Хӑйсем намӑс курнӑ хыҫҫӑн чӗркуҫҫи ҫинчен тӑричченех, пӑрахса тарнӑ хуҫи умӗнче кӑмӑл ҫемҫелнипе пичӗ ҫине тухнӑ куҫҫульне шӑлса типӗтичченех, вӗсем ҫӗнтерӳҫӗсем умӗнче хӑйсен мӗскӗнле пӑхӑнса пурӑнма пултарнипе мухтанаҫҫӗ, барсенче ташласа тата театрсенче юрласа, сӑра сутакан вырӑнсенче музыка каласа тата тӗл пулнӑ ҫынна пӗр кашӑк ҫӑмарта порошокӗшӗн е табак чӗптӗмӗшӗн тем туса пама хатӗрленсе, аллисене ыйткалакан ҫын пек тӑсаҫҫӗ. Еще не встав с колен после позорного безволия своего, не стерев с лица слез умиления перед сбежавшим хозяином, они хвастались своей жалкой покорностью перед победителями и уже протягивали руки за милостыней, танцуя в барах и распевая в театрах, музицируя в пивных и готовясь служить встречному за ложку яичного порошка или щепотку табаку.
Кусем пурте ҫурӑм шӑммисӗр, мускулсемсӗр чӗрчунсем, ӑнӑҫлӑ пурнӑҫ тума пултаракан, кӑткӑ интересӗсемпе тата вак-тӗвек туйӑмсемпе пурӑнакан ӑшӑх чунлӑ ҫынсем. Это были всеядные существа без хребтов, без мускулов, мастера маленьких благополучий, муравьиных интересов, ювелирных страстей.
Анчах Герцен паттӑррӑн хисеплесе ҫырса кӑтартнӑ, Тургенев ӑшӑ кӑмӑлпа юратнӑ Европа ӑҫта-ха? Но где же та Европа, о которой с таким мужественным уважением писал Герцен, которую так нежно любил Тургенев? Ҫав Европӑна Горева курмарӗ. Этой Европы она не увидела.
Искусствӑсен аслӑ произведенийӗсем, Атлантида пек ҫухалнӑ ӗмӗрсен палӑкӗсем пулса, музейсенче упранаҫҫӗ. Великие произведения искусств одиноко стояли в музеях памятниками эпох, исчезнувших, как Атлантида. Авалтан сыхланса юлнӑ паха япаласем умӗнче тӗлсӗр чупкаласа ҫӳресе, пӗчӗкҫӗ ҫынсем хӑйсем ҫав япаласене тӑвакансенчен юлнӑ ӑру тесе ӗнентереҫҫӗ. А маленькие люди, суетясь вокруг великих сокровищ прошлого, клятвенно уверяли, что они их наследники.
Вӗсемпе лайӑх сервиз ӑҫта тупма май пурри ҫинчен тата мӗнле ҫӗвӗҫ патӗнче модӑллӑ платье ҫӗлеттерме юрани ҫинчен кӑна канашласа пӑхма юрать. С ними стоило посоветоваться о том, где купить хороший сервиз, у какой портнихи сшить модное платье, не более.
Горева ҫавӑн пек турӗ те ӗнтӗ. Горева так и поступала. Вӑл Венӑри хӑйӗн пӗлӗшӗсен канашӗсемпе усӑ курса, клипс, пиҫиххи, ҫуталса тӑракан тӳмесем, Италире тунӑ тӗлӗнмелле альбомсем тата кофе авӑрттармалли ниме тӑман япала евӗрлӗ пит хитре пӗчӗкҫӗ арман туянса ячӗ. Пользуясь советами знакомых венцев, она накупила какой-то чисто венской, очень милой дребедени, вроде клипсов, поясков, светящихся пуговиц, несколько чудных альбомов итальянского искусства и очаровательную мельничку для кофе, похожую на безделушку.
Венӑран вӑл пӗр ҫаксене кӑна илме пултарчӗ. И это было все, что ей удалось получить от Вены.
Хӑйне Европӑпа пуянлатмасӑрах киле таврӑннишӗн вӑл питӗ кӳренет. И до боли, до слез было обидно, что она возвращалась, не обогатив себя Европою.
Тепӗр тесен, ку тӗрӗсех те мар. Впрочем, это было не совсем верно. Туртӑшса, хӑйне Европа ҫыннисемпе танлаштарса пӑхнӑ хыҫҫӑн, вӑл хӑйне пӗр ҫакӑн пиркиех вӑйлӑрах пулнӑн туять. Померявшись силами и сравнив себя с людьми Европы, она уже от одного этого стала богаче. Хамӑрӑн халӑхпа пӗрле ҫапӑҫу хирӗнче тӑшмана ҫӗнтернӗшӗн кӑна мар, хӑйӗн вӑйне танлаштарса тӗрӗсленӗ пирки те вӑл киле ҫӗнтерӳҫӗ пулса таврӑнать. Она возвращалась домой победительницей не потому только, что победила вместе со всем своим народом на поле боя, но и от проверенной сравнением собственной силы.
«Эпӗ вӗсенчен пӗртте япӑх мар, эпӗ, Голышев пек, вӗсен чунне кӗме тӑрӑшмастӑп, манӑн вӗсене воспитани те парас килмест», — шухӑшларӗ вӑл вӗчӗрхенсе. «Я ничем не хуже их, и не хочу я стучаться в их душу, как Голышев, не хочу их воспитывать», — думала она с раздражением. Ҫав самантра ӑна Европа япӑх пулни тата вӑл кая юлни пирӗншӗн лайӑхрах пулнӑ пек туйӑнать. Ей даже в этот момент казалось, что чем хуже и отсталее Европа, тем лучше для нас.
«Хӑваласа ҫитчӗр», — терӗ вӑл хӑй ӑшӗнче темиҫе хут та, ют ҫӗршывсенче мӗн курнисене сивленӗшӗн хӑйне тӳрре кӑларса. «Пусть догоняют», — несколько раз повторила она про себя, найдя в этих словах оправдание своей нелюбви к виденному ею за рубежом.
