Двуязычный корпус чувашского языка

Текст: Пӗрремӗш сыпӑк

Раздел: Телей –> Пӗрремӗш пайӗ

Автор: Николай Евстафьев

Источник: Павленко П.А. Телей: роман. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 312 с.

Год: 1953; Добавлен: 2020.09.04 21:28

Предложений: 1175; Слово: 12965

Тип текста: Проза

По-русскиПо-чувашски Тема: Не указано

«Тусӑмҫӑм!«Дружище!

Эпӗ Александра Ивановна Горевӑран ҫыру илтӗм. Я получил письмо от Александры Ивановны Горевой.

Акӑ мӗн ҫырать вӑл сан ҫинчен: Вот несколько строк о тебе:

«Воропаев ӑҫтине пӗлетӗр-и эсир? «Знаете ли Вы, где Воропаев? Йывӑр аманнӑ хыҫҫӑн ӑна тыла куҫарнӑ пулнӑ. Он был тяжело ранен и эвакуирован в тыл. Яланлӑхах килне янӑ, теҫҫӗ, анчах эпир йӗркеллӗн нимӗнех те пӗлейместпӗр-ха. Говорят, его отпустили в бессрочный, но толком мы так ничего и не знаем. Пире вӑл пурсӑмӑра та манчӗ. Он всех нас забыл.

Вӑл ӑҫта пурӑннине пӗлсен тӳрех ман патӑма ҫырса ярӑр-ха. Если разузнаете, где он и что с ним, черкните мне немедленно. Манӑн полевой почтӑн номерӗ — ӗлӗкхиех». Номер моей полевой почты — прежний».

Воропаев ҫырӑва лӳчӗркесе борт урлӑ пӑрахрӗ. Воропаев скомкал письмо и бросил его за борт. Пӑрахут тинӗс хӗрринчи чул хӳме патнелле ҫывхарать. Пароход подходил к молу. Каҫ пулса килет. Наступают сумерки. Сӑртсем ӗнтӗ ӗнтрӗк айне пулнӑ. Горы были уже в тени. Кӑвак сӑнлӑ тусем, хула ҫийӗн аялтан иртекен аслатиллӗ ҫумӑр пӗлӗчӗсем пек, тӗлӗнмелле илемлӗн ҫакӑнса тӑнӑн курӑнаҫҫӗ. Отливая всеми оттенками синего, они необыкновенно картинно висели над городом, похожие на низкие грозовые тучи. Хула тавра ешерен садсен кӑвак талкӑшӗсем икӗ тӑвӑн ансӑр хушшине кӗмелли вырӑнта йӑсӑрланса тӑракан тӗтрене аса илтереҫҫӗ. Серые массивы садов вокруг города напоминали клубящийся у входа в ущелье туман. Ту айккисенче уйрӑмах палӑракан пӗлӗтсен мӗлкисем сарлака та тарӑн ҫырма пек тӑсӑлаҫҫӗ. А резкие тени облаков на склонах гор — широкие, темные овраги.

Пӗчӗк бухтӑри ҫутӑ шыв ҫине йӑлтӑркка кӑвак тусемпе пӗлӗтӗн чечен мӗлки ӳкет, тата таҫта шыв тӗлӗнче темле ытармалла мар илемлӗ мӗлке курӑнса тӑрать, вӑл ҫинҫерех кӑна та чечен, — тен, вӑл инҫетрен, ҫуртсенчен илтӗнекен музыка пулӗ, тен, вӑрмансен шыв ҫине йӑсланса анакан шӑрши, е радиопа юрлакан майран ирӗклӗ те вӑйлӑ сасси мар-ши, — ҫав сасӑ ҫӗрпе тинӗс ҫийӗн вӗҫӗ-хӗррисӗр ирӗклӗн янӑрать, пейзажпа пӗр тӑван пек пулать, вӑл ҫавӑнпа та таҫта ҫакӑнта, тусем хушшинче пурӑнакан темӗнле чӗрчунӑн сасси пек туйӑнать. Эмалевая вода маленькой бухты отражала в себе и синюю — в переливах — тучу гор, и нежный цвет неба, и еще что-то глубокое, тонкое и прекрасное, что незримо глядело в море сверху, — может быть, музыку, доносившуюся из дальних домов, может быть, запах лесов, душно ниспадающий на воду, или просторный и могучий голос поющей по радио женщины, который так вольно реял над землею и морем и был так родственен пейзажу, что, казалось, принадлежит существу, обитающему где-то здесь, между гор.

Пӑрахут бухтӑна асӑрханса кӗме тытӑнчӗ, ҫыран хӗрринчи илемсӗрленнӗ урама, туснӑ вокзала, бомбӑсем ҫӗмӗрсе пӗтернӗ чул хӳмене Воропаев катаранах асӑрхарӗ. Еще издали, как только пароход стал осторожно входить в бухту, Воропаев увидел обезображенную набережную, разрушенный морской вокзал и исковерканный бомбами мол. Вӑл ирӗксӗрех салхуланчӗ. Он невольно поморщился. Ӑҫта кӑна пулман вӑл — Сталинградра-и, Киевра-и — нимӗҫ йӗрне курнӑ пур вырӑнсенче те унӑн чӗри пӗр хутчен кӑна мар чиксе ыратнӑ. Чувство боли уже не раз овладевало им и в Сталинграде и в Киеве — везде, где он видел след немца.

Вӑрҫӑччен Одессӑра-и е Батумирен теплоход килнӗ ҫӗре савӑнӑҫлӑ халӑх ушкӑнӗ пухӑнакан тата ултӑ тӗрлӗ чӗлхепе калаҫнисем илтӗнекен тинӗс хӗрринчи чул хӳмепе ҫыран хӗрринчи урамра халӗ пӗр сас-чӳ те илтӗнмест. Мол и набережная, где до войны к прибытию теплохода из Одессы или Батуми собирались веселые шумные толпы и звучала речь на добрых шести языках, были безмолвны.

Шыв хӗрринчи шавлӑ пӗчӗк ресторан вырӑнӗнче, рак хуранӗсем акшар юшкӑнӗпе ҫӑрӑнса пулнӑ шӑтӑклӑ тӗмеске ҫинче, нимӗҫсен темиҫе дочӗ мӑкӑрӑлса ларать. Несколько немецких дотов из ноздреватого ракушечника выпячивалось на месте шумных «поплавков». Ҫыран хӗрринче десант баржин ванчӑкӗсем йӑваланса выртаҫҫӗ. У берега валялись обломки десантной баржи.

«Кунта килмелле марччӗ иккен», — салхуллӑн шухӑшларӗ Воропаев, хӑй ӑшӗнче ӑҫта чарӑнасси тата ҫак хӑйпе пӗр пекех ҫурма вилӗ хулара малтанах мӗн ӗҫлеме пуҫласси ҫинчен шутласа. «Не сюда нужно было ехать», — с тоскою подумал Воропаев, озабоченно прикидывая, где же собственно он остановится и с чего начнутся его первые шаги в этом, так на себя непохожем, полуживом городке.

— Вилӗ хула, — ҫаврӑнчӗ ун енне капитан, ҫӗнӗрен уҫнӑ гаване курнӑ пек ҫырана пӑхса сӑнаканскер; вара аллине сулчӗ. — Мертвый город, — обернулся к нему капитан, разглядывавший берег, как вновь открытую гавань, и махнул рукой. Воропаев капитан мостикӗ урлӑ пӗшкӗнчӗ. Воропаев перегнулся с капитанского мостика.

Ҫӗр аллӑ ҫынна яхӑн пассажирсем, Кубаньрен куҫса килекенскерсем, хӑрушшӑн кӑшкӑрса, тӗккелешсе, трап умӗнче хумханаҫҫӗ. Человек полтораста пассажиров, переселенцев с Кубани, истошно крича и толкаясь, волновались у трапа.

Пӑрахут трюмӗсенчен ӗнесем кӑлараҫҫӗ. Из трюмов выгружали коров. Подъемнӑй крансен тросӗсем ҫинче сывлӑшра илемсӗррӗн суллана-суллана, вӗсем хӑравҫӑллӑн мӗкӗреҫҫӗ. Нелепо покачиваясь в воздухе на тросах подъемных кранов, они испуганно мычали.

Юбкисене ҫӳле тавӑрса чикнӗ казачкӑсем чул хӳме тӑрӑх унталла-кунталла ҫӳреҫҫӗ, хӑраса ӳкнӗ выльӑха тӗрлӗ майсемпе лӑплантараҫҫӗ, ҫыхнӑ михӗсенчи сысна ҫурисене, кунтӑксенчи чӑхсене сӗтӗреҫҫӗ, тинӗс хумханӑвне пула вӑйран кайнӑ ачисене аллисем ҫинче сиктереҫҫӗ е тата темшӗн илсе килнӗ сарлака фикуслӑ чӳлмексене, арҫынсем кулнӑ хушӑра, сӑпайлӑн йӑта-йӑта тухаҫҫӗ. Казачки в высоко подоткнутых юбках сновали по молу, на разные лады успокаивали перепуганную скотину, волочили в завязанных мешках поросят, в лукошках — кур, подбрасывали на руках обомлевших от морской качки ребят или степенно выносили, под насмешки мужчин, вазоны с разлапистыми фикусами, неизвестно зачем привезенными.

— Мӗнле-ха кунта хуйхӑ! — терӗ, тусемпе тинӗсе хӑюсӑррӑн пӑхса, ватӑ казак, ҫамрӑк хӗрарӑма, кинне пулас, чӗнсе. — Яке ж тут лихо? — несмело оглядывая горы и море, говорил-пожилой казак, обращаясь к молодой женщине, очевидно, невестке. — Кӑмака ҫинчи хӗрарӑма хуйхӑ, мӗншӗн тесен кӑмака ҫӳлӗ. — Лихо баби на печи, шо пичь высоко… Кунта, ав кур, тулта декабрь, анчах ҫанталӑкӗ майри пек… А тут, бачь, декабрь на двори, а показувает вроде на май…

Хӗрарӑма ку лӑплантараймарӗ. Женщину это не утешило. Вӑл, макӑрса яма хатӗрленсе, сӑмсине шавлӑн туртрӗ. Она шумно потянула носом, готовясь заплакать.

— Таманьсем, старостеблиевсем, славянсксем!.. — Таманские, старостеблиевские, славянские!.. Регистрациленме!.. Регистрироваться!.. Инвалидсем, Стойко патне!.. Инвалиды, до Стойко!.. Салтак арӑмӗсем, кунта!.. Солдатки, сюда!..

— Эй, Степаныч! — кӑшкӑрчӗҫ чул хӳме ҫинчен старике. — Эй, Степаныч! — крикнули с мола старику. — Мӗн эс!.. — Чого ж ты!..

Старик хыпаланса ӳкрӗ, пуҫӗпе сула-сула илчӗ; вара, ҫывӑхрисем ҫине хӑюсӑррӑн пӑхкаласа, трап тӑрӑх анма тытӑнчӗ. И он засуетился, закивал головой и, робко поглядывая на окружающих, стал спускаться по трапу.

— Робинзонсем, амӑш хӳри! — терӗ капитан. — Робинзоны, мать их за хвост! — сказал капитан. — Мӗн шуйттанӗ хӑваласа кӑларнӑ вӗсене?.. — И кой чорт их понес?.. Эсир мӗн, эсир те вӗсемпе-им, полковник юлташ? — ыйтрӗ вӑл. Вы что, тоже с ними, товарищ полковник? — спросил он.

— Ҫук, эпӗ хам тӗллӗн, — ӗххӗм-ӗххӗм ӳсӗркелесе ответлерӗ Воропаев; ҫапах та хӑй мӗншӗн кунта килнине каламарӗ. — Нет, я сам по себе, — сквозь кашель ответил Воропаев, не договорив, однако, зачем он собственно сюда прибыл.

Госпитальтен вӑрах сроклӑ отпуска пӳрт илес шухӑшпа килни ҫинчен калама темӗнле лайӑх маррӑн туйӑнчӗ, анчах ун пеккисем, костыльлисем, вӑрҫӑра аманнине пӗлтерекен ылттӑн та хӗрлӗ нашивкӑллисем, пӑрахут ҫинче темиҫе ҫын пулнӑ; ӑна вӑл ӗнерех асӑрханӑччӗ-ха. Сказать, что приехал из госпиталя в долгосрочный отпуск с намерением получить домишко, показалось как-то неудобно, хотя таких, как он, с костылями, с золотыми и красными нашивками за ранения, на пароходе было, как он заметил еще вчера, несколько человек.

— Кунтисемех-и хӑвӑр? — ыйтрӗ капитан. — Местные сами? — поинтересовался капитан.

— Кунтисемех пек, — пӑрӑнас тесе, ответлерӗ Воропаев. — Вроде как местный, — чтобы отвязаться, ответил Воропаев.

— Ну, апла пулсан юрӗ, нименех те мар. — Ну, тогда еще так, тогда ничего. Анчах кунта пурнӑҫ-и вӑл? А то разве тут жизнь? Тухма ан васкӑр-ха эсир, — терӗ вӑл, Воропаев мостик ҫинчен анма шутланине асӑрхаса. Да вы не торопитесь сходить, — сказал он, заметив, что Воропаев намерен был уже спускаться с мостика. — Ураран ӳкерӗҫ те ҫӑмӑллӑнах таптаса тӑкӗҫ. — Собьют с ног и задавят за милую душу. Пӑхатӑп та эп, урӑра анчахрах ҫухатнӑ, курӑнать. Ногу недавно, видно, потеряли, гляжу я. Протеза хӑнӑхман… Нет еще привычки к протезу… Мӗн тума килеҫҫӗ, мӗншӗн ҫавӑн пек куҫаҫҫӗ, мӗн шутпа? И чего, спрашивается, едут, какое такое переселение, с какой стати? Унта ытлашши пӑта та тупаймӑн, вӑрҫӑ пурне те илчӗ, а вӗсем пур — лешне пар вӗсене, куна кӑларса хур… Тут лишнего гвоздя не найдешь, война все взяла, а они — то им подай, это выложи… Хӗле кӗреспе тарса пӗтеҫҫӗ, ӗнентерсех калатӑп сире. К зиме разбегутся, я вас уверяю. Пурнӑҫ туса ярасси ҫинчен шутлама пулать-и ҫара чул ҫинче? Мыслимое ли дело воздвигнуть жизнь на голых камнях? Ку вӑл — ӑнтан каясса ҫитни! Это же блажь! Тулӑксӑр япала! Ерунда!.. Темӗнле, цыганланни пулать! Цыганство какое-то!

Капитана итлемесӗр Воропаев, сулахай аллипе костыль ҫине тӗренсе, сылтӑммипе карлӑкран тытса, мостик ҫинчен асӑрханса ҫеҫ анма тытӑнчӗ. Не слушая капитана, Воропаев стал осторожно спускаться с мостика, левой рукой опираясь на костыль, а правой держась за поручень. Матрос ӑна чемоданпа рюкзакне йӑтса тухма пулӑшрӗ, Воропаев ура айӗнчи ҫӗре савӑнӑҫлӑн туйса илчӗ. Матрос помог ему снести по трапу чемодан и рюкзак, и Воропаев с радостью ощутил под ногой землю. Кӑмӑллӑн туйрӗ вӑл хӑйне. Приятно закружилась голова. Ӳсӗркелесе, вӑл васкамасӑр хула еннелле утрӗ. Покашливая, он тихо двинулся к городу.

Тинӗс хӗрринчи чул хӳме ҫинче, унтан тата площадьре те, вӑрҫӑччен Союзтранс кантурӗ вырнаҫнӑ тата яланах шавлӑ пулнӑ вырӑнти тинӗс вокзалӗн ишӗлчӗкӗсем патӗнче, халӗ ҫынсем курӑнмаҫҫӗпе пӗрех.. На молу и на площади, у развалин морского вокзала, — где до войны помещалась контора Союзтранса и царило постоянное оживление, — было теперь совсем безлюдно.

Ҫыр хӗрринчи урамра халӗ никам пурӑнман ҫуртсен ишӗлчӗкӗсем ҫеҫ юхӑнса выртаҫҫӗ. Набережная открылась нежилыми развалинами.

Хула аяккалла, тинӗсрен инҫерехе куҫнӑ. Город передвинулся в сторону — дальше от моря.

Тахҫан питӗ илемлӗ пулнӑ, анчах халӗ пушӑ та сӗвек, тӗттӗм те ытти ҫӗрсенчи пекех шӑп пӳлӗмсене вырнаҫнӑ парти комитетӗнче сывмар та хӑрах ураллӑ полковник путевкӑсӑр-мӗнсӗрех, хӑй ирӗкӗпе те пӗчченех канма килни ҫинчен, кунта пер-пӗр пӗчӗк ҫурта арендӑна илсе, хӑйне кирлӗ пек пурӑнас шутпа килни ҫинчен илтсен, каласа ҫук тӗлӗнчӗҫ, — путевкӑпа килнӗ пулсан — ҫур хуйхӑччӗ-ха, мӗншӗн тесен санаторисенчен пӗр иккӗшӗ ӗҫлеме тытӑннӑ ӗнтӗ. В комитете партии, тоже очень тихом, с моргаликами на столах в пустых и ободранных, когда-то великолепных комнатах, несказанно удивились, услышав, что больной и одноногий полковник приехал на отдых, но не с путевкой — это было бы еще полбеды, так как один или два санатория уже работали, — а просто так, сам по себе, одиночкой, с намерением получить здесь в аренду маленький домик и жить как придется.

Ҫавӑн пак пурте тӗлӗннипе кӑна пулас, ун ҫинчен ҫавӑнтах райком секретарьне — Корытова пӗлтерчӗҫ. И, наверно, только этому общему удивлению обязан был Воропаев тем, что о нем немедленно доложили секретарю райкома Корытову. Лешӗ, приемнӑйне тухса, Воропаева хул айӗнчен тытрӗ те хӑй патне кабинета илсе кӗчӗ, кресло ҫине лартрӗ, унтан, килнӗ ҫыннӑн докуменчӗсене вуласа тухичченех, тем ӗненмен пек, ӑна куҫран пӑхса илчӗ. Тот, выглянув в приемную и взяв Воропаева под руку, повел его к себе в кабинет, усадил в кресло и подозрительно взглянул ему в глаза, раньше чем прочел документы прибывшего.

Корытовӑн сархайнӑрах пӗркеленчӗк пит-куҫӗ сыв мар ҫыннӑнни пек курӑнать, хӑй патне кӗнӗ ҫынтан тӗлӗнни, темшӗн аптраса ӳкни, хавха пекки палӑрать. Лицо Корытова, желтое и морщинистое, выглядело больным, и во взгляде, которым он встретил странного посетителя, чувствовалось недоумение, почти тревога.

Сӑн-пичӗ килӗшӳллех мар пек. Лицо не казалось симпатичным. Сӳрӗк те сахал сиккелекенскер, вӑл пӗрре пӑхнипех хӑй патне туртмарӗ. Вялое, малоподвижное, оно не располагало к себе с первого же взгляда.

— Эсир мана жулик тесе йышӑнмастӑр пулӗ-ҫке? — Вы меня не за жулика ли считаете? Ответлемесӗрех, секретарь куҫхаршисене ҫӗклерӗ. Секретарь поднял брови, не отвечая.

— Калас пулать, ман патра эсир ун пекки пӗрремӗш-ха, — терӗ вӑл кайран, Воропаевӑн мӗнпур хучӗсене темиҫе хут вуласа тухнӑ хыҫҫӑн. — Признаться, вы у меня первый такой, — сказал он потом, несколько раз перечитав все воропаевские бумаги. — Мӗнрен тытӑнӑн-ха, полковник? — пӗлме тӑрӑшрӗ вӑл, унтан, Воропаев именнине курмӑш пулса, хӑйне хӑех ответлерӗ: — С чего же начнешь, полковник? — полюбопытствовал он и сам же себе ответил, как бы не заметив воропаевского смущения.  — Малтанлӑха сана ҫӗр каҫма вырнаҫсан аванччӗ. — Для начала тебе хорошо бы устроиться на ночлег. Пӗрре! Раз! Унтан ҫимелли. Потом поесть. Иккӗ! Два! Анчах ку, тусӑм, паян мар. Но это, друг, уже не сегодня. Вӗри апат кунне пӗрре ҫиетпӗр. Горячее едим разок в день. Эсӗ, апла, кунти вырӑнсене аван пӗлетӗн? — Ты, значит, места здешние хорошо знаешь? Корытов ответа каллех кӗтсе илеймерӗ. — И снова Корытов не подождал ответа. — Апла пулсан, чунна мӗн килӗшет, ҫавна ху суйласа ил. — Ну вот, тогда сам и выбирай, чего душе твоей угодно. Ӗҫлес е пенси ҫинче ларас тетӗн-и? Работать намерен или на пенсии будешь сидеть?

Ыйтнӑҫемӗн секретарь Воропаев ҫине ҫиленнӗ пек те шанчӑксӑррӑн пӑхрӗ, куҫӗсенче те, унӑн мӗнпур сӑнарӗнче те чӗрре кӗрсе каясран шикленни палӑрчӗ. Расспрашивая, секретарь глядел на Воропаева недружелюбно-подозрительно, и в глазах и во всем его облике сквозила явная боязнь неприятных осложнений. Вӑрҫӑ пӗтичченех канма килнӗ; виҫӗ хутчен Совет Союзӗн Геройӗ ятне илме тивӗҫлӗ пулнӑ ҫын пекех ҫуртпа сад илме тӑрӑшакан ҫак йӗркесӗр полковникпе чӗрре кӗресси те пулма пултарнӑ: Корытовӗ хӑй те кантӑксӑр хваттерте пурӑннӑ. Осложнения неизбежны с этим нелепым полковником, приехавшим отдыхать, когда еще не кончилась война, и претендующим на дом и сад, будто он был по крайней мере трижды Герой Советского Союза: а сам Корытов жил в квартире без стекол.

— Итле-ха мана, Корытов юлташ, — терӗ Воропаев, хӑйӗн хучӗсене секретарь аллинчен асӑрхануллӑн илсе. — Выслушай меня, товарищ Корытов, — сказал Воропаев, осторожно забирая свои бумаги из секретарских рук. — Сана тӳрех калатӑп, кунта килсе, эпӗ ухмахла ӗҫ турӑм пулмалла. — Скажу тебе сразу, я, видно, свалял дурака, приехав. Кӑна эпӗ куратӑп. Это я вижу. Ҫапах та эпӗ сана пӗр кансӗрлемесӗр вырнаҫма тӑрӑшӑп. Но в общем попробую устроиться так, чтобы не висеть на тебе.

— Мана эсӗ кансӗрлемӗн-ха, кун пек япалана эпӗ самантрах пӗтерсе хуратӑп, — ӗнентерӳллӗн те пӑртак ҫиленнӗ чухнехи пек сасӑпа пат татрӗ ӑна секретарь, — кансӗрлесен те, кансӗрлемесен те, унран сана ним усси те пулас ҫук. — На мне ты висеть не будешь, я это в один момент ликвидирую, — убежденно, с неприязнью в голосе перебил его секретарь, — а главное, виси не виси, а толку тебе от этого никакого.

— Ӑнланатӑп, ӑнланатӑп. — Понимаю, понимаю. Апла пулсан, эпӗ малтан хама валли кӗтес тупма тӑрӑшӑп, унтан кунта кӗрӗп, ӗҫ пирки калаҫӑпӑр. Значит, я сначала попробую найти себе угол, а потом зайду, поговорим о работе.

— Прокурора каймастӑн-и? — ыйтрӗ Корытов, темӗн хӑйӗнни ҫинчен шухӑшласа. — Прокурором не пошел бы? — думая о чем-то своем, спросил Корыгов. — Лектор ӗҫӗ мӗнле пек сана? — А с лекторским делом у тебя как? Ӗҫӗ, хӑвах пӗлетӗн, тусанлӑ мар, ытлашши тиемӗп, ҫапах та паек, ку та, лешӗ те… Работа, сам знаешь, не пыльная, особо загружать не буду, а все-таки паек, и то и се… Килӗш лектор пулма. Оформляйся лектором. Журина! — васкавлӑн кӑшкӑрчӗ вӑл. Журина! — крикнул он торопливо. — Чӗн кама та пулсан кадрсенчен!.. — Позови кого-нибудь из кадров!. Инкек, телефонсем ҫук. Беда, телефонов нет. Сасӑллӑ ҫыхӑну, тӑванӑм, алла-аллӑн тытӑҫса ҫапӑҫнӑ чухнехи пекех… Голосовая связь, брат, как в рукопашном бою…

Кабинета никам та кӗмерӗ, вара Корытов Воропаевӑн хучӗсене илнӗ чухнехи пекех васкавлӑн ҫыру сӗтелӗ ҫине хуҫкаланса пӗтнӗ тата сӑрлӑ кӑранташсемпе чӗркелесе пӗтернӗ хула планне сарса хучӗ. В кабинет никто не вошел, и Корытов тем же торопливым движением, каким он брал у Воропаева бумаги, развернул на письменном столе потрепанный и расчерченный цветными карандашами план города.

— Суйлама пултаратӑр, — пӳрнипе хулан кӑнтӑр-хӗвеланӑҫ пайӗ тӑрӑх шаккаса илчӗ вӑл, тахҫан удельни имени пулнӑ, пуян паркпа чикӗленекен паллӑ Чайнӑй сӑрт тӑрӑх. — Можете выбирать, — щелкнул он пальцем по юго-западной части города, по знаменитому Чайному холму, граничащему с парком богатого, когда-то удельного имения. — Е акӑ кунта, — сулчӗ вӑл аллипе кӑнтӑр-хӗвелтухӑҫ енне, шоссе тӑрӑх. — Или вот тут, — махнул он рукой на юго-восток, вдоль шоссе. — Унта эрех тӑвакан питӗ пысӑк совхозӑн виноград плантацийӗсем пуҫланаҫҫӗ, плантацисем хушшисенче уйрӑм пӗчӗк дачӑсем тата пысӑках мар канмалли ҫуртсем лара-лара тухнӑ. Там начинались виноградные плантации очень крупного винодельческого совхоза, меж которыми рассеяны были частные дачки и небольшие дома отдыха. Ҫуртсем, хӑвах пӗлетӗн, ишӗлчӗкскерсем, юсамалла, анчах ку ӗҫе эсӗ епле пултарассине эпӗ пӗлместӗп, нимӗнпе те пулӑшма ҫук, хӑвах пӗлетӗн… — Дома, сам понимаешь, битые, требуют восстановления, и как ты справишься с этим делом, я не знаю, помочь тебе нечем, сам понимаешь… Халӑх пулнӑ пулсан, татахчӗ, анчах манӑн, ӑнланатӑн, никам та ҫук. Был бы у меня народ, тогда еще так-сяк, а то у меня, понимаешь, никого нет… Шиклӗ ӗҫ! Жуткое дело!

Вара, хӑй пӗр сӑмахсӑрах ниме тӑман япала тесе шутлакан Воропаевӑн ыйтӑвӗнчен пӑрӑнса кайса, Корытов хӑйӗн районӗнчи ӗҫсем ҫинчен хумханса калаҫма тытӑнчӗ те, унӑн типшӗм пичӗ, сехреллӗ-шанчӑксӑррӑн пӑхакан куҫӗсем палӑрмаллах чӗрӗлчӗҫ. И, сразу отвлекшись от частного воропаевского вопроса, который он безусловно считал вздорным, Корытов беспокойно заговорил о делах своего района, и худое лицо его с тревожно-подозрительным выражением уставших глаз заметно оживилось.

Вӑл вара хӑйне хумхантаракан япаласем пур чухне мӗн те пулин урӑххи ҫинчен шутлама та пултарайманни ҫинчен калаҫма тытӑнчӗ. Он заговорил о том, что беспокоило его настолько сильно, что он ни о чем другом давно уже не мог думать. Унӑн шухӑшӗсем пурнӑҫри татса пама ҫук йывӑр ыйтусем тавра ҫаврӑннӑ-мӗн, анчах ҫав ыйтусене унӑн ҫак ҫитес кунсенчех татса памалла пулнӑ. Мысли его вертелись только вокруг тех неразрешимо трудных вопросов жизни, разрешить которые он был ан в самое ближайшее время. Центртан, вӑл тупикрен тухасса кӗтмесӗрех, ун ҫине урӑх ӗҫсем тиенӗ, вӗсене пурнӑҫласси ҫав малтанхи ӗҫсене пурнӑҫланинчен килнӗ; паян мар-тӑк ыран ун хулпуҫҫийӗ ҫине татах темӗнле виҫҫӗмӗш, пиллӗкмӗш, вунсаккӑрмӗш проблемӑсем татӑлса анассине тата вӗсене пурнӑҫласси иккӗмӗш, тӑваттӑмӗш, вунҫиччӗмӗш проблемӑсенчен килнине вӑл опыт тӑрӑх пӗлнӗ, тата ҫав проблемӑсене кая хӑварма та, хӑйсӗр пуҫне, кама та пулин урӑх ҫынна шанса пама та май пулман; ҫакна вӑл лайӑх ӑнланнӑ. Из центра, не ожидая, пока он выйдет из тупика, уже взваливали на него другие дела, решение которых зависело от решения первых (еще не решенных), и он по опыту знал, что не сегодня завтра на его плечи свалятся еще какие-то третьи, пятые, восемнадцатые проблемы, зависящие от проблем вторых, четвертых и семнадцатых, и понимал, что ни отдалить их, ни взвалить на кого-нибудь другого он не имеет права. Ҫавӑнпа та ҫиленни унӑн ҫывӑрнӑ чух та иртсе кайман. И потому раздражение не оставляло его даже во сне. Ҫывӑрасса та вӑл такампа ятлаҫса е такама ятласа ҫывӑрнӑ. Он и спал отругиваясь или нападая.

Калаҫнӑ май Корытовӑн кӑмӑлӗ ҫемҫелсе пычӗ, анчах вӑл мӗн калани пӗрре те савӑнӑҫлӑ пулмарӗ; ҫапах та унӑнни пек, Корытовӑнни пек, питӗ лайӑх перспективлӑ районсем мӗнпур Хура тинӗс таврашӗнче те урӑх ҫук-мӗн, ӑна, Корытова, ҫав перспективӑсем патне ҫывхарма вак-тӗвек пӑтӑрмахсем кӑна чӑрмантарса тӑраҫҫӗ-мӗн, — ҫапла ӑнлантарса пачӗ вӑл Воропаева. Рассказывая, Корытов подобрел, хотя то, что он говорил, было совсем нерадостно, но дело-то как раз в том, уверял он Воропаева, что нет на всем Черноморье другого района с такими замечательными перспективами, как его, корытовский, и что только сущие пустяки мешают ему, Корытову, подобраться вплотную к этим перспективам.

Ҫав вӑхӑтра кабинет алӑкне шаккамасӑрах уҫрӗҫ те, шурӑ официант куртки тата ҫемҫе кӗҫҫе туфли тӑхӑннӑ, типшӗм те пысӑках мар хӗрарӑм подноспа пӗр стакан чей тата пӗчӗк турилккепе ҫӑмарта порошокӗнчен пӗҫернӗ омлет йӑтса кӗчӗ. В это время дверь в кабинет без стука приоткрылась, и худенькая, невысокого роста женщина в белой официантской куртке и в мягких войлочных шлепанцах внесла поднос со стаканом чая и омлетом из яичного порошка на маленькой тарелочке.

Вӑл кӗчӗ те, ют ҫынна курсан, ун ҫине кӑмӑлсӑррӑн пӑхса илчӗ, чарӑнса тӑчӗ. Она вошла и, увидев постороннего, остановилась, неодобрительно взглянув на него. Хӗрарӑм хӑй ҫине ҫавӑн пек пӑхнине Воропаев ҫавӑнтах асӑрхарӗ, унӑн тӗлӗнсе пӑхакан куҫӗсем хӗрарӑмӑн кӑмӑлсӑррӑн пӑхакан куҫӗсемпе тӗл пулчӗҫ те вӗсем иккӗшӗ те именсе кайрӗҫ. Воропаев сразу же приметил неодобрение женщины, и на секунду его удивленный и ее неприязненный взгляды скрестились, породив взаимное смущение. Корытов, хӗрарӑм подноса ҫыру сӗтелӗн хӗррине ларттӑр тесе, ӑна аллипе сулчӗ те, калаҫма чарӑнмасӑрах, хӑна валли те каҫхи апат ыйтнине пӗлтерсе, икӗ пӳрнине кӑтартрӗ. Продолжая рассказывать, Корытов махнул рукой, чтобы женщина поставила поднос на край письменного стола, и показал ей, не переставая говорить, два пальца, давая понять, что требует ужин и для гостя. Иккӗмӗш ҫынна валли каҫхи апат ҫуккине пӗлтерсе, хӗрарӑм пуҫне ҫын асӑрхамалла мар сӗлтсе илчӗ, хӑйӗн хаяр кӑвак куҫӗсемпе кӗтесселле, пӗчӗк шкап еннелле пӑхрӗ; вӑл ӑҫталла пӑхнине асӑрхаса, Корытов юрани ҫинчен пӗлтерчӗ — аллине сулчӗ, тепӗр хут икӗ пӳрнине кӑтартрӗ. Едва уловимым кивком головы женщина ответила, что второго ужина нет, и повела своими строгими серыми глазами в угол, в сторону шкафчика: Корытов, заметив ее взгляд, опять разрешительно помахал рукой и снова показал ей два пальца. Корытов районта халӑх сахалли ҫинчен каласа кайрӗ, хӗрарӑм, урай тӑрӑх шӑппӑн утса пырса, шкапран пуҫланӑ эрех бутылкине тата ҫинҫе пилӗклӗ икӗ стакана (ун пек стакансемпе Иранра чей ӗҫеҫҫӗ, Грузире — эрех ҫеҫ) туртса кӑларчӗ те сӗтел ҫине лартрӗ, хӑй, стена ҫумне таянса, Корытов калама чарӑнасса кӗтме пуҫларӗ. Корытов все продолжал рассказывать, что район безлюден, а женщина, неслышно ступая по полу, достала из шкафчика начатую бутылку вина и два стаканчика с перетянутыми талиями — из каких в Иране пьют чай, а в Грузии только вино, — поставила то и другое на стол и, прислонившись к стене, стала ждать, когда Корытов кончит говорить.

— Анчах, пӗрре ҫӗнтернӗскер, ҫутҫанталӑк, пӗлетӗн-ҫке-ха ху та, этем вӑйӗсӗр, этем ӗҫӗсӗр юлма пултараймасть, — тӑсрӗ малалла Корытов. — Но, будучи раз покорена, природа, ты понимаешь, не может оставаться без человеческого воздействия, — продолжал Корытов. Хӑй ҫав хушӑрах эрехе стакансене ячӗ, омлета вилкӑпа икӗ пая пайласа касрӗ, Воропаева, ӗҫме тата ҫыртма чӗнсе, аллипе сӗлтрӗ. Наливая вино в стаканчики, разрезая вилкой на две половины омлет и жестом приглашая Воропаева, чтобы тот выпил и закусил. Тен, вӑл, Воропаев тухса каясран шикленсе, калаҫма чарӑнмарӗ пулӗ. Он, наверно, боялся остановиться, чтобы Воропаев, чего доброго, не ушел.

— Виноград туни ӗне пекех вӑл. — Виноградная лоза — что корова. Ӗнене тӑрантарнипе сахал, тусӑм, ӑна ачашлас та пулать. Корову мало, брат, кормить, ей еще и ласка нужна. Эсӗ ӑна ытларах ачашла, вӑл та сана ытларах сӗт парӗ. Ты ее гладь почаще, и она тебе литрами отдаст. Виноград туни те — асӑрха эсӗ — ҫавӑн пекех. Лоза, заметь себе, точно так же. Вӑхӑтра ӑна, шуйттана, чавса ҫемҫетмесен, касмасан, шӑвармасан — нимӗн те илеймӗн. Не обкопаешь ее вовремя, не обрежешь, не опрыскаешь — ни черта не получишь. Сорчӗ те сорт мар, ҫырлисем те, ӑнланатӑн-и, кӗтмел пек кӑна. И сорт не в сорт, и ягоды, понимаешь, с клюкву. Чи кирли кунта пӗр комбайн — алӑсем. А главное, один тут комбайн — руки. Пӗтӗмпех алӑпа, чар-Иван патшара ларнӑ чухнехи пекех. Все вручную, как при царе Горохе.

Итленӗ май, Воропаев темиҫе хутчен те пӗшкӗнсе рюкзакран аш консервисен банкине кӑларма хӑтланчӗ, анчах Корытов ӑна кашни хутӗнчех вӑйпа тенӗ пекех тыта-тыта чарчӗ. Воропаев, внимательно слушая, несколько раз хотел было нагнуться и достать из рюкзака банку мясных консервов, но Корытов каждый раз удерживал его почти силой.

— Шыв, шыв ҫук! — Воды, воды нет! Шик-лӗ ӗҫ! — ывӑнмасӑр тӑсрӗ вӑл малалла, (вырӑнти пурнӑҫ условийӗсем ҫине ытларах та ытларах тарӑхса. Жуткое дело! — все более озлобляясь на условия местной жизни, продолжал он неутомимо. — Ак эсӗ, савнӑ тусӑм, юсанма килтӗн, сана илемлӗх, тусем, чечексем, тинӗс кирлӗ, а ку — тутасене сӑрлани те куҫхаршисене юсани ҫеҫ. — Ты вот, друг милый, приехал поправляться, тебе одно — красота, горы, цветы, море, а это — только губы накрашены, брови подведены. — Чӑннипе илсен — унран япӑхрах япала та ҫук пулӗ. На самом же деле положение — хуже не бывает.

Воропаев хӑвӑрт кӑна стена ҫумӗнче тӑракан хӗрарӑм ҫине пӑхса илчӗ. Воропаев мельком взглянул на женщину у стены. Унӑн шуранка, анчах ӳкерчӗк ҫинчи пекех вӑйлӑ та темӗнле ӑнлантарма ҫук илемлӗ пит-куҫӗшӗн секретарь калавӗ пурпӗрех пулнӑ. Ее бледное, но по рисунку энергичное и чем-то необъяснимо обаятельное лицо было равнодушно к рассказу. Казачкӑн хура та хытӑ палӑрса тӑракан куҫхаршийӗсем айӗнчи куҫӗсем хӑна ҫине пӗр хумханмасӑр пӑхаҫҫӗ. Серые глаза под темными, резко прочерченными бровями исконной казачки спокойно разглядывали гостя.

— Халӗ ӑнлантӑн-и ӗнтӗ эсӗ мана? — Ты понял теперь меня? Итле-ха: хутмалли ҫук, транспорт ҫук… районта пин ытла машина пулнӑ, халӗ — пилӗк «трофей», вӗсем те резинӑсӑр… Послушай — топлива нет, транспорта нет… было в районе более тысячи машин, сейчас пять «трофеек» без резины. Ҫутӑ ҫук. Света нет. Шиклӗ ӗҫ! Жуткое дело!

Корытова итленӗҫемӗн, Воропаев хӑй ӗҫӗпе килсе Корытов умӗнче мӗн тери илемсӗр те тӗлӗнтермӗшлӗ йӗр хӑварма пултарассине майӗпен ӑнланса илме пуҫларӗ; чӑлах та, ҫав хисеплӗ коммунист тӑватӑ хутчен аманнӑ, унӑн сулахай ури татӑк тата ӳпкинче те туберкулез, ҫапах та вӑл нумай ӗҫе тума пултарать, анчах ун вырӑнне вӑл темӗнле ухмахла хутор пурнӑҫӗ ҫинчен шутлать. Слушая Корытова, Воропаев постепенно начал понимать, какое нелепое, странное и даже обидное впечатление должен был произвести на Корытова приезд по личным делам заслуженного коммуниста — правда, четырежды раненного, с обрубком левой ноги и с туберкулезом легких, но все-таки способного еще многое сделать, а вместо того мечтающего о какой-то дурацкой хуторской жизни.

Секретарь кам ҫине тарӑхнине тавҫӑрса илес тесе, Воропаев Корытовӑн ҫиленчӗк пичӗ ҫине пӑхса илчӗ, анчах нимӗн те ӑнланмасӑрах ура ҫине тӑчӗ те сывпуллашма тытӑнчӗ. Он взглянул на разозленное лицо Корытова, чтобы прикинуть, к нему ли лично относится негодование секретаря, но, ничего не решив, поднялся и стал прощаться.

Хӑна тухса кайма тапраннинчен пӗртте тӗлӗнмесӗр тата ӑна тытса чармасӑрах, Корытов унӑн аллине, хӑй калас тенине каласа пӗтерсе, чӑмӑртарӗ. Не удивляясь тому, что гость уходит, и не удерживая его, Корытов тряс его руку, досказывая о чем-то своем.

Хӗрарӑм стена ҫумӗнчен хӑпрӗ те сӗтел ҫинчи икӗ эрех стаканне, омлет илсе килнӗ турилккене тата пирус тӗпӗсемпе тултарнӑ пепельницӑна поднос ҫине пухрӗ. Женщина отделилась от стены и собрлла на поднос два винных стаканчика, тарелочку из-под омлета и пепельницу, наполненную окурками.

Мӗнпур калаҫуран вӑл пӗрне кӑна ӑнланчӗ: кунта килнӗ ҫынна хӑй вӑл орденлӑ, пысӑк чинлӑ тата хӑйне кура палӑракан арҫын пулсан та — ӑна япӑх пулать. Из всего разговора она поняла только одно, что приезжему — хоть он и с орденами, и в больших чинах, и собою видный мужчина, — что ему придется плохо. Унӑн симӗсрех, ӑвӑс тӗслӗ пичӗ, пуҫ таврашӗсем кӑвакки тата яланах тенӗ пек ҫутӑлса тӑракан куҫӗсем ку ҫын сывӑ мар, пит чирли ҫинчен каланӑ. Его лицо с зеленовато-восковой кожей, синие окраины глаз и блестящие, точно все время возбужденные глаза говорили, что человек болен, и болен сильно. Хӗрарӑм ассӑн сывласа илчӗ те шӑппӑн пӳлӗмрен тухса кайрӗ. Женщина вздохнула и бесшумно вышла из комнаты.

— Тепӗр виҫӗ кунтан эс партактивра обязательно тухса калаҫ. — Дня через три ты обязательно выступи для партактива. Черкасов движенийӗ ҫинчен мӗн те пулин. Что-нибудь о черкасовском движении. Юрать-и? — кӑшкӑрчӗ Корытов Воропаев хыҫӗнчен. Ладно? — крикнул Корытов вслед Воропаеву.

— А эс ҫынсене час-часах пухатӑн-и? — ыйтрӗ Воропаев алӑкран тухсан. — А ты вообще-то людей часто собираешь? — с порога спросил Воропаев.

— Ытлашшипех мар. — Не особо. Вырӑнӗ те, вӑхӑчӗ те ҫук, тата, пӗлетӗн вӗт-ха, ҫимелли тӗлӗшӗнчен те — шиклӗ ӗҫ! И негде, и некогда, да и с питанием, знаешь, жуткое дело. Ҫакӑ ӗнтӗ, тӑванӑм, ҫынсен кӑмӑлӗнче те сисӗнет. Это, брат, сказывается на настроении.

— Паллах!- Конечно! Кӑна эпӗ хам та туятӑп халӗ, — терӗ Воропаев. Это я по себе чувствую, — сказал Воропаев.

Корытов, ним тума аптранӑ пек, аллисене айккинелле сарчӗ. Корытов беспомощно развел руками.

Приемнӑйра — вӑл тахҫан пуян особнякӑн гостинӑйӗ пулнӑ пулас — пӑч тӗтӗм тӑрать. В приемной (когда-то, очевидно, гостиная богатого особняка) было почти темно. «Шӑши куҫӗ» асар-писер тӗтӗм кӑларса ларать. Моргалик чадил из последних сил.

— Япалӑрсене сирӗн кунтах хӑварасчӗ, — терӗ тахӑшӗ тӗттӗмрен. — Вы бы оставили у нас вещи, — сказал кто-то из темноты. — Эпӗ питӗретӗп, никам та вӑрласа каймӗ. — Я запру, никто не украдет.

— Кам ку?— Кто это?

— Эпӗ, Лена, — ответлерӗ сасӑ; вара Воропаев ку леш каҫхи апат илсе пырса паракан типшӗм хӗрарӑм пулнине туйса илчӗ. — Я, Лена, — ответил голос, и Воропаев понял, что это та самая худенькая женщина, что подавала ужин.

Ун патӗнче хӑйӗн чемоданне хӑварчӗ те Воропаев особнякран тухрӗ, анчах кӑшт-кашт ҫимелли япаласем чикнӗ рюкзакне хӑйпе пӗрле илчӗ. Оставив у нее чемодан, но взяв с собою рюкзак, где было кое-что из съестного, Воропаев вышел из особняка.

Урамра питӗ тӗттӗм тӑрать, ҫуртсем те палӑрмаҫҫӗ. Было так темно, что дома сливались с воздухом. Куҫӗсене тӗттӗме хӑнӑхтарас тесе, Воропаев чарӑнса тӑчӗ. Воропаев остановился — приучить глаза к мраку. Ҫӗртен нӳрӗрех ӑшӑ ҫапать. От земли веяло сыроватым теплом. Таҫта инҫетре темле сасӑсем илтӗнеҫҫӗ. Где-то вдали слышались голоса. Куҫса килекенсен ушкӑнӗ портран таврӑнать пулас. Очевидно, из порта шла партия переселенцев. Ҫывӑхрах ҫырана пырса ҫапакан тинӗс хумӗсем шавлаҫҫӗ. Размеренно похрапывал прибой. Ҫав сасӑсем тӑрӑх Воропаев хӑйӗнчен сулахайра — тинӗс, сасӑсем, апла пулсан, урам та — сылтӑм енче пулнине тавҫӑрса илме пултарчӗ. И по этим звукам Воропаев в состоянии был определить лишь то, что море слева от него, а голоса и, значит, улица — справа. Анчах вӑл малалла кайма пултараймарӗ, мӗншӗн тесен ҫуртсем, чул сарнӑ урам ӑҫта пулнине ӑнкарса илеймерӗ. Но двинуться он не мог, потому что не разбирал, где дома, а где мостовая. Унӑн ҫутатакан циферблатлӑ алӑ сехечӗ вуниккӗ тӗлнелле кӑтартать, — ҫутӑлма тата тӑватӑ сехет ытла-ха. На его ручных часах со светящимся циферблатом было около двенадцати, до рассвета добрых четыре часа. Малалла мӗн тӑвассине вӑл пӗлмест. Он не знал, что предпринять.

— Эсир мӗн, аташса каймарӑр пулӗ вӗт? — — Вы что, заблудились? — Воропаевпа юнашар, аран палӑрса, Ленӑн шурӑ куртки вӗлтлетсе илчӗ. Белая куртка Лены неясно мелькнула рядом с Воропаевым. — Сирӗн ӑҫталла каймалла? — Куда вам?

— Колхоза, — персе ячӗ Воропаев пуҫне чи малтан мӗн пырса кӗнине. — В колхоз, — сказал он первое, что пришло на ум. — Эпӗ унтах ҫӗр каҫатӑп пулас. — Должно быть, я там и переночую.

Ӑна Лена хулпуҫҫийӗсене сиктеркелесе илнӗн туйӑнчӗ, анчах Воропаев тӗттӗмре, паллах, ӑна курма пултарайман ӗнтӗ. Воропаеву показалось, что Лена пожала плечами, но, конечно, в темноте он не мог этого видеть.

— Манӑн та ҫав еннелле каймалла, кайӑпӑр, эпӗ сире илсе ҫитерӗп, — терӗ Лена. — Мне тоже в ту сторону, пойдемте, я доведу, — сказала Лена.

Воропаев хӑюллӑн хӑйӗнчен таракан шурӑ куртка хыҫҫӑн ярса пусрӗ. Воропаев смело шагнул за ускользающим от него белым пятном куртки. Хӑйӗн ҫемҫе кӗҫҫе туфлисемпе хӗрарӑм пӗр сасӑсӑр утать, Воропаев вӑл хӑйне пӗрле пынине те сисменпе пӗрех. В своих мягких войлочных туфлях женщина двигалась настолько бесшумно, что Воропаев почти не ощущал ее соседства с собою. Хӗрарӑм сывлани кӑна такам унпа юнашар пынине аса илтерет. Одно дыхание женщины напоминало ему, что кто-то рядом.

— Парӑр-ха мана аллӑра, унсӑрӑн эсир мӗлке пекех, — терӗ кулса Воропаев; хӑй ҫавӑнтах хуллен асӑрхаттарнине илтрӗ: — Дайте-ка мне руку, а то вы как привидение, — улыбнувшись, сказал Воропаев и услышал негромкое предупреждение:

— Астӑвӑр, тем ҫумне пырса ан ҫапӑнӑр. — Смотрите не разбейтесь. Фронтра сывӑ юлнӑ, пирӗн патра вилмеллех авари тӳсме пултаратӑр. На фронте целым остались, а у нас смертельную аварию получить можете.

— Пулкалать ун пекки. — Бывает. Хуллентерех кайӑпӑр. Пойдемте тише. Сывлама йывӑр. Брови и ресницы стали седыми.

Алла-аллӑн тытӑнса, вӗсем аллея пекех ҫӑра та тутлӑ шӑршлӑ урампа уҫӑлса ҫӳренӗ чухнехи пекех тӑвалла улӑхрӗҫ. Рука об руку они медленно, точно гуляя, поднимались вверх по улице, густой и пахучей, как аллея. Ик енӗпе, пӗр сас-чӳсӗр, чӗмсӗр ҫуртсем лараҫҫӗ. Мертвые дома безгласно стояли по бокам.

Нӳрӗкпе ҫунӑк шӑрши кӗрет, темле шӑп пулакан сасса та илтме хатӗр, анчах ҫак тӗлӗнмелле шӑплӑхра пӗр хускану та, пӗр сас та илтӗнмест. Пахло отсыревшею старою гарью, и ни одно движение, ни один звук не давали о себе знать слуху, донельзя напряженному в столь неестественной тишине.

— Йыттисем пур — вӗсем те вӗрмеҫҫӗ, — пӑшӑлтатрӗ Воропаев. — Даже собак — и тех не слышно, — прошептал Воропаев. — Вӗсем те кайнӑ кунтан. — И те ушли.

— Пирӗн патра пурӑнас тетӗр-и? — Будете у нас жить?

— Пурӑнас пулать. — Придется.

— Ҫемьепе-и е пӗчченех-и? — С семьей или одни?

— Манӑн ҫемье — ҫичӗ ҫулхи пӗр ывӑл ҫеҫ. — Семья у меня — один сынишка семи лет. Пӗр уншӑн кӑна кӑнтӑра килес пирки ҫак мӗнпур кирлӗ мара шут тытрӑм эпӗ. Ради него всю эту чепуху с переездом на юг задумал.

— Чирлекелет-им? — Прихварывает?

— Чирлекелет ҫав, — ирӗксӗррӗн ответлерӗ Воропаев, ҫак хӗрарӑм унпа чӗререн мар, хӑйӗн Корытовне ыранах пурин ҫинчен те пӗлтерес кӑмӑлпа интересленнине туйса. — Да, — неохотно ответил он, чувствуя, что интерес, проявленный к нему этой женщиной, идет не от сердца, а от желания завтра обо всем информировать своего Корытова. — Япӑхрах пурӑнатӑр эсир кунта. — Плоховато вы тут живете. Ҫав сирӗн Корытов… — Этот Корытов ваш… — Ӳсӗрме тытӑнчӗ те вӑл чарӑнчӗ. Он закашлялся и остановился. — Мана вӑл килӗшмест, калас пулать. — Не нравится мне он, должен сказать.

Хӗрарӑм ӑна, аллинчен силлесе, пӳлчӗ: Женщина перебила, тряся его руку:

— Пултараймарӗ вӑл сире, полковник юлташ, хӑй патӗнче ҫӗр каҫарма, ну, пултараймарӗ, ӑнланӑр. — Не мог он вас, товарищ полковник, к себе пустить ночевать, ну, не мог, поверьте. Пӗр пӗчӗк пӳлӗмре — вӑл хӑй, арӑмӗ тата икӗ ывӑлӗ; мӗн ҫинче май килнӗ, ҫавӑнта ҫывӑраҫҫӗ. В одной комнатенке — он, жена да двое мальчишек, спят на чем придется.

— Ҫук, вӑл темӗнле хыта чӗреллӗ ҫын. — Да нет, черствый он какой-то. Мӗн-ха, райкомра вырнаҫтарма ҫукчӗ-им? Что же, в райкоме нельзя было устроить?

— Нимӗн хытӑ чӗреллӗ те мар, — ӗнентерме тӑрӑшрӗ хӗрарӑм. — Ничего он не черствый, — убежденно сказала женщина-врач. — Ӑҫтан унта сире ырӑ пулса ҫитерӗн? — Да разве на вас угодишь? Килеҫҫӗ те килеҫҫӗ, яланах пӗрре — пар та пар: пӗрне — дача, тепӗрне — кӗрмен, виҫҫӗмӗшне — тата темӗн… Едут и едут, одно — давай и давай: тому дачу, тому дворец, тому — не знай что… Эпир епле пурӑнни ҫинчен кам та пулин ыйтинччӗ! А кто б спросил, как мы-то живем! Ҫӑкӑр икӗ кун урлӑ виҫҫӗмӗшӗнче параҫҫӗ, сахӑр, ҫу — эпӗ вӗсем ҫинчен маннӑ та, пирӗн те ачасем пур, пирӗн те… Хлеба через два дня на третий выдают, а сахару, жиров — я уж про них и забыла, а у нас тоже дети и тоже…

Ют ҫынна темӗн ҫинчен шанса калама юраман пек вӑл калаҫма чарӑнчӗ. Она замолчала, точно боялась проговориться о чем-то, чего нельзя было доверить чужому.

— Е Сталина кирлӗ пек пӗлтермеҫҫӗ-ши? — терӗ вӑл, пӑртак шӑпах пынӑ хыҫҫӑн; Воропаева каллех хӗрарӑм хӑйӗн хулпуҫҫийӗсене сиктеркелесе илнӗн туйӑнчӗ, — е эпӗ, чӑнахах та, мӗн иккенне пӗлместӗп-и. — Или Сталину не так докладывают, — сказала она после паузы, и ему опять показалось, что она пожала плечами, — или я, право, не знаю, что такое. Ялан плансем те плансем, а эпир, чӗрӗ ҫынсем, ӑҫта? Все планы да планы, а мы, живые люди, где? Ҫав плансемпе пире пуҫран та ҫӳле купаласа тултарчӗҫ. Позаваливали нас этими планами выше головы.

— Куншӑн эсир хӑвӑр Корытова тав тӑвӑр. — Это вы своего Корытова благодарите. Лайӑх алӑсенчи план лайӑх япала вӑл. В хороших руках план — дело необходимое.

— Сире лайӑх ӗнтӗ, эсир, плансӑр: дача илетӗр, дача ҫумӗнче сад, пӑхатӑн, виҫӗ улмуҫҫи — вӗсем те, турра шӗкӗр, пӗр ҫу хушшинче пӗр пин ҫурӑ — икӗ пин парӗҫ. — Вам-то хорошо, которые без плана: дачу возьмете, сад при ней; глядишь, три яблони — и те, слава богу, каких-нибудь полторы-две тысячи за лето дадут. Сирӗн критиклеме те юрать. Вам можно критику наводить.

— Эсир мӗн шутлатӑр, мана фруктсемпе сутӑ тутарасшӑн-и? — Вы что же думаете, я фруктами торговать собираюсь?

— Пурте ҫапла тӑваҫҫӗ… — Все так делают…

Воропаев чӗнмерӗ. Воропаев промолчал. Хӗрарӑм та калаҫӑва малалла тӑсмарӗ. Женщина не продолжала разговора. Кивӗ садсенчен ҫӳлерех, чӑнкӑ ҫӗререх, хӑпарнӑ хыҫҫӑн урам пӑртак ҫутӑлчӗ, аслӑланчӗ. Улица, круто поднявшись выше старых садов, стала светлее, просторнее. Таҫта инҫетре, малта, кӑвайтӑн шӗвек ҫути курӑнса кайрӗ. Далеко впереди мелькнул расплывчатый огонь костра.

— Эсир, апла, урҫа, — терӗ хӗрарӑм. — Вы, значит, вдовый, — произнесла женщина. — Ну, ӗҫӗ юсанӗ-ха, — терӗ вӑл шӳтлӗ иронипе. — Ну, дело поправимое, — сказала она с шутливой иронией. — Халӗ ватӑ тесе пӑхса тӑмаҫҫӗ, кирек кама та каяҫҫӗ. — Нынче не смотрят, что старый, давай любого.

«Ватӑ» сӑмаха хӗрарӑм пӗр тавлашусӑр япала вырӑнне хурса ун ҫумне ҫыпӑҫтарни Воропаева лайӑх маррӑн тирсе илчӗ. Его неприятно кольнуло, что слово «старый» она отнесла к нему как что-то бесспорное.

— Эсир тата тӑлӑх арӑм-и, качча тухманскер-и? — терӗ вӑл, пуҫа чи малтан пырса кӗнӗ йӗплӗ япалапа ӑна ответлеме хатӗрленсе; вара вӑл унӑн пӗчӗк, шыҫӑнса кайнӑ пекех хытӑ пӳрнеллӗ, типшӗм те ҫинҫе алли чӗтренсе илнине туйрӗ. — А вы вдовая, незамужняя? — спросил он, готовясь ответить ей первою пришедшей на ум колкостью, и почувствовал, как дрогнула ее худая и тонкая рука с маленькими, грубыми, точно припухшими пальцами.

— Пӗлместӗп, — терӗ вӑл. — Не знаю, — сказала она. — Те тӑлӑх арӑм, те пӑрахнӑскер. — То ли вдова, то ли брошенная. Упӑшка Севастопольте пулнӑ. Муж в Севастополе был. Виҫӗ ҫул ӗнтӗ пӗр сас-чӳ те ҫук. Три года ни слуху, ни разговору. «Пытарни ҫинчен калакан хутне» те пулин ярса памарӗҫ. Даже «похоронки», и той не прислали.

Чылайччен пӗр чӗнмесӗр пычӗҫ. Долго шли молча.

— Акӑ сирӗн колхоз. — Вот ваш колхоз. Телейлӗ пул. Счастливо! Манӑн — аяккинелле каймалла, — илтрӗ Воропаев юлашкинчен; пӗрле пыракан юлташӗн ҫӑмӑл алли ун аллинчен вӗҫерӗнчӗ. Мне — в сторону, — услышал он наконец, и легкая рука спутницы отделилась от него. Шурӑ куртка сылтӑмалла, ҫӳлелле кайрӗ. Белое пятно куртки ушло вправо и вверх.

— Тавтапуҫ сире! — Спасибо вам!

— Юрӗ-ҫке, мӗн тавтапуҫӗ… — Ничего, не стоит…

Темӗншӗн ял тесе шутланакан хула хӗрринчи пысӑк мар плошадьре, магазинсен яриех уҫса пӑрахнӑ алӑкӗсенче те, тротуарсем ҫинче те, килкартисенче те, урам варринче те, ҫыхӑсем, арчасем, корзинӑсем ҫинче те тата ҫӗр ҫинче те ӗнерхи пӑрахутпа килнӗ ҫынсем лараҫҫӗ, выртаҫҫӗ. На небольшой площади городской окраины, считающейся почему-то уже деревней, и в настежь раскрытых дверях магазинов, и на тротуарах, во дворах и среди улицы, на узлах, сундуках, корзинах, и прямо на земле сидели и лежали прибывшие с вечерним пароходом люди.

Ҫак ӑнсӑртран пулса кайнӑ лагерӗн сӑнарӗнче темӗнле йӗркесӗрлӗх сисӗнет. Что-то беспорядочное было в облике этого случайного лагеря. Ун пек йӗркесӗрлӗх пӗр уҫӑ тӗллевсӗр сисмен хутран, пулса кайнӑ коллективсенче кӑна пулать. Такая бестолочь бывает в коллективах, внезапно возникших, без ясно видимой цели.

«Окруженинчи пекех, — шутларӗ Воропаев. — Нимӗнле йӗркелӗх те, нимӗнле дисциплина та ҫук». «Как в окружении, — мелькнуло у Воропаева. — Никакого порядка, никакой дисциплины».

Чӑнах та, тулта каҫ пулин те, халӑх канмасть, анчах мӗнле те пулин пӗр-пӗр уйрӑм ӗҫпе те аппаланмасть; хӑй -пӑрахутӗнчен е поездӗнчен ҫывӑрса юлас мар тесе, пристаньсенче е вокзалсенче мӗнпур килекен тата каякан пӑрахутсемпе поездсене ыйхӑ витӗр хуралланӑ чухнехи пек, халӑх пӑлханать, хавхаланать, ҫывӑрмасть. Действительно, народ не отдыхал, хотя на дворе стояла ночь, но и не был занят определенной работой, а тревожно бодрствовал, как на пристанях или вокзалах, когда сквозь сон сторожат прибытие и отбытие всех пароходов и поездов, чтобы — неровен час — как-нибудь не проспать своего. Унта хӑшӗсем апат ӑшӑтаҫҫӗ, теприсем асапланса пӗтнӗ выльӑхӗсене тӑрантараҫҫӗ, виҫҫӗмӗшсем, ним шухӑшсӑр, юрӑ ӗнӗрлесе лараҫҫӗ, тӑваттӑмӗшсем, такама кӗтсе, ушкӑнпа пухӑнса тӑнӑ. Тут одни разогревали пищу, другие кормили измученную скотину, третьи беззаботно пели, а четвертые стояли толпой, кого-то поджидая.

Воропаев колхоз председателӗ ӑҫтине ыйтрӗ. Воропаев спросил, где председатель колхоза. Ӑна старикпе калаҫса тӑракан ҫӳле те илемлӗ, сулахай алӑсӑр, Хӗрле Ҫӑлтӑр орденӗпе Севастопольшӗн ҫапӑҫнӑшӑн илнӗ медаллӗ, тинӗс бушлачӗ тӑхӑннӑ ҫын ҫине кӑтартрӗҫ. Ему указали на рослого красавца с пустым левым рукавом гимнастерки, орденом Красной Звезды и медалью за Севастополь, разговаривавшего со стариком в морском бушлате. Лешсем, тем ҫинчен тавлашса, ҫутса янӑ фонарӗсемпе пӗр-пӗрин ҫине суллаҫҫӗ. Они махали друг на друга зажженными фонарями, о чем-то споря. Воропаев, вӗсене куҫран ҫухатмасӑр, кӑвайт умне ларчӗ. Воропаев, не теряя их из виду, присел к костру.

Унӑн тӑсӑлса выртас та — ахаль ҫеҫ выртас мар, чӑнахах та тӑсӑлса выртас — ҫывӑрса каяс килчӗ. Ужасно хотелось вытянуться — не просто лечь, а именно вытянуться — и заснуть. Анчах ҫывӑрма юрамасть пулсан, вара ҫиес килнӗ пулӗччӗ. Но если нельзя было спать, он хотел бы тогда уж поесть. Пит хытӑ. И как следует. Фронтри пек. По-фронтовому. Анчах ӑна халӑх умӗнче рюкзакне салтма лайӑх мар пек туйӑнчӗ. Но развязывать рюкзак на виду у людей ему показалось неудобным. Вӑл кӑвайт патне выртрӗ, пуҫне рюкзак хӗррине хучӗ те куҫӗсене хупрӗ. Он прилег у костра, положил голову на край рюкзака и закрыл глаза.

Каҫ нӳрӗк-ӑшӑ, шӑп, ҫуркуннехи пекех. Ночь была сыровато-теплая, тихая, почти весенняя. Сывлӑш сӳрӗккӗн ҫӗре сӗртӗнет. Воздух лениво касался земли. Шӑрчӑк чӗриклетнӗ чухнехи пек, ҫывӑрттарса яракан, темле тӗлӗнмелле ырӑ шӑршӑ кӗрсе тӑрать. Пахло чем-то чудесным, южным и убаюкивающим, как стрекотня цикад.

«Питӗ аван…» — шухӑшларӗ Воропаев, тӗлӗрме пуҫласа; ҫапах та хӑйне алла илчӗ, тӑрса ларчӗ те куҫӗсемпе председателе шырарӗ, анчах лешӗ текех курӑнмарӗ. «Замечательно…» — подумал Воропаев, засыпая, но все-таки взял себя в руки и даже привстал и поискал глазами председателя, но того уже не было.

Халӑх унта-кунта саланать. Народ валил в сторону. Кӑвайт умӗнче лараканнисем те тӑчӗҫ, паранкӑ тултарнӑ чугунне те вут ҫинче хӑварсах, ыттисем хыҫҫӑн кайрӗҫ. Сидевшие у костра тоже поднялись и пошли за всеми, оставив на огне чугунок с картошкой.

Воропаев тӑрас терӗ, анчах тӑма нимле вӑй та юлман. Он хотел встать, но не было никаких сил. Мӗн тума тӑмалла-ха? Да и зачем? Кӑвайт умӗнчех ҫӗр каҫма пулать. Ночлег у костра уже был обеспечен. Аллине шӑлаварӗ ӑшне чиксе, вӑл протезне салтрӗ те, сывлӑшне чарса, пит-куҫне пӗркелесе, ҫывӑрса кайнӑ татӑк урине аллипе сӑтӑркаларӗ, хӑй хӑвӑрт ҫывӑрса каяссине ҫавӑнтах туйса илчӗ. Запустив руку за пояс брюк, он осторожно отстегнул протез и, сдерживая дыхание, пыжась и морщась, погладил замлевшую культю, сейчас же почувствовав, что мгновенно заснет.

Чӑнахах та вӑл тӗлӗнмелле ҫӑмӑл ыйхӑпа ҫывӑрса кайрӗ. И он действительно заснул необыкновенно легким сном. Ун пек ҫӑмӑл ыйхӑ ҫывӑхрисен калаҫӑвне ыйхӑ витӗр илтсе ҫывӑракан ачасен пулать. Такой сон бывает у детей, когда они сквозь сон еще слышат разговор окружающих. Воропаев, ку темле тӗлӗнмелле туйӑнсан та, харлаттарса ҫывӑрнӑ хушӑрах пушӑ ҫуртсем ҫинчен тата вӗсене халех ҫынсем вырнаҫтарасси пирки пыракан калаҫӑва илтрӗ. Воропаев, как это ни покажется странным, даже всхрапывая, слышал громкий разговор относительно свободных домов и о немедленном вселении в них. «Манӑн тӑрасчӗ». «Мне бы встать». Анчах вӑл тӑма пултараймарӗ. Но встать он не мог.

— Виҫӗ пӗчӗк пӳлӗм, веранда текенни тата пырса тӗкӗнмен лайӑх сарай, — кӑшкӑрчӗ тахӑшӗ хыттӑн та хушса каланӑ чухнехи пек сасӑпа. — Три коморы, так называемая веранда и сарай у целости полной, — выкрикивал чей-то громкий и властный голос.

Тепӗр секундран урмӑшнӑ урӑх сасӑ (Воропаев кайран ҫав сасӑ Хӗрлӗ Ҫӑлтӑр орденӗ ҫакнӑ илемлӗ каччӑн, колхоз председателӗ Микола Стойкӑн пулнине тавҫӑрса илчӗ) илтӗнме тытӑнчӗ: И через секунду другой хриплый голос, как он потом догадался, принадлежащий председателю колхоза Миколе Стойко, красавцу с Красной Звездой, выкрикивал:

— Сидоренкӑсем!.. — Сидоренки!.. Степаныч! Степаныч!

— Кунта, Микола Петрович. — Здесь, Микола Петрович.

— Сирӗн ҫурт, кӗрӗр… — Ваш дом, всходите… Турӑ телей патӑр. Дай бог счастья!

— Господи Исус Христос… — Господи Исусе Христе… Мӗн ҫырни пурнӑҫлантӑрччӗ… Да сбудется реченное… Ирӗк парӑр? Разрешите? Гарпина… ачасем… Гарпина… хлопцы… Кӗрӗр, господи Исус… Входите, господи Исусе… Кӳрӗр-ха хам малтан кӗрем эппин. Дайте я первый войду.

Воропаев, кӑмӑллӑн кулса, тӑнӑ май, ҫӑварне юха-юха анакан куҫҫуль тумламӗсене ҫуллакаласа илет, итлет. Воропаев слушал, улыбаясь и подхватывая языком слезы, катившиеся ему в рот.

Таҫта юнашарах, каҫ тӗттӗмӗнче, ҫӳлелле вӗҫсе хӑпаракан фонарьсен ҫутинче, кӑвайтсен тӗтӗмӗнче, ҫак ывӑнса ҫитнӗ лагерӗн тӗркӗшӗвӗнче ҫав тери пысӑк та кӑмӑллӑ ӗҫ пулса иртет. Какое великое и сладостное событие происходило где-то рядом, под темным покровом ночи, среди взлетающих фонарных огней, в дыму костров, среди неустроенности этого уставшего лагеря!

Леш, кинӗпе тата мӑнукӗсемпе килнӗ колхозник ешӗл сад айне пытанса ларнӑ тӑмран ҫапса тунӑ пӗчӗк пӳрте епле такӑна-такӑна кӗнине Воропаев курмарӗ — ыттисенчен те асӑрхакан пулмарӗ ӑна. И он не видел — да никто почти что не видел этого, — как в крохотный глинобитный домик, укутанный в зеленую тьму сада, вошел, спотыкаясь, тот самый колхозник, что приехал с невесткой и внуками. Пӳрте вӑл ывӑлӗн фотографине йӑтса кӗчӗ, ӑна чӳрече янаххи ҫине лартрӗ те, пуҫ тайса, ҫуртӑн стенисене хисеп турӗ. Он вошел, неся в руках фотографию сына, и, поставив ее на подоконник, низко поклонился стенам.

— Сирӗн хӳтлӗхӗрте пурӑнмалла, ҫакӑнта пурлӑх тумалла пулать, эсӗ — пире, эпир — сана… — темле вӑрттӑн ӗҫ тума шутланӑ пек пӑшӑлтатса илчӗ вӑл. — В тебе жить, в тебе добро робить, ты — нам, мы — тебе… — заговорщицки прошептал он. — Турӑ канӑҫлӑх та телей патӑр. — Дай боже миру да счастья. Гарпина, урайсене ҫу. Гарпина, мой полы.

Каҫхи тӗттӗмре ҫаплах паҫӑрхи кӑмӑллӑ сасӑ илтӗнет: А в это время в темноте раздавалось сладостное до боли:

— Пилӗк пӗчӗк пӳлӗм, икӗ енлӗ веранда пекки, вун-пилӗк йывӑҫлӑ пӗчӗк сад. — Пять комор, веранда, как сказать, на два боки, садик из пятнадцати дерев.

Каллех шӑп. Молчание. Тахӑшӗ ӳсӗрни ҫеҫ илтӗнкелет. Слышится чей-то кашель.

— Хватовсем! — Хватовы! Твороженковсем! — кӑшкӑрать урмӑшнӑ сасӑ. Твороженковы! — слышится хриплый голос.

— Кунта! — Сюда! Кунта! — илтӗнет иккӗн ӑмӑртса кӑшкӑрни. Здесь! — два голоса наперегонки.

— Иксӗр пурӑнма килӗшетӗр-и? — Согласны вдвоём жить? Пӗри кунталла пӑхать, тепри — унталла… Один сюда лицом, другой сюда… Аван пӳрт, икӗ кӑмака, центрта ларать. Хороший дом, две печи, в центре стоит. Ну?Ну?

— Мӗнле, Петро, ҫапӑҫса каймӑпӑр-и? — Как, Петро, не побьемся?

— Ҫук.— Нет. Ил хӑвна сулахайне, ҫӑва патне ӑна… Бери соби налево, хай ему неладно… Вунпилӗк йывӑҫ пулни лайӑх мар. Худо, шо дерев пьятнадцать. Саккӑршар йывӑҫ пулсанччӗ… Было б хоть по осьми… Кранчӗ хӑш еннелле? Крант на чей бок?

— Ман енне! — На мой.

— Тьфу. — Тьфу! Апла пулсан, атя, шӑпа ярар… Давай тогда на жеребьи пускать…

Тӗттӗмлӗх, тӗп калаҫӑва чӑрмантармасӑр, кашни кӑвайт умӗнчен шӑппӑн пӑшӑлтатать. А темнота, не мешая главному разговору, беседовала шепотом у каждого костра.

— Кунта ҫӗр питӗ тухӑҫлӑ. — Тут земля скрозь родящая. Ҫывӑрма выртрӑн — ҫара, вӑрантӑн — ҫӑра. Заснул — пусто, встал — густо.

— Мухмӑрланӑран ҫӑра пек туйӑнать сана, ҫывӑрах. — С похмелья тебе густо, спи уж.

«Ӑҫтан кӑна ҫавӑн пек чӗрӗллӗх, — шухӑшларӗ ирӗксӗрех Воропаев, — ӑҫтан тухать чунӑн ҫавӑн пек нихҫан пӗтес ҫук ачалӑхӗ, ҫӗнетнӗ япалана, халлӗхе вӑл йывӑр пулсан, ытла ҫӑмӑлах мар пулин те, чунтан юратасси? «Откуда такая живучесть, — думалось Воропаеву, — и такая неиссякаемая детскость души, такая готовность к подвигу, такая любовь ко всему новому, даже когда оно тяжело? Ӑҫтан кӑна тапса тӑрать ҫавӑн пек чӗрӗ хумхану? Откуда такая живительная беслокойность?  — Ӑҫтан илсе килтӗмӗр-ши эпир вӗсене? Откуда мы принесли их? Епле хамӑрта сыхласа хӑварма пултартӑмӑр-ши тата? И как сумели сохранить в себе? Эх, мӗн тери аван!..» Ах, до чего хорошо…» Вара туймиех ҫывӑрса кайрӗ. И заснул окончательно.

Воропаева колхоз площадьне ҫити ӑсатса янӑ хыҫҫӑн, Лена картлашкаллӑ урампа хулана ҫӳлтен хупласа тӑракан сӑрт тӑррине хӑпарчӗ те, пӗр сас-чӳ кӑлармасӑр, ишӗлме-юхӑнма пуҫланӑ пӗчӗк пӳртӗн аран курӑнакан алӑкне уҫрӗ. Проводив Воропаева до колхозной площади, Лена взобралась по ступенчатой улочке на вершину холма, прикрывающего город сверху, и без единого звука приоткрыла незаметную дверь маленького полуразрушенного домика. Пӳрте вӑл, пӗр сас-чӗвӗсӗр, сывлӑш юхӑмӗ пек хуллен кӗчӗ, анчах ултӑ ҫулхи мӑнукӗ ҫумӗнче, тахҫанах ҫывӑрса кайнӑ амӑшӗ пӳрте такам кӗнине илтрӗ-те хыпӑнса ӳкнӗ пек пулчӗ. Она вошла, как шелест воздуха, но мать ее, уже давно заснувшая возле шестилетней внучки, сразу же услышала, что кто-то вошел, и встревожилась.

— Эсӗ-и, Леночка? — ыйтрӗ вӑл. Спросила: — Ты, Леночка?

— Эпӗ, — терӗ лешӗ, хыттӑнах. — Я, — ответила та довольно громко.

— Мӗлтӗркке сӗтел ҫинче-и? — Моргалик на столе?

— Сӗтел ҫинче, сулахайра. — На столе слева. Паян мӗн пит кая юлса таврӑнтӑн эсӗ? Чего сегодня так поздно? Лару пулчӗ-им? Заседание?

— Пӗр инвалида ертсе килтӗм, — терӗ Лена. — Одного инвалида вела, — ответила Лена. Краҫҫын янӑ лампӑна — «чӗп куҫне» ҫутнӑ май. Зажигая керосиновый светильничек. Вара вӑл Воропаев ҫинчен, вӑл Корытовпа калаҫни ҫинчен, райкомра мӗнле ҫынсем мӗн ӗҫпе пулни тата вӗсен ӗҫӗсем епле майлашӑнни ҫинчен, ҫавӑн пекех икӗ уйӑх каярах илнӗ талонсем тӑрӑх паян-ыранах таварсем парасси ҫинчен те хӑвӑрт кала-кала пачӗ. И быстро рассказала о Воропаеве, о его беседе с Корытовым, о том, какие люди и по каким делам побывали в райкоме и как устроились их дела, а также о том, что будут на днях выдавать по талонам, еще не отоваренным с позапрошлого месяца.

Лена Воропаев ҫинчен каласа кӑтартнине амӑшӗ пуринчен те маларах астуса юлчӗ пулмалла: вӑл Воропаев мӗнлереххи ҫинчен, — ватӑ-и вӑл е ҫамрӑк-и, — темиҫе хутчен те ыйта-ыйта пӗлчӗ; вара, чылайччен ассӑн сывлакаласа, шӑппӑн ятлаҫма пуҫларӗ: И самое удивительное, что наибольшее впечатление на мать произвел рассказ Лены о Воропаеве, и она несколько раз переспросила, какой он из себя, стар или нет, а потом долго вздыхала и шопотом бранилась:

— Килсе тулаҫҫӗ пирӗн ӗнсе ҫине. — Понаедут на нашу голову. Пӗри орденсемпе, тепри костыльсемпе… Тот с орденами, тот с костылями… Эх, турӑ! О, господи!

Леночка ларчӗ, чӑлхисене майлама пикенчӗ, майласа пӗтерсен, вӑл пӗчӗк арчаран хӗрачин фуфайкине кӑларчӗ, — ӑна та сапламалла; ҫӗвӗ ӗҫӗпе аппаланса куҫне ан пӑстӑр тесе, Лена ӑна ирхинех амӑшӗнчен пытарнӑччӗ. А Леночка села штопать чулки, покончив с ними, она вынула из сундучка дочкину фуфайку, которая также нуждалась в ремонте и которую она еще утром спрятала от матери, чтобы та не портила себе глаз починкой. Леночка ӗҫлет, хушӑран, амӑшӗн сӑмахӗсемпе килӗшсе: «ҫапла, ҫапла», текелет. Леночка работала, изредка поддакивая матери.

— Халӗ килсе тулаҫҫӗ ӗнтӗ, — мӑкӑртатать амӑшӗ. — Теперь понаедут, — бурчала старуха. — Инвалидсем, аманнисем, контуженнӑйсем. — Инвалиды, раненые, контуженные. Пур ҫӗрте те вӗсене чи малтан, памасӑр тӑраймӑн… Им во всем первый черед, не откажешь. Ҫуртсене яра-яра илме тытӑнсан ак… Как начнут дома разбирать…

— Вӑл ҫапла ӗнтӗ, — ним хумханмасӑр килӗшрӗ Леночка. — Да это уж так, — равнодушно согласилась Лена.

— Кала-ха эсӗ Корытова, — йӑлӑннӑ чухнехи пек сасӑпа каларӗ амӑшӗ, юрама тӑрӑшса. — А ты бы, слушай, попросила Корытова, — заискивающе сказала мать. — Ҫурта вӑл сан ҫине ҫырса хунӑ пулӗччӗ. — Записал бы он домик на тебя. Унсӑрӑн ҫавӑн пек пӗр чӑлах килсе тухӗ те ак хӑвалӗ те кӑларӗ килтен. А то придет такой вот безногий и выселит, что ты думаешь. Пулмӗ тетӗн-и? Не будет, говоришь? Ним те тӑваймӑн. Тогда ничего не поделаешь!

— Кӑлармӗ, — терӗ Лена. — Не выселит, — ответила Лена. — Хӑваласа кӑларсан та, урӑх вырӑн парӗҫ. — А и выселит, другую площадь дадут.

— Мӗн тума кирлӗ пире урӑххи, — хӑйӗннех печӗ амӑшӗ. — А на что нам другую, — упрямилась мать. — Ҫакӑн пек сада, чунӑм, ку чух часах тупаймӑн — ҫирӗм виҫӗ йывӑҫ, пурте пӗр пекех. — Такой сад, милая, теперь не сразу найдешь — двадцать три дерева, одно к одному. Ҫурта юсамалла ӗнтӗ, анчах вӑл нимӗнех те мар, пӗр-ик ҫул ним мар ларать-ха… А что хате ремонт нужен, так это неважно, год-два продержимся… Эс кала, Корытова, вӑтанса ан тӑр. Ты скажи Корытову, не стесняйся.

— Юрӗ, калӑп, — ответлерӗ Лена. — Ладно, скажу, — ответила Лена. — Сан ҫывӑрасчӗ, анне, каллех ҫывӑрса тӑранаймӑн, черете кайма та часах тӑмалла пулать ак… — Вы бы спали, мама, опять не выспитесь, а то в очередь-то вам скоро вставать…

Танечкӑн фуфайкине аяккалла хурса, салтӑнма тытӑннӑ ҫӗре ҫутӑлма пуҫланӑччӗ ӗнтӗ. Почти светало, когда она, отложив Танечкину фуфайку, стала раздеваться. Мӗн хывать — пурне те тӗрӗслесе пырать хӑй; татӑлма пуҫланӑ тӳмине, шӑтӑк-ҫурӑка е тата урӑх мӗнле те пулин йӗркесӗрлӗхе тӗл пулсан, ҫавӑнтах ҫӗле-ҫӗле лартать; ҫиплӗ йӗпе ҫӑварне хыпса, тата мӗнне те пулин хывма пуҫлать. Внимательно разглядывала по порядку все, что снимала с себя, и если находила ослабевшую пуговицу, дырочку или иной беспорядок, тут же быстро подшивала и, держа нитку с иголкой в зубах, продолжала раздеваться дальше.

Ӗнтӗ халиччен те икӗ хут юсанӑ аялти кӗпипе трусине сапласа пӗтерсен, вӑл йӗппине стенана ҫыпӑҫтарнӑ хут ҫине тирчӗ, ҫутта вӗрсе сӳнтерчӗ те, утиялпа витӗнсе, арча ҫине выртрӗ. Заштопав трусы и сорочку, на которой штопка шла уже по третьему разу, она воткнула иглу в обои, дунула на огонь и свернулась на сундуке, накрывшись одеялом.

Лена лӑпланса сӑмсипе нӑшлаттарма тытӑнсанах, карчӑк тӑчӗ. И как только Лена успокоилась и стала посапывать, поднялась старуха. Вӑл йывӑррӑн ҫӗкленчӗ; темӗн пӑшӑлтатса, хӑратнӑ шӑши пек темӗнпе чӑштӑртатса илчӗ те мӑнукне лайӑхрах витрӗ, клеенкӑран ҫӗленӗ сумкӑпа икӗ кӗленче банка илсе тула тухрӗ, тулта вара, пӗр кӗтмен ҫӗртенех, хыттӑн анасласа ячӗ. Она вставала грузно, что-то шепча, чем-то шурша, как раздраженная мышь, укрыла потеплей внучку и, взяв клеенчатую сумку и две стеклянные банки, вышла наружу и там уже зевнула с неожиданной силой. Ун сассипе, самантлӑха, Ленӑпа Танечка та вӑранчӗҫ, малалла мӗн пулассине кӗтсе, итлесе выртрӗҫ. От ее голоса Лена и Танечка на одну секунду проснулись, прислушиваясь, что будет дальше.

Ку ҫӗр — ҫӗр пулман пекех иртрӗ пулас. Этой ночью, видно, ночи как не бывало. Куҫса килнисем ҫывӑрса каяймарӗҫ. Переселенцы не засыпали. Вӗсем ҫӗнӗ пурнӑҫа кӗрсе пынӑ. Они въезжали в новую жизнь. Ҫурт таврашӗ илме ӗлкӗрнисем выльӑх-чӗрлӗхне ҫитернӗ, тасатнӑ, килкартисене йӗркене кӗртнӗ; илме ӗлкӗрейменнисем, утӑм юлми тенӗ пек, председатель хыҫҫӑн ҫӳренӗ. Те, кто уже успели получить жилье, кормили и убирали скотину, приводили в порядок дворы, а еще не получившие назойливо ходили следом за председателем. Арӑмӗсем сельпон хупӑ лавкки умӗнче ҫӗр ҫинче черетре ларнӑ, хӑйсем кунта епле куҫса килни ҫинчен кала-кала кӑтартнӑ. Хозяйки сидели на земле в очереди перед еще закрытой лавкой сельпо, рассказывая истории своего путешествия. Ачисем кӑвайт ҫунтарнӑ. Ребята поддерживали костры.

Воропаев хӑй каҫхине пырса ларнӑ хӗрринчи кӑвайт умӗнче ҫывӑрнӑ. Воропаев спал у того крайнего костра, где он присел ночью. Карчӑк, Лена амӑшӗ, сельпона кайнӑ чух, хӗре каласа пани тӑрӑх ӑна тӳрех палласа илчӗ. И старуха, мать Лены, идя в сельпо, сразу его узнала по описанию дочери.

Хӗвелӗн пирвайхи пайӑркисем Воропаевӑн пичӗ ҫинче сиккелеҫҫӗ, тӗлӗкре ӑна кушак ҫурисем ачашшӑн мӑрлатнӑ пек туйӑнать. Первые лучи солнца уже шмыгали по лицу Воропаева, ему снилось, что он спит под ласковое мурлыканье котят. Хӑйне улталас мар тесе, унӑн вӑранас та килмест, анчах ӑна хыттӑн силлесе илчӗҫ. Не хотелось просыпаться, чтоб не обмануть себя, но его грубо пошевелили.

Ҫывӑхрах палламан карчӑк тӑрать-мӗн. Незнакомая старуха стояла возле.

— Ирхи апатран ҫывӑрса юлатӑн, командир, — терӗ хыттӑн карчӑк. — Завтрак проспишь, командир, — строго сказала старуха. — Унта тӑххӑрччен кӑна вӗт. — Там ведь до девяти только. Корытовӗ хӑй те кунта. А сам Корытов тут.

Воропаев ҫав карчӑк кам иккенне ниепле те тавҫӑрса илеймерӗ, анчах вӑл райком столовӑйӗ ҫинчен каланине аванах чухларӗ. Воропаев никак не мог понять, кто она, эта старуха, но догадался, что она толкует о столовой райкома.

Васкаса протезне майлаштарчӗ те рюкзакне хулпуҫҫи ҫине ҫакрӗ, вара ҫирӗм ҫулхи йӗкӗт пек, Кисловодскра тахҫан чӗре чирӗнчен те сывалса пурӑнман, Киров пурӑннӑ вӑхӑтра Астраханьте те йывӑр тиф чирӗпе выртман, Яссыне те штурмпа илмен, тата туберкулез та ураран ӳкеричченех ӳсӗрттермен пек, ҫӑмӑллӑн ури ҫине сиксе тӑчӗ, — хӗрарӑмсемпе ачасем ун ҫине чӑр! пӑхса илчӗҫ. Наскоро заправив протез и взвалив на плечи рюкзак, он легко поднялся под взглядами женщин и ребятишек, будто ему было двадцать лет и это не он лечился когда-то в Кисловодске от болезни сердца, не он леживал в жестоком астраханском тифу при Кирове, не он брал штурмом Яссы, не его валил кашель туберкулеза.

Юлашки вӑхӑтра унӑн, ҫулсемсӗр пуҫне, мӗн пурри кӑна пур, — пӗтӗмпех сахалланса юлчӗ, анчах халӗ вӑл ҫулсен кӳрентермӗш йывӑрӑшне пӗртте туймарӗ. За последнее время у него всего стало меньше, кроме годов, но сейчас он как раз и не чувствовал их оскорбительной тяжести. Унӑн асаилӗвӗсенчен нумайӑшӗ хуйхӑ-суйхӑллӑ йывӑр ҫӗклем пулса тӑнӑ, анчах ҫав йывӑр ҫӗклем те ӑна ҫак ирхи ачаш ӑшӑ сехетре хӑй пекех ҫӗнӗ пурнӑҫпа пурӑнма тытӑнакан палламан та ют ҫынсем хушшинче пӗртте чӑрмантарман. Бремя невзгод, которыми стали многие из его воспоминаний, тоже не беспокоило его в этот ранний, ласково-теплый час, среди чужих, незнакомых людей, так же, как и он, начинающих новую жизнь.

Ҫавӑнтах вӑл куҫса килнисене кунта малашне мӗн-мӗн тумалли ҫинчен каласа кӑтартакан Корытова курчӗ. Почти сейчас же он увидел Корытова, рассказывавшего переселенцам о здешних перспективах. Секретарӗн сӑн-сӑпачӗ, Воропаев ҫывхарса, ӳслӗкне аран чара-чара, ӑна тимлӗн итлеме тытӑнсан, нимӗнле уйрӑм савӑнӑҫ та палӑртмарӗ. Лицо секретаря не выразило особой радости, когда Воропаев приблизился и стал внимательно, с трудом сдерживая кашель, слушать его. Малашне мӗн ӗҫлемелли ҫинчен пӗтерсен, Корытов мӗнне хальтерех тума май пурри ҫинчен калама тытӑннӑччӗ, анчах тӑрук темӗн аса илнӗ пек, чарӑнчӗ те, Воропаев ҫине пӑхса тимлинчен ытларах ҫилӗллӗ сасӑпа ҫапла каларӗ: Закончив о перспективах, Корытов начал было о реальных возможностях, но, точно вдруг что-то вспомнив, остановился и голосом скорее раздраженным, чем внимательным, сказал, полуглядя на Воропаева:

— Каясчӗ акӑ сан вӗсем патне счетовода, полковник. — Пошел бы ты к ним счетоводом, полковник. Пӳлӗм сана халь тесен халь параҫҫӗ, ҫемьеллӗ пулсан, вӑхӑт иртнӗ май, сана вӗсем ҫурт та лартса парӗҫ. Комнату тебе дадут хоть сейчас, а заведешь семью, так со временем они и хату тебе поставят.

Колхозниксем Воропаев ҫине ҫаврӑнса пӑхрӗҫ. Колхозники оглянулись на Воропаева.

Колхоз председателӗ, Стойко, леш пуш ҫанӑллӑ, ҫӳле те яштака пӳллӗ каччӑ, хӑнӑхнӑ майӗпе «смирно» тӑчӗ. Председатель колхоза, Стойко, тот самый высокий статный парень с пустым левым рукавом, по привычке стал смирно.

— Кӳрентермӗпӗр, полковник юлташ, — кӗскен те темле питӗ ҫирӗппӗн каларӗ вӑл. — Не обидим, товарищ полковник, — сдержанно и как-то очень твердо, сердечно сказал он.

— Кӑштах тӑхтам-ха, куркаласа ҫӳрем, — сӑмаха ытлашши ямасӑр ответлерӗ Воропаев. — Подожду маленько, пригляжусь, — ответил Воропаев, не распространяясь.

— Сводкӑна илтмерӗр-и? — ыйтрӗ вӑл. — Сводку не слышали? — спросил он. Ӑна никам та ответлемерӗ. Ему никто не ответил.

Ӳкӗтлесе-туса калаҫмасӑрах, Корытов вырӑнти вӑйсемпе мӗн тума май пурри ҫинчен калама пуҫларӗ; кашни пӗчӗк япала ҫинченех ҫав тери тӑрӑшса каланине курсан вӑл хӑй калаҫӑвне час пӗтерес ҫукки палӑрчӗ. Корытов, не уговаривая, спокойно перешел к теме местных возможностей и, судя по тому старанию, с каким он останавливался на каждой мелочи, намерен был не скоро закончить.

Анчах Воропаев каланӑ «сводка» сӑмах аудиторие пӑлхатса ячӗ. Но слово «сводка», вырвавшееся у Воропаева, взбудоражило аудиторию. Халӑх пӑшӑлтатма тытӑнчӗ, Корытов каланисене те питех тимлесе итлемерӗ. Народ зашептался и слушал Корытова не очень внимательно.

«Кирлинчен пуҫламасть, — шухӑшларӗ Воропаев Корытов ҫинчен. — Сводка, сводка, Верховнӑйӑн приказӗ, фронтсенче пулса иртекен ӗҫсем — акӑ мӗн халӗ чи кирли». «Не с того начинает, — подумал Воропаев о Корытове. — Сводку, сводку, приказ Верховного, события на фронтах — вот что сейчас главное».

Мӗншӗнне хӑй те пӗлмесӗр, тен, пӗччен юлас тесе пулӗ, вӑл тусем ҫинелле утрӗ. И, сам еще не зная зачем, скорее всего чтобы остаться наедине с собою, зашагал в горы.

Хӗвел каҫхи тӗтрене, арланӑ йӗпе ҫип сарнӑ пек, тусен кӑнтӑр аяккисене сарса хучӗ те типӗтсе ячӗ. Солнце просушивало ночные туманы, расстеленные, как мокрая пряжа, на южных склонах гор. Унта тӗрлӗ йышши, тӗрлӗ тӗслӗ тӗтресем те пулнӑ: кӗҫҫе пекех ҫирӗп те пирчевлисем те, сӳс пек сайра та вӗлтӗрккисем те, персе ӳкернӗ шурӑ хурсем пекки те. Тут были всяческие туманы, всех типов и всех расцветок: были крепкие, плотные, как войлок, были редкие, сквозные, как пряди, были похожие на подбитых белых гусей. Тусен тӑррисенче ҫилпе арканса пӗтнӗ тӗтрен нӳрӗ мамӑкӗ, тинӗсе тусенчен чӗрӗ чаршавпа уйӑрса, сывлӑшра тӑрать. Сырой пух облаков, в клочья растерзанных ветром где-то высоко над горами, стоял в воздухе, отделяя море от гор живою занавесью. Тинӗс, лаптака та тирпейсӗррӗн сӑрланӑ, — пӑртак лӳчӗркеннӗ поднос пек, кӑваккӑн курӑнса выртать. А море лежало сине-лиловым, небрежно отлакированным подносом с неровной, как бы мятой поверхностью. Поднос ҫинче темӗн курӑнса тӑрать — те карап, те мӗлкӗ. На подносе что-то торчало — не то корабль, не то сгусток тени.

Чӑрӑш лӑсси, чапӑр курӑкӗпе армути тата пылак курӑнса клевер шӑршин сивӗ пайӑркисем, ирхи хӗвел ҫинче аялалла юхаҫҫӗ. Потоки душистой хвои, тяжелые, медовые ручьи чебреца и полыни, струи студено пахнущей мяты и клевера бежали вниз, резвясь на утреннем солнце. Вӑхӑчӗ пӗртте курӑксем чечекленмелли вӑхӑт мар ӗнтӗ, анчах чечексен шӑрши пурах. И хотя время года совершенно исключало возможность цветения трав — их запахи были несомненны.

Ҫавна пула, Воропаев хӑй ҫӳлелле епле улӑхнине те асӑрхамасӑр пычӗ. Благодаря им Воропаев шел, почти не замечая подъема. Хула хыҫа юлчӗ. Городишко остался позади. Унта-кунта ҫеҫ упранса юлкаланӑ садсен татӑк-кӗсӗкӗсем хупӑрласа илнӗ чул ҫуртӑн ишӗлчӗкӗсем ҫине, типсе ларнӑ ҫӗленсенни пек чӑлӑш-чалӑш глицинийсем хушшине Воропаев ирхи апат тума ларчӗ. На развалинах кирпичного дома, окруженных обломками кое-где уцелевшего сада, среди кособоких глициний, напоминающих сейчас засохших змей, Воропаев присел позавтракать. Чӑннипе, вӑл ӗнерхи кӑнтӑрларанпа вара ҫимен. По сути дела, он не ел со вчерашнего полудня. Ҫӑкӑрӗ унӑн Мускавра илниех пур-ха, сардинисем — Португалирен трофей вырӑнне илсе килнӗскерсем, тискер козуля уринчен тунӑ авӑрлӑ фин ҫӗҫҫи те трофейнӑй пулнӑ. Хлеб у него сохранился еще из Москвы, а сардины были португальские, трофейные, финский нож с рукояткой из ноги дикой козули тоже был трофейный.

Хула пӗр хӗрринчен тепӗр хӗррине ҫитиех курӑнать, аякран пӑхакан хӗвелпе лайӑх ҫуталнӑ ҫыран хулан икӗ енче те вуншар километра яхӑнах уҫӑлать. Город был виден от края до края, по обе стороны его на добрый десяток километров раскрылось побережье, сейчас хорошо освещенное боковым солнцем. Тусене, хӗвел вӗсем ҫумне ҫыпҫӑнман е вӗсенчен аякран ҫаврӑнса кайнӑ пек, темшӗн яланах кӑвакрах сӗм витсе тӑрать. Горы же все время были почему-то в тени, будто солнце не приставало к ним или обходило их стороной.

«Нивушлӗ ҫакӑнта виҫӗ пӳлӗмлӗ пӗчӗк ҫурт та тупӑнмӗ-ши вара?» «Неужели тут не найдется домика в три комнатки?»

Вӑрҫӑччен хулапа ту хырҫи хушшинчи сӑртсем ҫинче санаторисен ҫурчӗсем ларнӑ, халӗ вӗсем ишӗлсе пӗтнӗ, анчах врачсемпе сестрасем пурӑнакан санатори ҫурчӗсем тавра ларса тухнӑ пӗчӗк коттеджсем унта-кунта сыхланса юлнӑ-ха. До войны на холмах между городом и горной грядой стояли здания санаториев, теперь они были разрушены, но маленькие коттеджи вокруг них, где жили врачи и сестры, кое-где сохранились. Ҫав ҫуртсенче ҫутӑ ҫукки, вӗсене хутса ӑшӑтма вутӑ пулманни тата вӗсем хуларан инҫетре ларни ҫеҫ тарӑхтарать. Беда лишь в том, что в этих домах нет света, их нечем отопить и они далеко от города.

Ӗҫ ҫукран, Воропаев хӑй ӑнсӑртран пырса кӗнӗ ҫурта пӑхма тытӑнчӗ. Воропаев стал от нечего делать присматриваться к стенам, его случайно приютившим.

Ишӗличчен ҫурт пысӑках пулман пулас — тӑватӑ пӳлӗмпе кухня («Мана ҫавсем кирлӗ те») тата ҫурт умӗпе хыҫӗнче пӗчӗк сад пур. Дом до своей гибели был, очевидно, небольшим — из четырех комнат с кухней («То, что мне надо!») и садиком впереди и позади дома. («Питӗ лайӑх сад» Пӗрре, иккӗ, виҫҫӗ… ҫирӗм ултӑ йывӑҫ»). («Замечательный садик» Раз-два-три… двадцать шесть деревьев».) Водопровод кранӗ килкартинче ҫӗкленсе тӑрать, юпасем ҫинче, балконпа юнашар, пралуксем сулланаҫҫӗ; электричество та пулнӑ иккен. Водопроводный кран торчал во дворе, рядом с балконом, на столбах мотались обрывки проводов: значит, было и электричество. Ятарласа купаласа тунӑ ҫул ҫак ҫӗр лаптӑкӗн хӗррипе тӑвалла хӑпарса каять. Грейдерная дорога вздымалась вверх, почти касаясь участка. («Питӗ лайӑх вырӑн! («Замечательное место! Вутта ҫурт патнех тиесе килме пулать»). Дрова можно подвезти к самому дому».) Ҫурт юлашкийӗсене лайӑхрах пӑхас тесе, Воропаев чул ҫинче тепӗр енне ҫаврӑнчӗ. Воропаев повернулся на камне, чтобы лучше осмотреть остатки здания. Пӳртӗн ҫийӗ те, чӳрече рамӗсем те, алӑкӗсем те, урайӗ те ҫук. Не существовало ни крыши, ни оконных рам, ни дверей, ни полов. Мӗн ҫунма пултараканни пурте ҫунса кайнӑ, мӗн юлни ҫур пус та тӑмасть. Все, что способно было гореть, сгорело, оставшееся не стоило ни гроша. Анчах тӗрӗс мар виҫкӗтеслӗх формиллӗ ҫӗр лаптӑкӗ пит аван вара. Но участок в форме неправильного треугольника был превосходный. Пысӑках мар чул хӳмен юлашкийӗсем лаптӑкӑн кукӑр-макӑр чиккине пунктирпе кӑтартса тӑрать. Остатки невысокого каменного забора пунктиром указывали витиеватые границы усадьбы. Сулахайра — тарӑн вар. Слева — глубокий овраг. («Пысӑках мар пӗве тусан шывӗ те хамӑнах пулать»). («При небольшой плотине была б своя вода».) Сылтӑмра тата ҫурт умӗнче — виноград тӗмӗсем, сулахайра — шифер тӑм сӑрчӗсем. Справа и перед домом — виноградники, слева — шиферные холмы.

Ҫурта юсаса ҫӗнетме миҫе кирпӗч кирлӗ пулассине Воропаев хулӑпа ҫӗр ҫинче чӗркелесе шутласа кӑларчӗ. Прутиком на земле Воропаев подсчитал приблизительное количество кирпичей, нужных для воссоздания дома.

Шухӑшлама та кирлӗ мар. Нечего было и мечтать. Кунтан лайӑхрах лаптӑк ниҫта та тупас ҫуккине вӑл хӑй те пӗлет, анчах ку пушши те паллӑ мар-ха. А между тем лучшего участка, он понимал, ему нигде не найти, если, конечно, этот свободен. Ҫапах та, пурне те шута илсен, ҫурт шӑпипе хуҫин шӑпи тахҫанах пӗр пек пулнӑ ӗнтӗ. Но, судя по всему, хозяин давно уже разделил судьбу своего дома.

Ҫук, мӗн каламалли пур, лаптӑк питӗ лайӑх. Нет, участок первоклассный, что и говорить. Мӗнпур инкекӗ те — ҫак тупнӑ лаптӑк тӗлӗнмелле лайӑх та, ҫав хушӑрах ниме тӑман усӑсӑр япала пулнинче кӑна. Беда лишь в том, что это была чудесная и вместе с тем совершенно бесполезная находка. Пӗччен хуҫа темле тӑрӑшсан та ӑна майласа ҫитереймен пулӗччӗ. Хозяин-одиночка ни при каких условиях не справился бы с восстановлением этой усадьбы.

Воропаев колхоз еннелле пӑхма тытӑнчӗ. Воропаев стал присматриваться к колхозу. Колхозӑн садсемпе виноградниксем хупӑрласа тӑракан ҫурчӗсем кунтан питӗ лайӑх курӑнаҫҫӗ. Дома колхоза, окруженные садами и виноградниками, отлично были видны отсюда.

Вӑрҫӑччен колхозран хӗвеланӑҫ еннелле, ту ҫинчен анакан тарӑн вар тӑрӑх, уйрӑм пурӑнакан ҫынсен ҫурчӗсем ларса кайнӑ. До войны к западу от колхоза, по берегам овражистой горной реки, тянулось два ряда домов, принадлежавших частным лицам.

Ӗлӗк дачӑсем пулнӑ ҫӗрте тӗкӗсене татнӑ ҫамрӑк автансем пек ҫаралса юлнӑ тирексем, пушар пулнӑ вырӑн тавра тытса тухнӑ тимӗр карта курӑнса тӑрать. Несколько тополей, ободранных, как молодые петухи, да железная ограда вокруг пожарища торчали на том же месте, где были когда-то дачи. Пысӑк, лайӑх ҫуртсене вӑрҫӑ пӗтӗмпех пӗтерсе тӑкнӑ, анчах паянтан пуҫласа этеме пӗчӗк япала та ҫитнӗ пек, мӗнпур мӗскӗн, ӗмӗрне пурӑнса ирттерекен ҫуртсене вӑл тӗкӗнмен. Война пожирала хорошие, большие дома, оставив целыми все жалкие, отживающие, словно отныне человеку предлагалось довольствоваться лишь малым.

«Ҫапах та, мӗн те пӳлин суйласа илесех пулать ӗнтӗ». «В конце концов надо на чем-то остановиться». Воропаев ирӗксӗрех хӑй паҫӑр кӑна алӑкӗ умӗнче чарӑнса тӑнӑ ҫурта аса илчӗ. И невольно мысли Воропаева вернулись к тому дому, у порога которого он сидел.

Чӑннипе илсен, ҫав ҫуртран лайӑхраххи урах пулма та пултараймасть ӗнтӗ. В сущности, лучше этого дома ничего не могло быть. Кивҫене кӗрсе те пулин юсама пулатчӗ-и тен. Ремонт удалось бы сделать, наверное, в кредит. Воропаев хӑйне ҫак ҫуртра пурӑннӑн туйма тӑрӑшрӗ. Воропаев попробовал представить свою жизнь в этом доме.

Вӑл шурӑ ҫӳҫлӗ типшӗм ачине кунта епле илсе килесси ҫинчен, 1939 ҫулта хӗллеренпе ещӗксенче кӑвакарса выртакан кӗнекисене ҫӳлӗксем тӑрӑх епле тӑратса тухасси ҫинчен, ывӑлӗпе ҫакӑнтан тинӗс хӗррине епле ҫӳресси ҫинчен шухӑшларӗ. Он представил, как привезет сюда сына, белобрысого, худенького северянина, как расставит на полках книги, плесневеющие в ящиках — чорт их возьми! — с зимы 1939 года, как они с сыном будут ходить отсюда к морю… Хӑй пижама тӑхӑнса, аллине вӑлта хуллисем тытса пулла каясси ҫинчен асӑнсан, вӑл кулса илчӗ. Он улыбнулся, представив себя в пижаме, с удочкой в руках. Калас пулать, пурнӑҫран тухса ӳкнӗ пенсионер пек кӑна никӗсленесшӗн мар вӑл ҫакӑнта, анчах ҫуртсӑр ҫынна пуринчен ытларах йӑва кирлӗ вӗт-ха. Конечно, не ушедшим от жизни пенсионером намерен он был обосноваться здесь, — да ведь бездомному нужно прежде всего гнездо. Ӑнсӑртран килсе тухнӑ пӗр пӗчӗк шухӑш унӑн ытти тӗп шухӑшӗсене пурне те ҫӗнтерчӗ. Но тут одна нечаянная маленькая мысль опередила те главные мысли, которые одни занимали его сейчас. Ҫав шухӑш сӗт ҫинчен шухӑшлани пулчӗ. Мысль эта была о молоке.

«Ирсерен качака сӗчӗ ӗҫме питӗ те аван вӗт. «Хорошо бы по утрам пить козье молоко. Паллах, ҫавна тума кунта йывӑрах мар, — сиксе тухрӗ тепӗр шухӑш. Конечно, тут это несложно организовать, — мелькнула другая мысль. — Ӑҫтан илмелле-ха ӑна, — ҫуралчӗ виҫҫӗмӗш ыйтӑвӗ. — Откуда носить? — возникла третья. — Тата ӑна кам иле-иле килсе парӗ мана?» — И кто это будет делать?»

Пӳртпе колхозӑн ҫывӑхри ҫурчӗсем хушши мӗн чухлӗ пулассине Воропаев куҫпа пӑхса виҫрӗ, хушӑ икӗ километра яхӑн пулчӗ. Воропаев на глаз прикинул расстояние от дома до ближайших строений колхоза, вышло что-то около двух километров.

Ҫӗнӗ открыти унӑн мӗнпур планӗсене пӗтерсе хучӗ. Открытие было пропастью, в которую обрушились все его планы. Сӗчӗ вӑл юрӗ-ха, анчах Сережӑна шкула ҫӳреме питӗ инҫе пулать вӗт-ха? Молоко молоком, но как же Сережа в эдакую даль будет ходить в школу? Ҫулла мар, хӗллехи ҫиллӗ уйӑхсенче? Да не летом, а в зимние ветреные месяцы? Столовӑйпе ӗҫ тухмӗ, анчах кам вӗсене апат пӗҫерсе-парӗ-ха, тата ҫав столовӑйӗ те таҫта тинӗс хӗрринче пулӗ-ха? Ну, а кто же им будет готовить, ведь столовой не обойдешься, и где она, к чорту, эта столовая, где-нибудь у самого моря? Пӳрте мӗнпе хутса ӑшӑтмалла? А чем топить? Тата ҫав мӗнпур ӗҫсене кам туса пырӗ? И кто же будет всем этим заниматься?

Хӑрах ураллӑ инвалид — хуҫа марри, вӑл, Воропаев, хӑй ҫуртӗнче пурӑнма пултараяс ҫукки уншӑн тӳрех паллӑ пулчӗ. И ему сразу стало ясно, что инвалид с одной ногой — не хозяин и что ему, Воропаеву, не жить в своем доме.

«Вӑл манпа пӗрле пулнӑ пулсанччӗ акӑ». «А если бы она была со мной?»

Юхӑнса кайнӑ, пур япаларан та аякра тӑракан ҫак ҫурта вӑл крахмалланӑ халат тӑхӑннӑ, ҫӑмӑл, вӑрт-варт кӗлеткеллӗ Александра Ивановна Горевӑна курнӑ пек туйма тӑрӑшса пӑхрӗ, анчах Горева епле вутӑ ҫурассине е шыв йӑтассине шухӑшласа илчӗ те, унпа ҫак ту ҫинче йӑвара пурӑнасси вырӑнсӑр та пурнӑҫлама май ҫук япала пулнине ӑнланса илчӗ. И как только он представил себе легкую, всегда стремительную фигуру Александры Ивановны Горевой, в ее накрахмаленном докторском халате, среди хаоса этой запущенной, от всего удаленной усадьбы, вообразил, как она будет тут колоть дрова и таскать воду, — он понял, что и с нею жизнь здесь, в этом горном гнезде, была бы нелепа и неосуществима.

Пурне те тума пултаракан, пурне те тума пӗлекен арӑмӗ Варя та, Сергейӑн амӑшӗ (чӗрӗлсе тӑрас пулсан ӗнтӗ) кунта пурӑнма ниепле те килӗшмен пулӗччӗ. Да если бы даже встала из могилы жена Варя, мать Сергея, та, которая все могла и все умела, то и тогда не получилось бы тут, пожалуй, никакой жизни. Мӗншӗн тесен вӑл, хура ӗҫе Александра Ивановнӑран ытларах пӗлнӗ пулсан та, ӑшӑ уборнӑйсӑр, электричествӑсӑр, центральнӑй отопленисӗр тата паровой ваннӑсӑр пурӑнма пӗртте хӑнӑхман. Потому что у Вари, хоть она была и поближе к земле, чем Александра Ивановна, все равно не было уменья жить вдали от того, что называется почему-то цивилизацией и заключается главным образом в теплой уборной, электричестве, центральном отоплении и газовой ванне. Пӗлмен те. И не знала.

Хӗрӗх виҫӗ ҫула ҫитсен, вӑрҫӑра нумай вӑй пӗтернӗ хыҫҫӑн, ют ҫын пурнӑҫӗн ишӗлчӗкӗсем ҫинче ҫӗнӗ пурнӑҫ пуҫласа яма йывӑртарах ҫав. В сорок три года, потеряв на войне много сил, трудновато начинать новую жизнь на развалинах чьей-то чужой.

Воропаев рюкзакӗнче чакаланчӗ, унтан фляга туртса кӑларчӗ те ҫӑварне икӗ хупӑлча эрех йӑвантарчӗ. Воропаев покопался в рюкзаке, достал флягу и залпом выпил два колпачка водки.

Кунта лайӑх пурнӑҫ пулаймӗ. Не будет здесь хорошей жизни. Хулара ҫуралса ӳснӗ ҫамрӑк хӗрарӑма ҫакӑнта чӑхсем ӗрчетме, вӑлтапа пулӑ тытма чӗнес-и? Приглашать молодую женщину, родившуюся в городе и сформированную городом, в захолустье, на разведение кур и на ужение рыбы!.. Ҫук, ниме тӑман япала ку! Да нет, ерунда!

Хӑй ӗмӗрӗнче вӑл яланах тинӗс хӗрринче пурӑнма ӗмӗтленнӗ тата ҫавӑн пек пурнӑҫ уншӑн чи пысӑк телей пулнӑн туйӑннӑ пулсан — мӗн тӑвас-ха ӗнтӗ? Но что поделать, если всю жизнь он мечтал жить у моря и был уверен, что такая жизнь и есть выражение наивысшего счастья! Ҫавӑн пек ӗмӗт-шухӑш хыҫҫӑн килсе кунта намӑс курмалла пулнине туйса илсен мӗн пулӗ вара? И вдруг почувствовать, как эта мечта повлекла его сюда на позор и стыд?

Воропаев Ҫӗпӗр ҫынни пулнӑ. Коренной сибиряк, Воропаев. Тинӗсе вӑл чи малтан ҫитӗнсе ҫитсен, Астраханьте, Киров патӗнче чух курнӑ. Впервые увидел море, уже будучи взрослым, — в Астрахани, у Кирова. Тинӗс ӑна чӗрӗ япала пекех тыткӑна илнӗ, унпа шӑпана та яланлӑхах ҫыхӑнтарма май пулнӑн туйӑннӑ. Море сразу пленило его, как существо живое, одухотворенное, с которым можно навеки связать свою судьбу. Анчах пурнӑҫ урӑх тӗрлӗ ҫулсемпе пынӑ. Жизнь шла, однако, другими путями. Комсомол ҫулӗсем Астрахань ҫеҫенхирӗнче иртрӗҫ. Комсомольские годы прошли в астраханских степях. Кайран — партие кӗнӗ хыҫҫӑн командира тухсан, вӑл Амур ҫинче Тӑван ҫӗршывӑн чиккисене сыхларӗ, Комсомольск хулине тунӑ ҫӗрте ӗҫлерӗ. Потом, уже коммунистом, став командиром, он сторожил границу на Амуре, строил Комсомольск. Ҫур ӗмӗрне вӑл ҫарта ирттерчӗ, ҫар уншӑн тӑван кил пулса тӑчӗ; полксем, дивизисем, корпуссем — каярахпа климата, пейзажа, йӑла условийӗсене пӗлтерекен ялсемпе хуласем пулчӗҫ. Армия стала его домом на добрую половину жизни, а полки, дивизии и корпуса — теми селами и городами, с воспоминанием о которых связывались его представления о климате, пейзаже и условиях быта.

Памир е Кулундин ҫеҫенхирӗ ҫинчен каласа парас пулсан, унӑн чи малтан ҫавсем пурте полк историйӗн страници пулнине аса илмелле пулнӑ. Чтобы рассказать о Памире или Кулундинской степи, он сначала должен был вспомнить, что это страничка полковой истории.

Хасан, Халхингол, ҫурҫӗр Финлянди пурнӑҫӑн пӗтӗм сӑнарӗпе мар — ытларах юлташсен ячӗсемпе, ҫапӑҫу операцийӗсемпе асра юлнӑ. Хасан, Халхингол, север Финляндии тоже запомнились больше именами товарищей и боевыми операциями, чем общим обликом жизни. Пӗр тинӗс кӑна лӑпкӑлӑхпа, тулли телей ӳкерчӗкӗсемпе ачашланӑ, анчах лӑпкӑлӑхпа тулли телей унӑн канӑҫсӑр чунне яланах ҫитмен. И одно лишь море нежило его воображение картинами покоя и полного счастья, которых всегда немножко нехватало его беспокойной натуре. Акӑ ӗнтӗ тинӗс те юнашарах, анчах вӑл та ҫухалма пултарать иккен. Наконец-то море это было рядом, но, оказывается, — его могло и не быть. Воропаев халӗ хӑйне путнӑ хыҫҫӑн тинӗс ҫыранӗ ҫине кӑларса пӑрахнӑ карап пек туйрӗ. Воропаев был выброшен на морской берег, как затонувший корабль.

«Ну, юрӗ, урӑх ӗҫе тытӑнӑпӑр», — терӗ вӑл, тӑрса. — Ну, ничего, займемся другим, — сказал он вставая.

Тепӗр темиҫе сехетрен вӑл Корытов кабинетне кӗчӗ. Несколькими часами позднее он вошел в кабинет Корытова. Лешӗ СССР картти умӗнче фронт линийӗсене паллӑ туса тӑрать. Тот задумчиво стоял у карты СССР, размечая линию фронта.

— Мӗн те пулин хӑвна юрӑхлине тупрӑн-и? — ытлашши интересленсех те кайман пек ыйтрӗ Корытов, вара ответа кӗтсе илмесӗрех, — вӑл хӑй ҫаплалларах пулмалла — ҫапла асӑрхаттарчӗ: — Нашел что-нибудь подходящее? — равнодушно спросил Корытов и, не подождав ответа, что, кажется, было в его характере, заметил:

— Пустуях счетовода каймарӑн эсӗ. — Зря не пошел в счетоводы. Пулас миллионерсем вӗсем, тӑванӑм. Будущие миллионеры, брат. Тепӗр икӗ ҫултан вӗсем сана ай-ай лайӑх ҫурт лартса пана пулӗччӗҫ! Через два года они бы тебе такую хату воздвигли — ой-ой-ой!.. Сводкӑна илтрӗн-и? Слышал сводку?

Воропаев ӑна калаҫма чӑрмантармарӗ, ҫурчӗ-мӗнӗ ак уншӑн пулсан хуть пур, хуть ҫук, маншӑн пурпӗрех вӑл, тенӗ пек курӑнма тӑрӑшрӗ. Воропаев, не перебивая и не поддакивая, старался молчанием подчеркнуть свое полное равнодушие к жилищной проблеме.

— Эпӗ илтменни — ҫур хуйхӑ ҫеҫ-ха вӑл. — Что я не слыхал, это ещё полбеды. Анчах санӑн халӑху ӑна илтменни вара питӗ те кӳрентерет, — терӗ ҫирӗппӗн Воропаев. А что народ ее у тебя не слыхал — это очень обидно, — сказал он жестко.

— Мӗнле халӑх? — сӳрӗккӗн интересленчӗ Корытов, карттӑ ҫинчи кирлӗ вырӑна шыраса тупаймасӑр. — Какой такой народ? — вяло поинтересовался Корытов, ища и не находя на карте нужного ему пункта. — Кам та пулин илтменех пулӗ ӗнтӗ, а эсӗ — халӑх. — Кто-нибудь один не слыхал, а ты — народ. Пӑхӑр-ха ӑна, епле юратать вӑл халӑха! Смотри, пожалуйста, какой любитель народа! Одер — пысӑк шыв-и? Одер — здоровая река? Тупаймастӑп. Не найду. Мана, тӑванӑм, санӑн пӗр-пӗр уйрӑм ҫынну интереслентермест, — терӗ Корытов, карттӑран уйрӑлса. Меня, брат, твой отдельный человек не интересует, — сказал Корытов, отходя от карты. Лешне сӑмахпа ҫӗнтерес шутпа вӑл Воропаев патнелле ҫывхарчӗ. Надвигаясь на Воропаева с явным намерением дать и выиграть словесный бой. — Мана ҫынсем интереслентереҫҫӗ. — Меня интересуют люди. Эпӗ пӗтӗмлетме юрататӑп. Я люблю обобщать. Санӑн шухӑшусем санӑннисем ҫеҫ пулсан, мана вӗсем интереслентермеҫҫӗ. Меня не интересует, если твои мысли — только твои.

— Ун пек пӗтӗмлетме тытӑнсан, эсӗ ху ҫине те коллектив ҫине пӑхнӑ пек пӑхма тытӑнӑн. — Ты до того дообобщаешься, что, пожалуй, и себя станешь рассматривать как коллектив. Мӗншӗн-ха сана уйрӑм ҫын интереслентермест? Как это тебя не интересует отдельный человек? Епле-ха, апла пулсан сана Стаханов та интереслентермест, мӗншӗн тесен, стахановецсем нумай пулсан та, Стаханов пӗччен вӗт-ха? В таком случае тебя, что же, и Стаханов не интересует, ибо хотя стахановцев много, но Стаханов один.

— Хуллентерех. — Полегче. Кунта дискусси клубӗ мар. Тут тебе не дискуссионный клуб. Тархасшӑн, ытлашши шала ан кӗр. Не увлекайся, пожалуйста.

— Эсӗ еплерех калаҫкаланине куратӑп вӗт-ха эпӗ. — Я же вижу, как ты рассуждаешь. Воропаев пеккисем, тетӗн эсӗ, пиншер, ҫавӑнпа та вӑл, Воропаев, хӑйӗн пӗрре пинмӗш хакӗ чухлӗ те интереслентереймест сана. Конечно, говоришь ты, таких, как Воропаев, тысячи, и потому он — Воропаев — не может меня, то есть тебя, интересовать в меру своей одной, тысячной ценности. Ҫынсене эсӗ ушкӑнӗпе илетӗн: вӗсене пӗчченшерӗн сӑнани усӑллӑ мар имӗш. Людей ты берешь оптом, — поштучно их нет смысла изучать. Ун пек туни ухмахла пулса тухать вӗт-ха, Корытов; кунта, тӑванӑм, марксизм шӑрши те кӗмест. А ведь это глупо, Корытов, тут, брат, даже и не пахнет марксизмом.

Унӑн калаҫас килчӗ, анчах Корытов ӑна типпӗн татрӗ: Ему хотелось поговорить, но Корытов сухо прервал его:

— Ун ҫинчен эпир тепӗр чух калаҫӑпӑр. — Об этом мы в другой раз побеседуем. Кала, мӗншӗн килтӗн… Говори, зачем пришел.

— Пропагандиста кӗрес тесе килтӗм сан пата, — терӗ Воропаев, кулса, мӗншӗн тесен Корытов ӑна ӗненменнине тата ҫавӑнпа пӗрлех савӑннине те вӑл курчӗ. — Шел я поступать к тебе в пропагандисты, — сказал Воропаев улыбнувшись, потому что увидал, что Корытов и не поверил ему и вместе с тем обрадовался. — Ҫапла, ҫапла, пӗр суймасӑр калатӑп. — Да, да, даю честное слово.

Корытов, сӑн-сӑпатне пӗлтерӗшлӗн кӑтартас тесе, куҫӗсемпе тимлӗн пӑхрӗ те хӑй кресли ҫине ларчӗ. Нахмурившись, чтобы придать лицу значительное выражение, Корытов сел в свое кресло.

— Эсӗ килессине эпӗ шанса тӑтӑм, — вӑйпа сулчӗ вӑл аллине. — Уверен был, что придешь, — и с размаху рубанул рукой по воздуху. — Ҫапла пулассишӗн тупӑшма та хатӗрччӗ. — На пари готов был итти, что так получится. Юрӗ, эпӗ савӑнатӑп. Ну что ж, я рад. Ҫав дачӑсенче, тӑванӑм, эпир санпа иксӗмӗр, партин ватӑ работникӗсем, пурӑнас ҫук, ку пирӗн професси мар. Не нам, брат, с тобой, старым партийным работникам, на этих дачах жить, не наша это профессия. Ыттисем пурӑнччӑр, — анчах Воропаев унпа килӗшменнине курсан, чӑннипех тӗлӗннипе вӑл ҫапла каларӗ: Пускай другие живут, — и, приметив несогласие на лице Воропаева, воскликнул с искренним удивлением:  — Мӗн тума кирлӗ сана дача? — Да на что тебе дача? Тинӗс ҫывӑхӗнче, ҫыран хӗрринчи урамра лайӑх хваттер ҫеҫ илмеллеччӗ санӑн. Лучше взять тебе хорошую квартирку, близ моря, у набережной. Ҫук, тӗрӗс, лайӑх турӑн эс. Нет, правильно, честно ты поступил. Халӗ ӗнтӗ калаҫса татӑлма та юрать. Ну вот, давай и договоримся. Кам пуласшӑн? Кем хочешь? Пропагандист, инструктор? Пропагандистом, инструктором? Пуринпе те килӗшетӗп. На все согласен. Шутласа тупнӑ та вӗт — ҫурт. А то выдумал — дом ему. Полковник, корпус политотделӗн начальникӗ, ултӑ орден, пичетленнӗ ӗҫсем… Полковник, начальник политотдела корпуса, шесть орденов, печатные труды.

Воропаев ҫинчен калакан анкетӑри даннӑйсене Корытов хӑвӑрт, пӗр йӑнӑшсӑр каларӗ; леш вара секретарӗн тӑнӗ лайӑх пулнине аванах чухласа илчӗ. Корытов быстро, без единой ошибки выбирал из памяти анкетные данные о Воропаеве, и тот должен был невольно признать, что у секретаря отличная память.

— Партиллӗ-массӑллӑ ӗҫсен опычӗ мӗн тери пысӑк сан! — сассине хӑпартсах пычӗ Корытов. — Да ты же, чорт тебя возьми, какой опыт партийно-массовой работы имеешь! — продолжал повышать голос Корытов.

— Ан ӳкӗтле, ,манӑн райкомра ӗҫлес килни ҫинчен эпӗ каларӑм вӗт-ха. — Не уговаривай, я же сказал тебе, что хочу работать в райкоме. Анчах малтан пурӑнмалли вырӑн тупса пар. Но сначала устрой жилье. Чи малтан эпӗ ҫакна ыйтатӑп. Это мое непременное условие.

— Лена, Леночка! — хытӑ хумханса кӑшкӑрчӗ Корытов; ҫав хушӑрах Воропаев сӑмахӗсемпе килӗшнине пӗлтерсе, пуҫне сулла-сулла илчӗ. — Лена, Леночка! — входя в раж, прокричал Корытов, кивая в то же время в знак согласия со словами Воропаева.

— Кам-ха вӑл санӑн, управделами мар пулӗ-ҫке? — Да что она у тебя — управделами, что ли?

Пӗр шавламасӑр, Лена пӳлӗме кӗчӗ. Безмолвно вошла Лена.

— Пурте районта, Ленӑпа иксӗмӗр ҫеҫ юлтӑмӑр. — Все у меня в разгоне, я да она одни остались. Общежити уҫҫисем санра-и, Леночка? Ключи от общежития у тебя, Леночка? Воропаев юлташа койка тупса парас пулать. Надо койку устроить товарищу Воропаеву.

— Тӑхта-ха. — Погоди-ка. Мӗнле вара апла, мӗн тума койка! Что за чепуха, какую такую койку? Эсӗ мана хваттер пар, вот лешне, тинӗс ҫывӑхӗнчи, ҫыран хӗрринчи урамри хваттере пар; манӑн ачана илсе килес пулать, тархасшӑн, ӑнлан эс! Ты мне дай квартиру, вот ту самую, близ моря, на набережной, я же ребенка должен привезти, пойми ты наконец. Хам та шуйттан пекех чирлӗ. И сам до чорта болен.

— Каярахпа пурте пулать, — терӗ Корытов. — Все со временем будет, — сказал Корытов. — Хваттер ӑҫтине эсӗ халь тесен халь калама пултаратӑп. — Квартиру я тебе хоть сейчас назову. Приморская, саккӑр, вунпӗрмӗш номерлӗ хваттер, хамӑнне паратӑп, ӑнлантӑн-и? Приморская, восемь, квартира одиннадцать, — свою отдаю, понял? Ил. Владей. Хулара унтан лайӑх хваттер ҫук. Лучшей квартиры в городе нет. Ҫапах та халлӗхе сан общежитинче пурӑнма тивет, ӑнлантӑн-и? Ну, а все-таки жить пока что придется тебе в общежитии, понял? Санӑн хваттерӳнте пӗр кантӑк та, пӗр рам та ҫук, кӑмакисем ҫӗмрӗк. В квартире твоей нет ни одного стекла, ни одной рамы, печи сломаны. Ӑнлантӑн-и?Понимаешь? Ӑҫта вырнаҫтарас-ха пирӗн ӑна? — ыйтрӗ вӑл Ленӑран, — Санпа юнашарри кам унта? Куда бы нам его поместить? — обратился он к Лене, — Кто с тобой рядом?

— Мирошин. — Мирошин.

— Аха. – Но. Питӗ аван. Прекрасно. Вӑт Мирошин хваттерне йышӑнтӑр та. Вот пускай мирошинскую комнату и занимает. Уҫҫисем санра-и? Ключи у тебя? Воропаева пурӗ те виҫӗ кунлӑха кӑна, кайран курӑнӗ. Воропаеву всего дня на три, а там видно будет. — Вӑл Воропаев енне ҫаврӑнчӗ: — ыранхи кун эсӗ вырнаҫӑн, хатӗрленӗн, ырантан тепӗр кунне колхозсене кайӑн. — Он обратился к Воропаеву: — Завтрашний день тебе на устройство, на подготовку, а послезавтра поедешь по колхозам. Сана эпӗ виҫӗ колхоз паратӑп, унта пӗр эрне пек пурӑн, ҫынсемпе калаҫ, пулӑш вӗсене. Я тебе дам три колхоза, побудь там с неделю, поговори с людьми, помоги им. Обкомпа эп сан пирки хамах калаҫса татӑлнӑ. А с обкомом я насчет тебя сам договорюсь.

— Калле таврӑннӑ хыҫҫӑн ӑҫта кайса кӗрӗп эпӗ? — Куда же я денусь по возвращении?

— Лена сана каллех ӑҫта та пулин чикӗ, вырнаҫтарӗ. — Лена тебя опять куда-нибудь сунет. Пирӗн пурте ҫапла пурӑнаҫҫӗ. У нас все так живут. Карусель пекех ҫавӑрӑнатпӑр. Крутимся, как карусель. Ну, каях ӗнтӗ, Леночка. Ну иди, Леночка.

Вӗсем иккӗн юлчӗҫ. Они остались вдвоем.

— Паллах, фронтра сана ҫӑмӑлрах пулнӑ. — На фронте тебе было, конечно, легче. Унта сан адъютантсем, автомобильсем, телефонсем. Там у тебя адъютанты, автомобили, телефоны. Хушатӑн ҫеҫ — тӑваҫҫӗ те. Приказал — сделали. Ҫапла-и?Так ли? Анчах пирӗн кунта, тылра, ҫӗмӗрнӗ вырӑнсенче — хуйхӑ кӑна. А у нас здесь, в тылу, в побитых местах, — чистое горе. Акӑ эпӗ сана ҫирӗм пилӗк километра командировкӑна яратӑп, анчах машинӑсем манӑн ҫук, телефон та ҫук, почта та эрнере икӗ хутчен ҫеҫ, тата ҫуран ҫӳрет. Вот я тебя командирую за двадцать пять километров, а машины у меня нет, и телефона тоже нет, и почта только два раза в неделю пешком ходит. Ӑнлантӑн-и?Понимаешь?

Ҫӗнтерме пултарайман йывӑрлӑхсемпе мухтаннӑ пекех Корытовӑн сӑн-пичӗ салхуланса кайрӗ. Вид у Корытова был страдальческий, точно он хвастался трудностями, преодолеть которых не мог.

— Сирӗн ҫынсем пурте сан пек кӑмӑллӑ-и? — иронипе ыйтрӗ Воропаев. — У вас все так настроены, как ты? — иронически спросил Воропаев. — Ӑнӑҫсӑрлӑхсем малалла та пулӗҫ. — Неудачи неизбежны. Вӗсем малашне пулӗҫ тесе мӗншӗн хӑвна ху ӳкӗтлетӗн-ха эсӗ? Зачем ты сам себя уговариваешь, что он неизбежны? Ҫынсене пух-ха, вӗсенчен лайӑхраххисене суйласа ил те, ҫавсем ҫине таян… Ты собери-ка людей, отбери из них лучших, обопрись на них.

— Вот, вот, вот! — Вот-вот-вот. Эпӗ ҫавӑн ҫинчен калаҫасшӑнччӗ те санпа. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Санӑн, тусӑм, мана пирӗн районта Черкасова движенине организацилесе парас пулать. Ты мне, друг, должен организовать у нас в районе черкасовское движение. Ҫавӑн чух сана, туршӑн та, дворец парӑпӑр, — шӳтленӗ пек те, темрен йӗрӗннӗ пек те, аллине сулчӗ Корытов. Дворец тебе тогда дадим, ей-богу, — с шутливой пренебрежительностью взмахнул рукой Корытов.

— Мӗн-ха эсӗ мана Черкасова движенийӗ пирки ӑнлантарма тӑрӑшатӑн? — Да что ты толкуешь мне о черкасовском движении. Эпӗ Черкасовӑна пӗлетӗп, эпӗ унпа нумай калаҫрӑм, унӑн движени шухӑшӗ ӑҫтан тата епле тухса кайнине те пӗлетӗп. Я знаю Черкасову, я с ней помногу беседовал и понимаю, откуда и как у нее появилась идея движения. Вӑл мӗнрен пуҫланнине эсӗ астӑватӑн-и, — Павлов сержантӑн ҫуртӗнчен, ҫав Сталинградри паллӑ ҫуртран. Ты помнишь, с чего она начала — с дома сержанта Павлова, с этого знаменитого сталинградского дома-легенды. Мӗншӗнне пӗлетӗн-и? Знаешь почему? Мӗншӗн тесен, чӑннипе калас-тӑк, вӑл, ҫӗнӗ ҫынсем килсе тулӗҫ те хускану-пӑлханура ҫав паллӑ ҫурт ҫинчен манса кайӗҫ, чап та пӗтӗ, паттӑрла ӗҫ те манӑҫа тухӗ, тесе хӑранӑ. Потому что, откровенно говоря, боялась, что понаедут новые люди и в суматохе не вспомнят о знаменитом доме, и погибнет слава, забудется подвиг. Малтан унӑн хулана мар, ҫав пӗр ҫурта кӑна юсас шухӑш пулнӑ. Ей захотелось поначалу собственно не город восстановить, а только один этот дом — во имя самолюбия. Вӑл ӑна юсаса ҫӗнетнӗ, анчах ҫав хушӑра унӑн пуҫарӑвне пичет, общественность, парти малалла тӑснӑ, эсӗ юратнӑ пек каласан, пӗтӗмлетнӗ… И она восстановила его, но за это время почин ее был подхвачен печатью, общественностью, партией, обобщен, как ты любишь говорить…

— Аха!— Вот! Куратӑн-и? Видишь? Ҫапах та пӗтӗмлетнӗ! — хушма ӗлкӗрчӗ Корытов. Все-таки обобщен! — успел вставить Корытов.

— …Пуҫарӑва ҫӳле ҫӗкленӗ те, вӑл юхӑм пулса тӑнӑ, мӗншӗн тесен ӑна чи малтан Черкасова хӑй, унран вуншар пин ҫын йышӑннӑ. — …Поднят на огромную высоту и стал движением, потому что его приняли десятки тысяч людей, и прежде всего сама Черкасова. Ҫав ҫӗкленӳпе вӑл пӗр тан пынӑ, ӳкмен, ун ҫинче тытӑнса тӑнӑ. Она оказалась сродни этой высоте и не упала, а удержалась на ней.

— Вот, вот, вот. — Вот-вот-вот. Эсӗ Черкасова вырӑнне тӑр та, туйса ял лайӑхрах, опытне пӗтӗмлет. Ты и стань на место Черкасовой, прочувствуй, обобщи опыт… Ҫапла, ҫапла. Да, да. Мӗнле-ха тата? А как же? Ҫынсене энтузиазмла чирлеттер! Зарази людей энтузиазмом! Эс хӗрӳллӗ ҫын! Ты человек горячий!

Вӗсем харӑс калаҫма тытӑнчӗҫ, анчах пӗрне-пӗри мӗн каланине кашниех илтрӗ, ӑнланчӗ; сассисене ҫаплах хӑпартса пычӗҫ пулсан та, вӗсем хӑйсен шухӑшӗсене пӗлтерме те, вӗр-пӗрне ответлеме те ӗлкӗрсе пычӗҫ. Они заговорили одновременно, но — как ни странно — каждый слышал и понимал, что говорит другой, и они успевали и выразить свои мысли и ответить один другому, несмотря на то, что все время повышали голоса. Вӗсем кӑшкӑрашса калаҫма тытӑнсанах Лена кабинета кӗчӗ те вӗсем мӗн ҫинчен калаҫнине итлеме чарӑнса тӑчӗ, мӗн пулса иртнине вӑл часах тавҫӑрса илеймерӗ, анчах уншӑн ҫакӑ паллӑ пулчӗ: хӑйӗн хуйхи-суйхисене, ӑнӑҫсӑрлӑхӗсене пула, ҫак хӑрах ураллӑ полковник кашнинех, чи малтан — Корытова, сахал мар чӑрмав кӳрет. Но Лена, войдя в кабинет при первых их криках и не без любопытства остановившись послушать, о чем они говорят, долго не могла вникнуть, в чем собственно дело, и ей стало ясно только одно: этот одноногий полковник от горестей и неудач своих причинит тут всем немало хлопот и первому — Корытову. Вӑл Корытова ураран ӳкерсен те ним тӗлӗнмелли те пулмасть, мӗншӗн тесен Воропаев Корытовран чылай вӑйлӑрах; Лена ӑна ытти хӗрарӑмсенни пекех ӑнлантарса пама ҫук сисӗмлӗхпе пӑхса туйрӗ. И ничего не будет удивительно в том, если он свалит Корытова, потому что она видела тем необъяснимо безошибочным взглядом, который так присущ женщинам, что Воропаев сильнее Корытова.

Вӗсем пӗр-пӗрне ҫаплах кӑшкӑраҫҫӗ-ха: А они кричали друг другу:

— Энтузиазм, ха-ха! — Заразить энтузиазмом, ха-ха! Вӑл мӗн иккенне, вӑл мӗнрен пуҫланнине эс пӗлетӗн-и? Да ты знаешь, что это такое, с чего начинается? Сталинградра — кашни чул юнлӑ, кашни ишӗлчӗк — паттӑрла ӗҫӗн мавзолейӗ, а санӑн мӗн? В Сталинграде каждый камень в крови, каждая развалина — мавзолей героизма, а у тебя? Сан району оккупаци кунӗсенче мӗн тунине, вӑл епле кӗрешнине, унӑн чапӗпе вӑйӗ мӗнре пулнине эсӗ пӗлетӗн-и? Что делал твой район в дни оккупации, как боролся, в чем его слава и сила, ты это знаешь?

— Вӑт эпӗ сана ҫав ыйтӑва тӗпчесе вӗренме, пӗтӗмлетме, анализ тума тата хӑвӑн конкретлӑ практикӑллӑ сӗнӗвӳсене райком бюроне каласа пама хушатӑп… — Вот я тебе и поручаю изучить этот вопрос, обобщить, проанализировать, как полагается в таких случаях, и представить на бюро райкома в виде конкретных практических предложений. Эпӗ ҫапла шутлатӑп — тӗслӗхрен пуҫла, ҫапӑҫури пекех хавхалантар ҫынсене, полковник… Но мое личное мнение — начни с живого примера, зарази, полковник, знаешь, как в бою… «Малалла! Ман хыҫҫӑн!» «Вперед! За мной!» Вӑт ҫапла. Вот так. Вӑл лайӑх пулнӑ пулӗччӗ. Это было бы хорошо.

— Хавхалантар, хавхалантар! — Зарази, зарази! Мӗн-ха пит эс! Да что ты в самом деле! Мӗншӗн-ха эсӗ халиччен хавхалантармарӑн, мӗн кӗтсе пурӑнтӑн? Так чего ж ты не заражал до сих пор, чего ты ожидал? Сан ҫыннусем ак ӗҫ ӑнӑҫлӑ пуласса шанмаҫҫӗ, йывӑрлӑхсенчен хӑраҫҫӗ, а эсӗ вӗсене ҫаплах плансемпе, ҫаплах плансемпе тарӑхтаратӑн, сӑмсисенчен тӗкетӗн, ухмахла хутсемпе!.. А вот у тебя люди заражены неверием, угнетены трудностями, а ты им только дурацкие бумаги в нос тычешь…

— Сӗмсӗр эсӗ, туршӑн та, сӗмсӗр ҫын! — Нахал ты, ай, ей-богу, какой же нахал! Вӑрҫӑ иртӗнтернӗ сире! Избаловала вас война! Аскӑнлатнӑ, ӑйӑрсене! Развратила жеребцов! Хура ӗҫе маннӑ пулсан, мӗнле коммунист-ха эс, шуйттан патне каясшӗ! Какой ты, к чорту, коммунист, если ты отвык от черной работы! Санӑн хушса ларасчӗ те листовкӑсем ҫырасчӗ! Тебе только приказывать да листовки писать!

— Итле-ха, ӑҫта сан намӑсу! — Да где у тебя совесть, послушай! Эсӗ вӑл, тӑванӑм, кӑшкӑркаласа халӑх хыҫҫӑн чупатӑн: «Эх, мӗн тери лайӑх ертсе пыратӑп эп». Это ты, брат, бежишь за народом да покрикиваешь: «Эх, как я здорово им руковожу». Халӑх сансӑрах тусене ҫӗкле-ҫӗкле лартать; Сталин хушнӑ пек ертсе пыр вӗсене, — халӑх океана пӗр вырӑнтан тепӗр вырӑна куҫарӗ. Народ и без тебя горы на себе перетащит, а руководи им, как велит Сталин, — так он океан перельет с места на место.

— Эс тӑхта, эс итле, эс ҫакна ӑнлан: халӑха сӑмахпа мар, ӗҫпе ҫеҫ хавхалантарма пулать. — Ты погоди, ты слушай, ты одно пойми: заразить можно не словами, а делом. Эсӗ ҫапла ту та ӗнтӗ. Ты вот и организуй. Ҫынсем уйӑрса ил, мӗн тата мӗнле тумаллине ӑнлантар, ҫӗкле вӗсене ҫӳле — вара каять ӗҫ… Отбери людей, внуши им, что и как делать, подними их высоко — вот и пойдет… Героизм вӑл — ӑнсӑртран пулакан япала мар, организаци. Героизм — это не стихия, а организация. Геройсене, тӑванӑм, пулӑшакансем кирлӗ. Герои, брат, нуждаются в повитухах.

— Ну, тӗрӗс! — Ну, правильно!

— Мӗн тӗрӗс? — Что правильно?

— Эпӗ сана ҫавна калатӑп та. — Я это тебе и говорю.

— Ҫук, тӑванӑм, эпӗ сана калатӑп, эсӗ пур — хирӗҫлетӗн. — Нет, это, брат, я тебе говорю, а ты возражаешь.

— Эпӗ хирӗҫлетӗп-и? — Я возражаю?

Вӗсенчен хӑшӗ малтан «тӗрӗс» тесе каланине тавҫӑрса илме пултараймасӑр, иккӗшӗ те калаҫма чарӑнчӗҫ, йывӑррӑн сывласа, пӗр-пӗрин ҫине ҫилӗллӗн пӑхса тӑчӗҫ. Они замолчали, не в силах сообразить, кто из них первый сказал «правильно», и, отдуваясь, с раздражением разглядывали друг друга.

— Пӗтӗмӗшпе илсен, эпӗ мӗн калас тенине эсӗ ӑнлантӑн, — терӗ Корытов, ӗҫ папкине хӑвӑрт хӑй патнелле шутарса. — В общем ты понял, что я хотел тебе сказать, — произнес Корытов, резким жестом придвигая к себе папку с делами. — Героизм — ӑнсӑртран пулакан япала мар, организаци. — Героизм — организация, а не стихия.

— Тӗрӗс, — килӗшрӗ Воропаев, юлашки сӑмах хӑйӗнче юлнине ҫирӗп ӗненсе. — Правильно, — согласился Воропаев, твердо веря, что последнее слово осталось за ним. — Ку — ман яланхи шухӑш. — Это всегдашнее мое мнение.

— Мӗншӗн-ха эпир тавлашрӑмӑр? — Чего же мы спорили?

— Пӗлместӗп.- Не знаю.

— Апла эпир тавлашмарӑмӑр, калаҫса татӑлтӑмӑр курӑнать? — Значит, выходит, не спорили, а вроде как договорились.

— Ҫапла пулса тухать.— Выходит, так.

— Хӑрушӑ ӗҫ! — Жуткое дело! Хӗрӗх пилӗк минут ахалех лӑпӑртатса лартӑмӑр!.. Сорок пять минут кошке под хвост!.. Лена!.. Лена!.. Леночка!.. Леночка! Ҫул ҫине пирӗн нимӗн те ҫук-и? — ҫӗнӗ тавлашу тухса каясран шикленсе, анчах халӗ тӳлеккӗн ыйтрӗ Корытов. У нас на дорогу ничего нет? — торопясь, чтобы избежать возникновения нового спора, уже спокойно спросил Корытов.

Аллисене кӑкӑрӗ ҫине тытса тӑнӑ ҫӗртен антарса, Лена шкап патнелле пӗшкӗнчӗ те хӗрлӗ эрех кӗленчи туртса кӑларчӗ. Опустив скрещенные на груди руки, Лена нагнулась к шкафчику и достала бутылку красного вина.

— Типӗ паека эпӗ кайран илсе пырса парӑп, — лӑпкӑн, ним пулман пек каларӗ вӑл. — Сухой паек я вам после принесу, — равнодушно сказала она. — Каяс ҫӗре эсир эпӗ пурӑнакан ҫӗртен каятӑр, — ӑнлантарчӗ вӑл Воропаева. — Вы же от нас поедете, оттудова, где я живу, — объяснила она Воропаеву.

Корытов пӳрнипе кӗленче ҫине кӑтартрӗ. Корытов показал пальцем на бутылку:

— Ку — «Ҫентерӳ» совхозран. — Это из совхоза «Победа». Пилӗк ҫул ларнӑ, асту ҫавна. Пятилетнее, имей в виду! Эсӗ ҫав совхоза тем пулсан та кайса кур. Ты в этот совхоз обязательно загляни. Директорӗ — Чумандрин Федор Иванович, эрех тӑваканӗ — Широкогоров Сергей Константинович, паттӑр старик. Директором Чумандрин Федор Иванович, а виноделом Широкогоров Сергей Константинович — богатырь-старичок. Эс вӗсене тем пулсан та лекци вуласа пама тӑрӑш, вӗсемпе калаҫ, вӗсем вӗт шӑтӑкри упасем пекех ҫӗнӗ ҫынсене уйӑхӗ-уйӑхӗпе курмаҫҫӗ. Ты им обязательно лекцию прочти, побеседуй с ними, — они же, как медведи в берлоге, свежего человека месяцами не видят. Акӑ ил ҫакна, унта сана кирлисене ҫыркаларӑм эпӗ… хут татӑкӗ тыттарчӗ ытлашшипех тӗлӗнсе хытнӑ Воропаева. На вот, возьми, я тут кое-что набросал тебе… — и он сунул донельзя удивленному Воропаеву листок бумаги. Унта тӑрӑшса та чармакрах саспаллисемпе «Воропаев лекцийӗсен планӗ» тесе ҫырнӑ та ултӑ тема панӑ. На нем угловатым старательным почерком было написано «План лекций Воропаева» и значилось шесть тем.

— Хӑҫан кӑна ҫырса хума ӗлкӗртӗн-ха эсӗ? — Когда это ты успел?

— Эсӗ хӑвна валли кӗрмен шырама тухса кайсанах эпӗ сан ҫинчен шухӑшлама тытӑнтӑм, — куҫӗсене хӗскелесе те тӑнлавне хыҫкаласа, сасӑсӑр кулса ячӗ Корытов. — Да как ты ушел себе дворец подыскивать, я и стал за тебя думать, — и Корытов безголосно рассмеялся, подмигивая и почесывая висок.

Ҫыпҫӑнкӑллӑ евӗр хура ҫумӑр пӗлӗчӗсем ӑшне чӑма-чӑма, тӳпере тусем вӗҫеҫҫӗ. Горы летели по небу, окунаясь в черные вязкие тучи. Тинӗс, сӑмала пек хуралса кӗленчеленсе ларнӑ. Море черно застекленело, как вар. Пушӑ ҫуртсенче каҫхи хура ҫил ҫурҫӗр-хӗвелтухӑҫ енчен вӗрет. Дребезжал и выл в пустых домах черный воздух ночи, заветривало с норд-оста. Сасартӑках сивӗтсе пӑрахрӗ. Все сразу похолодало.

Лена амӑшӗ Мирошинӑн лутӑрканчӑк, тахҫантанпа пуҫтарман вырӑнӗ ҫине хӑйӗн таса простынӗпе минтерне сарса хучӗ. Мать Лены постелила чистую простыню и наволочку из своих запасов на измятую, давно не прибиравшуюся постель Мирошина. Мирошин киле таврӑнманни иккӗмӗш эрне ӗнтӗ. Мирошин вторую неделю не приезжал домой. Пӑтасене тутипе хыпса, Воропаев чӳречене фанерӑпа ҫапрӗ. Воропаев с пучком гвоздей в зубах забивал фанерой окно.

— Пурнӑҫ мар, — терӗ карчӑк. — Это не жизнь, — сказала старуха. — Эсир Корытова ан итлӗр, вӑл ухмахлантарать ҫеҫ, уйрӑм ҫурт ыйтӑр. — Вы Корытова не слушайте, он вам только голову задурит, а требуйте отдельный дом. Пире Леночкӑпа иксӗмӗре кӑна памӗҫ, сире тем пулсан та пама тивӗҫ. Это нам с Леночкой не дадут, а вам обязательно должны дать. Сталин приказӗ пулнӑ. Сталинский приказ был. Анчах ыйтас пулать. Только требовать надо. Унсӑрӑн ачапа ӑҫта кайса кӗрӗр? Куда же вам с ребенком деваться. Ҫук, эсир вӑхӑта сая ан ярӑр, ыйтӑр та ыйтӑр. Нет, вы не упускайте время, а требуйте и требуйте. Сирӗн никам та ҫук пулсан, ачӑра эпӗ хам та пӑхма пултаратӑп, манӑн хамӑн та мӑнук пур. Я бы вам и за маленьким присмотрела, конечно, если у вас никого нет, у меня ведь у самой внучка на руках. Апатне те хамах пӗҫерсе панӑ пулӑттӑм… Я и сготовила бы… Итлӗр мана, карчӑка: уйрӑм ҫурт ыйтӑр. Слушайте меня, старуху, требуйте.

— Чӑнах-и?— Неужели?

— Туршӑн та, сире эпӗ тӗрӗс калатӑп. — Ей-богу, я вам правильно скажу. Ак ҫак ҫурта та юрать. Вот хоть этот дом. Вӑл хуҫасӑр ҫурт, хуҫи нимӗҫсемпе тарнӑ. Он бесхозный дом, хозяева у него бежали с немцами.

— Ну?— Ну?

— Кунта тӑватӑ пӳлӗм акӑ, иккӗшне бомбӑпа ҫӗмӗрнӗ, — вӗсене юсас пулать; Мирошин хусах, ӑна хулара та пӳлӗм тупса пама пулать, уншӑн та тавтапуҫ калӗ. — Тут, значит, четыре комнаты, две разбитые бомбой, их ремонтировать надо, а Мирошин холостой, ему можно дать в городе комнатенку, так он еще спасибо скажет. Кунта, пӗлетӗр-и, сад лайӑх, ӗне тытма та, чӑхсем усрама та пулать. А тут, знаете, сад хороший, и корову есть где держать и курочек.

— Вырӑнӗ мӗнле? — А вид? Мӗн курӑнать кунтан? Вид какой отсюда?

— Тинӗс еннелле-и? — тӳрех ӑнланаймарӗ вӑл. — Это на море, что ли? — не сразу поняла она. — Пӗтӗмпех курӑнать, пӗр хӗрринчен тепӗр хӗррине ҫитиех курӑнать. — Скрозь видно от края до края.

— Ӗҫ мӗнре тытӑнса тӑрать-ха апла? — Так в чем же тогда дело? Эппин, илӗр. Берите.

— Ҫавӑ ҫав, хисеплӗ ҫыннӑм, памаҫҫӗ, памалла тумарӗҫ. — В том и дело, милый, что не дают, отказали. Мирошиншӑн пулсан пурпӗрех, вӑл хусах, ҫемйи ҫук унӑн, пире те пулӑшмӗ; усалтараххи килӗ те ак — хӑваласа кӑларӗ. Мирошину, конечно, все равно, он холостой, семьи нет, и нас он не поддержит, а придет кто позубастее — так и выгонит. Туршӑн та! Ей-богу! Ирхине тухса пӑхӑр-ха эсир, питӗ илемлӗ кунта! Вы взгляните утром, какое место — роскошь прямо!  — Санаторинчи пек. Как в санатории.

— Эпӗ астӑватӑп, кӑнтӑрла курнӑ эп. — Я помню, я видел днем.

Ҫурма пушӑ, пылчӑклӑ, чиепе абрикос йывӑҫӗсене йӗркесӗр лартса тултарнӑ кивӗ участока вӑл чӑнах та ҫӑмӑллӑнах аса илчӗ. Он действительно легко вспомнил полупустой, грязный, со следами старых грядок участок, в беспорядке засаженный десятком вишневых и абрикосовых деревьев. Питӗ тирпейсӗр купаланӑ чул хӳмене пӗтӗмпех салатса пӑрахнӑ, килкарти урлӑ нимӗҫсен кукӑр-макӑр траншеи иртет. Каменный забор, очень неряшливо сложенный, был рассыпан, через двор резким зигзагом проходила немецкая траншея. Ҫӳп-ҫап купи унта тахҫан сарай ларнине пӗлтерет. Груда мусора обозначала место, где когда-то стоял сарай. Чӑнах та, ҫак лаптӑка хӑй ирпе тупнӑ ҫуртпа танлаштарма май ҫуках ӗнтӗ, пӗччен пулнӑ пулсан, вӑл ҫакӑнта та питӗ лайӑх пурӑнма пултарнӑ пулӗччӗ. Конечно, нельзя было и сравнить с тем вдохновенным местом, которое он нашел поутру, но в общем и здесь можно было отлично жить, будь он один. Анчах…Но... Мӗн шырать-ха вӑл? Чего он искал? Пурӑнмалли вырӑн-им? Разве место для жизни? Пурнӑҫра вӑл пурӑнмалли вырӑн мар, ҫынсем шырать, хӑйӗн шӑпине ҫав ҫынсен шӑпипе пӗрлештересшӗн, — ун пуҫне ҫак шухӑш халӗ ҫеҫ пырса кӗчӗ. Только сейчас ему пришло в голову, что он искал не жилья, а людей, к которым можно было бы прилепить свою судьбу. Апла пулсан, ӗҫ вӑл ӑҫта пурӑнассинче мар, пӗччен пурӑнма юраманнинче пулнӑ. Дело, стало быть, не в том, что ему негде жить, а в том, что одному жить нельзя.

— Юрӗ, килӗшетӗр пулсан, эпӗ ку ҫурта илетӗп, — терӗ вӑл. — Ладно, хотите, я возьму этот дом, — сказал он. — Хам ҫине тата сирӗн ҫине. — На себя и на вас. Икӗ пӳлӗме сире Ленӑпа иксӗре, иккӗшӗ мана. Две вам с Леной, две мне. Суйлама пултаратӑр. По вашему выбору. Анчах юсаса ҫӗнетме пултарӑпӑр-и, мӗнле шутлатӑр? Но восстановим, как думаете?

— Ах, турӑҫӑм, мӗн эсир пит, пулмасӑр! — пакӑлтатрӗ карчӑк, Воропаева хулпуҫҫине хӑйӗн хӑмӑртарах аллисемпе тӗкӗнсе. — Ах, боже мой, да что вы, право! — залепетала старуха, касаясь его плеча своими бурыми руками. — Мӗн-ха унта юсасси, шутласа пӑхӑр-ха! —  — Какое же тут восстановление, вы сами подумайте! Пӳрнисемпе стенасемпе маччана тӗке-тӗке, тахҫанах пӑхмасӑр калама вӗреннӗ урока ҫирӗплетнӗ пек, вӑл тӗрлӗрен кирлӗ пултаракан япаласем ҫинчен кала-кала кӑтартрӗ, ҫав япаласем пӗтӗмпех пур-мӗн, тупасса та вӗсене пӗр йывӑрлӑхсӑрах тупма пулать иккен, ҫитменнине тата юсамалли те ытлашшиех мар-мӗн. — И, тыча пальцем в стены и потолки, она быстро, точно твердя давно выученный наизусть урок, привела множество очень точных данных о материалах: и выходило, что все они есть и достать их можно без всякого затруднения, и что вообще-то восстанавливать почти нечего.

«Вӑл та ҫынсем ҫумне йӑпшӑнать, пӗччен ӑна та йывӑр», — хӑвӑрттӑн пӑшӑлтатнине итлесе ларнӑ май пырса кӗчӗ Воропаевӑн пуҫне. «И она жмется к людям, и ей одной трудно», — мелькнуло у Воропаева в то время, как он слушал ее быстрый полушепот.

— Ывӑлӑра илсе килӗр, — терӗ карчӑк, — пӑхӑп, кӗпе-йӗм ҫуса парӑп, хӑвӑра сире йывӑр вӗт! — Привозите сыночка, — говорила она, — и присмотрю, и постираю, где ж вам самому! Тӑван пекех пулӗ. Как родной будет. Акӑ курӑр, — вӑл Воропаева темле цифрӑсем ҫырса тултарнӑ хут татӑкӗ тыттарчӗ, — ку ак аренда, ку — страховка, ку садовнике — сад юсама, кӑна ак эп ҫырса хутӑм — пӗр вунӑ турат таран виноград лартасчӗ. Вот поглядите, — и совала Воропаеву записку с цифрами, — вот аренда, а это страховка, а это садовнику — сад поднять, а это я записала — винограду бы лоз с десяток посадить. Куратӑр-и, епле тирпейлӗ пулать. Видите, как уютно! («Вӑл ӗнтӗ хӑйне ҫав пулас ҫуртра пурӑннӑ пекех туять».) («Она уже видит, ощущает, почти живет в воображаемом доме».) Тав тӑвӑр акӑ малашне, туршӑн та, — вӑл Воропаев килӗшессе кӗтсе, ун куҫӗнчен темрен хӑранӑ пек пӑхса илчӗ. Спасибо мне скажете, ей-богу, — и она тревожно заглядывала в глаза Воропаева, добиваясь его согласия.

Воропаев хӑй те — хыпӑнтарчех вӗт карчӑк! — ҫуртӑн шурӑ стенисем тӑрӑх хӑпаракан винограда курма тата пыл хурчӗсем чӳречесем патӗнче сӗрленине илтме тытӑнчӗ. Воропаев сам начинал видеть — вот заразила старуха! — и виноград, ползущий по белым стенам домика, и цветущий сад, и слышать гудение пчел под окнами.

— Тен, ҫӳлерех, тусем ҫинче, шыраса пӑхӑпӑр? — А может, поищем что-нибудь выше, в горах?

— Ҫук-ҫук-ҫук. — Ни-ни-ни. Инҫе. Далеко. Пушӑ. Пусто. Тарӑхмалла кӑна пулать. Одно озлобление получится.

Карчӑк шырассинчен хӑрать-мӗн. Старуха боялась поисков. Хӑйӗн пӳлӗмне вӑл ӗмӗтрен тенӗ пекех тунӑ, пӳлӗме вара ҫурт ҫити ӳснӗ. Она обжила свою комнатушку, как мечту; комнатушка счастливо вырастала в дом. Кунта, кунта, — кӑшкӑрчӗҫ ун аллисем. Здесь, здесь! — кричали ее руки. Кунта — пурӑнма тытӑннӑ вырӑнта, юнашар пускилсем пур ҫӗрте, кантрасем ҫинче ҫунӑ кӗпесем ҫакӑнса тӑракан вырӑнта, унӑн мӑнукӗ чупса ҫӳрекен ҫӗрте. — Здесь, где уже зажжен очаг, где рядом соседи, где на веревках висит стиранное белье, где бегает ее внучка. Чӑннипе каласан, Воропаев мӗн ҫинчен шутланӑ-ши? В сущности, о чем мечтал сам Воропаев? Чирлӗ ларса ирттерме май пур ҫурт ҫинчен мар-им? Разве не о крыше, под которой можно пересидеть свою болезнь? Илемлӗ ҫурт тени ӑна ҫав териех кирлӗ-им-ха? И разве так уж необходим ему красивый дом? Ҫав ҫуртра ӗмӗрлӗхех пытанса ларас ҫук вӗт-ха! Ведь не на всю жизнь закапываться! Тепӗр тесен, кам пӗлет ӑна, пурнӑҫ тенине! Впрочем, кто ее знает, эту жизнь!

— Апла эпӗ сире ҫурт пирки заявлени хӑваратӑп. — Так я вам оставлю заявление относительно дома. Тӑрӑшар. Действуйте. Эпӗ, хирӗҫлеместӗр пулсан, ҫӳлти икӗ пӳлӗме илетӗп, — терӗ вӑл, ҫуртӑн шӑпине татса парса. Мне, если не возражаете, две наверху, — сказал он, решая судьбу дома.

— Юрӗ, юрӗ, ҫӳлтисене илӗр. — Вверху, вверху, будьте спокойны. Эпӗ хам та ҫавӑн пекех шутланӑччӗ… Я сама считала, что вам вверху…

— Паян эпӗ каҫалапа тухса каятӑп. — А я сегодня к вечеру выеду.

— Ҫӗр выртмастӑр-им? — И ночевать не будете?

— Ҫук.— Нет. Паянах колхозсене тухса каятӑп. Сегодня махну в колхозы. Таврӑнсан вара ҫурт пирки тытӑнса пӑхӑпӑр. Вернусь, тогда вплотную займемся домом.

Каҫа хирӗҫ вӑйлӑ ҫил вӗрме тапратрӗ. К вечеру разветрилось не на шутку. Ҫурҫӗр-хӗвелтухӑҫӗнчен вӗрекенскер, вӑл кашни сехетрех хаярланса пычӗ, тинӗс кӑвакарчӗ, хумсем алхасса кайса чул ҫырана шавлӑн пыра-пыра ҫапӑнма тытӑнчӗҫ, урамсенче ҫынсем юлмарӗҫ. Норд-ост крепчал с каждым часом, море побледнело, прибой, запыхавшись, стал гулко бить в камень набережной, улицы обезлюдели. Анчах ҫанталӑк халӗ Воропаева нимӗн чухлӗ те пӑлхатмарӗ. Но погода сейчас нисколько не тревожила Воропаева. Хуларан тухнӑ ҫӗрте «сасӑланӑ» хыҫҫӑн, вӑл часах хӑй каймалли ҫӗрелле каякан пушӑ трехтонка грузовик ҫине вырнаҫрӗ. «Проголосовав» на выезде из городка, он скоро устроился в кузове порожней трехтонки, шедшей в его направлении. Ҫанталӑк усалланса кайнӑ пулин те, ҫапӑҫури тӑрмашу пекех, вӑл ҫынна вӑй та кӗртет. В погоде было что-то ободряющее, как в боевой сутолоке. Вӑл Воропаевӑн салхуллӑ шухӑшӗсене сирсе ячӗ, татӑклӑ атака умӗнхи пек, кӗрешӗвӗн хумхануллӑ самантне ҫуратрӗ. Она отвлекала Воропаева от грустных мыслей и возбуждала в нем нервный азарт борьбы. Ун пек чух, кайран, вӑйсем пӗтсе ҫитнӗ хыҫҫӑн, лайӑхрах та ҫӑмӑлтарах пултӑр тесен, ҫапӑҫӑва тата япӑхрах та йывӑртарах пултарас килетчӗ. Так бывало перед решительной атакой, когда хотелось, чтобы было как можно хуже и труднее, чтобы потом, когда иссякнут силы, делалось все лучше и легче, лучше и легче.

Атака ҫинчен аса илсенех ун куҫӗ умне фронтри тусӗсем тухса тӑчӗҫ. И как только мелькнула мысль об атаке, вспомнились фронтовые друзья. Ӑҫта-ши вӗсем? Где-то они? Верховнӑй Главнокомандующин приказӗ тӑрӑх шутласан, иртнӗ уйӑхӑн 29-мӗш кунӗнче Украинӑри 3-мӗш фронтӑн — унӑн тӑван фрончӗн — ҫарӗсем таҫта Дунай ҫыранӗсен хӗвеланӑҫ енче тӑшманӑн оборонине татнӑ. 29-го числа прошлого месяца, судя по приказу Верховного Главнокомандующего, войска 3-го Украинского — его родного фронта — прорвали оборону противника где-то на западном берегу Дуная. Приказра паллӑ тунисем хушшинче Воропаев 4-мӗш Гвардейскин командирне тупрӗ. Среди отмеченных в приказе Воропаев нашел командарма 4-й гвардейской. Апла пулсан, Воропаевӑн тӑван корпусӗ те Дунай урлӑ каҫасшӑн ҫапӑҫнӑ, оборонӑна татнӑ чух малтисен ретӗнче пулнӑ пулӗ; апла пулсан, Горева та хӑйӗн госпиталӗпе ҫавӑнтах пулӗ. Следовательно, и родной корпус Воропаева сражался за переправу: через Дунай и, наверно, был в числе первых, прорвавших оборону, а следовательно, там же и Горева со своим госпиталем. Ӗҫсем унта епле пулса иртни Воропаев куҫӗ умне уҫҫӑнах тухса тӑчӗ. Ему явственно представилось, как все это происходило там. Ҫав вырӑнсене Воропаев карттӑ тӑрӑх питӗ лайӑх пӗлет, карттӑсӑр та лайӑх чухлать. Воропаев отлично знал по карте и еще более нюхом чувствовал те места. Дунай айлӑмӗпе вӑл, ҫав вырӑна хӑйӗн геройӗсене вырнаҫтарма тӑрӑшакан романист пек, хӑй шухӑшӗпе миҫе хутчен утса тухнӑ пулӗ. Сколько раз исходил он долину Дуная; в своем воображении, как романист, которому предстоит населить данное место героями в обстановке самой совершенной правды.

Дунай шывне вӑл лайӑх пӗлет; пӗтӗм фронт епле ҫапӑҫнине тата 4-мӗш Гвардейски арми епле ҫапӑҫнине вӑл халӗ куҫ-кӗретӗнех курать; унта пулнӑ хӑйне ҫывӑх кашни ҫын мӗн тунине, мӗн каланине курать те илтет те вӑл. Дунай он хорошо знал, и сейчас воочию видел, как дрался весь фронт и как дралась 4-я гвардейская, и видел и слышал, что делал и говорил каждый из близких ему, бывших там.

Акӑ командармӑн ансатлӑх, ҫирӗплӗх, лӑпкӑлӑх элеменчӗсене пӗтӗҫтерсе тӑракан, салтакӑнни пек ҫутӑ-кӗрен те лӑпкӑ пит-куҫӗ. Вот по-солдатски румяное, скромное лицо командарма, сформированное из элементов простоты, строгости и скромности. Мӗнпур ытти командармсенчен чи тишпӗмми, чи тӑп-тӑппи вӑл пулнӑ. Это был самый худощавый и подобранный из командармов. Уттипе вӑл — дивизи: командирне, ӗҫе хӑвӑрт татса панипе — полк командирне аса илтернӗ. С походкой командира дивизии и решительностью командира полка.

Воропаев курать: акӑ вӑл, хӑйӗн шурӑрах куҫхаршисене пӗркелентерсе, кӑранташӗпе карттӑна шаккакаласа, корпус командирӗн васкавлӑ докладне итлет; лешӗ, кирек епле докладра та яланах йӑл кулаканскер, ҫинҫе сассипе тӑшман оборонине татни ҫинчен пӗлтерет. И Воропаев видит, как он, сморщив белесые брови и постукивая по карте карандашом, выслушивает срочный доклад командира корпуса, который высоким голосом и обязательно улыбаясь, о чем бы он ни докладывал, сообщает о сделанном прорыве.

Карттӑ ҫинче хӑйӗн мӗнпур улӑпла пӗвӗпе выртакан, шуралса кӑвакарса кайнӑ аллипе телефон трубкине сулахай хӑлхи патне тытнӑ штаб начальникне те курчӗ Воропаев. Воропаев увидел и начальника штаба, лежащего во весь свой гигантский рост на карте, с телефонной трубкой у левого уха в напряженно побелевшей руке.

Художник унӑн портретне ӳкерес пулсан, вӑл унӑн ҫапӑҫури талӑкӗнчи кирек хӑш сехечӗшӗн те чи характерлӑ пулакан ҫак саманта кӑна суйласа илнӗ пулӗччӗ. Если бы художник вознамерился написать его портрет, он должен был бы выбрать именно эту позу, как наиболее характерную для любого часа его боевых суток. Унӑн сулахай аллине сӑтӑрса массаж тунӑ минутсенче кӑна вӑл ирхи апат тунӑ е хаҫатсем вуланӑ. Он завтракал и читал газеты только в те минуты, когда ему массировали левую руку.

Салтакран тухнӑ генерала та, профессор пулнӑ салтака та, ҫар совечӗн членне, мӗнпур арми юратакан ҫынна, курчӗ вӑл. Увидел он и генерала из солдат и солдата из профессоров, члена Военного Совета, человека, в которого поголовно была влюблена вся армия.

«Никита Алексеевич яланхи пекех малта пырать пулӗ-ха», — шухӑшларӗ Воропаев корпус командирӗ ҫинчен, — юлашки вӑхӑтра вӑл унӑн политика енӗпе ӗҫлекен заместителӗ пулнӑччӗ, фронтрисен пурнӑҫне кӗвӗҫсе ӑмсаннипе тата хӑйне хӑй хӗрхеннипе унӑн чӗри ыратса кайрӗ. «А Никита Алексеевич, должно быть, как всегда, впереди», — подумал Воропаев о том командире корпуса, у которого он в последнее время был заместителем по политической части, — и сердце его сжалось от зависти к тем, кто там, и жалости к самому себе.

Мӗн пек хӗвӗшӳ, мӗн пек хӗрӳ ӗҫсем пыраҫҫӗ пулӗ халь Раевский патӗнче! Какая суета, какое напряжение сейчас у Раевского! Хӑй вӑл, пӗр виҫе талӑк ҫывӑрманскер, сассине ҫухатнӑскер, анчах савӑнӑҫлӑскер, яланхи пекех пӗр-пӗр дивизи командирӗн е полк командирӗн «ӗнси ҫинче» ларать пулӗ; вӑл ӑна тепӗр сехетренех ротӑсене ҫитсе сарӑлакан анекдотсем кала-кала, каҫхине корпус тӑрӑх приказпа салатма кирлӗ сӑнавсемпе хӑй мӗн курнисене пӗчӗк кӗнеке ҫине ҫырса пырать. Сам он, должно быть, не спавший суток трое, охрипший, но неизменно веселый, сидел, как всегда, «на шее» у кого-нибудь из командиров дивизий, а то и командиров полков и, рассказывая анекдоты, которые не позже чем через час становились известны в ротах, записывал себе в книжечку наблюдения и впечатления для вечернего разноса в приказе по корпусу.

Е, ӗлӗкрех, Яссы патӗнче пулнӑ пек, пысӑк та ытлашши уҫӑмлах мар операцин хӑрушӑ самантӗнче пӗр-пӗр дивизи командирне вӑл ҫапла калать: Или, как это было под Яссами, в критический момент гигантской, еще не определившейся операции он говорит кому-нибудь из командиров дивизий:

— Ну, хаклӑ Антон Степанович, тӑванӑм, эсӗ полка куҫ, эпӗ ӗлӗкхи пек сан дивизипе ӗҫлем, иксӗмӗр аҫа-ҫиҫӗм ҫиҫтерсе илер-ха пӗрре. — Ну, дорогой Антон Степаныч, возглавь-ка, милый, полк, а я, по старой памяти, займусь твоей дивизией, и давай дадим с тобой такого жару, чтобы чертям стало тошно…

Вара вӑл ҫав дивизипе тӑшман оборонине татса кӗмелли пӗрремӗш хушӑка уҫать. И пробивал этой дивизией первую, еще едва различимую щель в обороне противника.

Воропаевӑн куҫӗсем шывланчӗҫ. Глаза Воропаева были мокры от слез.

«Ҫав пурнӑҫ калле таврӑнаймӗ, вӗсенчен нихӑшне те кураймӑп» — вӑл ассӑн сывласа илчӗ те, хӑйӗн асаилӗвӗсене манас тесе, ҫул ҫинелле пӑхма пуҫларӗ, анчах асаилӳсем ҫаплах хӑпмарӗҫ. «Не вернется уже более эта жизнь, не увижу я никого из них», — и, горько вздохнув, он стал смотреть на дорогу, чтобы оторваться от своих видений, но видения были сильны и навязчивы.

Чӗриклетсе те силленсе, машина кукӑр-макӑр шоссе тӑрӑх чупать. Скрипя и качаясь, машина бежала по извилистому шоссе. Пушӑ та ҫӑмӑл кузовра Воропаева сиктерет; сиктернипе, ӳсӗрнипе, тен, тата выҫӑпа та пулӗ, унӑн кӑмӑлӗ пӑтранма пуҫларӗ. Воропаева подбрасывало в пустом и легком кузове и от тряски, кашля — а может, еще и от голода — слегка укачивало. Тӗттӗмленчӗ. Стемнело. Тусем аялалла аннӑн туйӑнаҫҫӗ, унта ҫумӑр пӗлӗчӗсем ӳссе пыраҫҫӗ, тинӗс пӗлӗт айне куҫса кӗрет, унта малтанхи тӗксӗм ҫӑлтӑрсем курӑнкалаҫҫӗ. Горы, казалось, спускались вниз, тучи нарастали над горами, а море будто вползало на нижний край неба, забрызганный пятнами первых, еще тусклых звезд.

Сывлӑшра шӑхӑрни, улани илтӗнет. В воздухе посвистывало и выло. Ҫапах та сывлӑш тутлӑ, сивӗ те ҫиллӗ. И все-таки воздух был сладок, холодно и ветрено-сладок. Ҫавӑнпа Воропаевӑн аллисем те нӳрлӗ. Влажные руки Воропаева были липки от его сладости. Чечексене сывлӑшра вӗретнӗ те ҫилпе сивӗтнӗ шӑршӑ кӗрсе тӑрать, тахҫанах хыҫа тӑрса юлнӑ ҫамрӑклӑх ҫинчен аса илни пекех халӗ. Он был как воздушный отвар цветов, остуженный ветром, он был как воспоминание о давно прошедшей молодости.

«Лайӑх крахмалланӑ, шӑтӑртатакан, анчах юнланма ӗлкӗрнӗ халат тӑхӑннӑ Шура пӗр-пӗр полкра е батальонра, е тата пӗр-пӗр переправа патӗнче (унта вӑл медицина пулӑшӑвӗн группине тем пулсан та фельдшерсене пулӑшма кайнах ӗнтӗ), бомбӑсем ҫурӑлакан шавра кама та пулин «касать», ҫӗлет пулӗ». «А Шура, в своем туго накрахмаленном, хрустящем, но уже густо окровавленном халате, должно быть где-нибудь в полку, в батальоне, на какой-нибудь сумасшедшей переправе, куда она, конечно, обязательно направилась с группою медицинского усиления, в помощь фельдшерам, и уже кого-то «режет», кого-то «штопает», под грохот и тряску бомбежки».

Горевӑпа пӗрремӗш хут тӗл пулнине Воропаев питӗ уҫҫӑн аса илчӗ, ҫав тӗлӗнмелли тӗлпулу фронтӑн хӑйне евӗр сайра пулакан илемлӗхӗнче пулса иртрӗ. И ярко, точно в зареве молнии, Воропаев вспомнил свою первую встречу с Горевой, встречу удивительную и редкую по своеобразной фронтовой красоте.

Ку… Это… Тӑхтӑр-ха, ӑҫта пулчӗ-ха ку?.. Где же это, позвольте, было?.. Ҫуркунне, ҫапла, ҫуркунне, Украинӑра, анатри Днепр ҫинче. Весною, да, да, весною, на Украине, где-то На нижнем Днепре. Виҫҫӗмӗш хут аманнӑ хыҫҫӑн дивизие таврӑннӑ чух понтон патӗнчи халӑх ӑна ҫыран хӗрринчи пӗр ялта тытса чарчӗ. Он возвращался в дивизию после третьего своего ранения, и пробка перед понтоном задержала его в прибрежном селе.

Нимӗҫсем каҫӑ ҫине персех тӑраҫҫӗ, ҫавӑнпа та вӑл час та часах ҫӗмрӗлет; черетлӗ налет хыҫҫӑн ӑна юсанӑ чух Воропаев машининчен тухрӗ те обоз колоннине пушӑ вырӑнсене сапаларӗ, машинӑсемпе лавсене килкартисене, пахчасене хӑвала-хӑвала кӗртрӗ. Немцы не давали покоя переправе, она то и дело выходила из строя, и пока ее налаживали после последнего налета, Воропаев, выйдя из виллиса, рассредоточивал обозную колонну, загонял машины и подводы во дворы и на огороды.

Тӑрук вӑл хӑйпе юнашарах бомба ҫепӗҫҫӗн шӑхӑрнине илтрӗ; ӑна ун чух ҫавӑн пек туйӑнчӗ. Вдруг он услышал вежливый свист бомбы почти рядом с собой, как ему тогда показалось. Вӑл выртма ӗлкӗрчӗ ҫеҫ — юнашар мар пулин те, чылай ҫывӑхра взрыв пулчӗ; халтӑртатса та кӗмсӗртетсе, темӗн ишӗлсе анчӗ. Он едва успел лечь, раздался взрыв, правда не рядом, но в общем довольно близко, и что-то, гремя и грохоча, обвалилось. Вӑл пуҫне ҫӗклерӗ те — ун пекки пурнӑҫра тата, тен, тӗлӗкре пӗрре пулать — хӑй умӗнчех, урам урлӑ, тӑмпа сӗрсе тунӑ ҫуртӑн стени вӑраххӑн анса ларнине курчӗ. Он поднял голову и — это бывает, наверно, раз в жизни, даже, наверно, раз во сне, — увидел, как прямо перед ним, через улицу, медленно оседает стена глинобитного дома. Акӑ вӑл, тусан ҫӗклесе, ишӗлсе анчӗ. Вот она рухнула, взметнув тучу пыли. Ишӗлчӗк стена витӗр ҫаралса юлнӑ малти пӳлӗм курӑнчӗ. Обнажив горницу, сквозь рухнувшую стену. Унта тахӑшӗ, шурӑ халат тӑхӑннӑскер, пӗшкӗнчӗ те хӑй умӗнче выртакан темӗнле япалана аллисемпе хупларӗ, такама хӑй пӗвӗпе ҫӳлтен пырса ӳкме пултаракан татӑк-кӗсӗксенчен хӳтӗлерӗ пулас. Кто-то в белом халате быстро нагнулся там и прикрыл руками что-то лежащее перед собой, как будто обнял и защитил своей спиной от могущих свалиться обломков. Ҫурт патӗнче выртакан тата ларакан аманнӑ ҫынсем, хӑрани иртсе кайсанах, «ура» кӑшкӑрса ячӗҫ. Раненые, которых много лежало и сидело вокруг домика, как только прошло первое оцепенение, закричали «ура».

— Вӑт ку тухтӑр! — Вот это доктор!.. Пултаруллӑ, туршӑн та, пултаруллӑ! — илтӗнчӗ тӗрлӗ енчен; тӑна кӗрсе ҫитеймен Воропаев малти стени йӑтӑнса аннӑ пӳлӗмре операци сӗтелӗ умӗнче пӑлханнипе хӗрелсе кайнӑ ҫамрӑк хӗрарӑм-врач тӑнине тин ҫеҫ асӑрхарӗ. Браво, ей-богу, браво! — раздалось с разных сторон, и еще не пришедший в себя Воропаев вдруг только теперь разобрал, что в горнице, от которой оторвало переднюю стену, стояла перед операционным столом молодая, раскрасневшаяся от волнения женщина-врач. Хӗрарӑм-врач аманнӑ ҫынна операци тунӑ, взрыв пулнӑ самантра, ӑна хӑй пӗвӗпе хӳтӗлесе хӑварас тесе, ун ҫинелле пӗшкӗннӗ пулнӑ, хӑй хыҫӗнчи стена ишӗлсе аннипе ӑна пӗтӗм урам курнине вӑл пӗлмен темӗн. Женщина-врач оперировала раненого и нагнулась над ним в момент взрыва, чтобы прикрыть его своим телом, не зная, что за ее спиной обрушилась стена и что она видна теперь всей улице.

Хӗрарӑм самантлӑха кӑна урам еннелле ҫаврӑнса пӑхрӗ те, операцие туса пӗтерме ӗнтӗ, аманнӑ ҫын ҫинелле пӗшкӗнчӗ. Женщина только на мгновение обернулась в сторону улицы и сейчас же снова наклонилась над раненым, заканчивая операцию. Операци тума ӑна икӗ хӗр пулӑшнӑ; пурне те ӑнӑҫлӑ туса пӗтерсен, ҫав хӗрсем аманнӑ ҫынна таҫта, ҫурт ӑшнелле илсе кайрӗҫ; уҫӑ театрӑн сцени ҫине кӗнӗ пек, горницӑна, патак ҫине тӗренсе, урине васкавлӑн бинтпа ҫыхтарнӑ красноармеец кӗрсе тӑчӗ. Ей помогали при этом две девушки, и, когда все было благополучно закончено, эти девушки понесли раненого куда-то дальше, в глубину дома, а в горницу, как на сцену открытого театра, опираясь на палку, ввалился красноармеец с наскоро забинтованной ногой.

Воропаев горницӑна кӗчӗ те операционнӑя халех ӑҫта та пулин урӑх вырӑна куҫарма хушрӗ; урамрисем ҫаплах-ха халь ҫеҫ пулса иртнӗ тӗлӗнмелле ӗҫ ҫинчен калаҫаҫҫӗ. Улица все еще восторженно обсуждала пережитое, когда Воропаев вошел в горницу и с самым решительным видом потребовал немедленной переброски операционной куда-нибудь в другое место.

— Хӑвӑрах куратӑр вӗт-ха, — терӗ ывӑннӑ хӗрарӑм-врач, — аманнисем питӗ нумай, вӗсемпе ӑҫта кайса кӗрӗп-ха эпӗ? — Вы же видите, что делается, — устало сказала женщина, — раненых-то сколько, куда же я с ними денусь?

Воропаев аманнисене хӑйсене пулӑшма чӗнмен пулсан, перевязка тата операци тӑвассине хӗрарӑм-врач, тен, малалла та тӑснӑ пулӗччӗ. И женщина-врач, наверно, продолжала бы свои перевязки и операции, если бы Воропаев не обратился к содействию самих раненых. Вара ӑна ҫавӑнтах, унӑн мӗнпур инструменчӗсемпе пӗрле, сыхланса юлнӑ тепӗр ҫурта — икӗ квартал урлӑ куҫарчӗҫ. И врач с его инструментами был немедленно переведен в уцелевший дом, квартала за два от первого.

Ҫав каҫ унӑн сӑн-пичӗ ыттисенчен нимпе те уйрӑлса тӑман пек туйӑнчӗ Воропаева. В тот вечер ее лицо не произвело на Воропаева сильного впечатления. Тусан хулӑн сийпе хупласа илнӗ пирки пичӗ унӑн ватӑ та шуранка сӑнлӑ пек туйӑнчӗ, ҫӳҫӗсем — кӑвак та вараланчӑк, куҫӗсем кушакӑнни пек тӗссӗр те ытла шухӑшласах пурӑнман ҫынӑнни пек туйӑнчӗҫ. Оно казалось старым и бледным от толстого слоя пыли, волосы — сивыми и грязными, а глаза — пятнистыми, как у кошки, и не глубокими, не серьезными.

Ҫав пӗрремӗш каҫ Воропаева Горевӑн тӳсӗмлӗхӗ кӑна тӗлӗнтерчӗ. В тот первый вечер Воропаева поразила только выдержка Горевой. Ун пек тӳсӗмлӗхе тем те пӗр курса пӑхнӑ салтак та ӑмсанма пултарӗ; анчах ирхине, ун патне аллине ҫыхтарма кӗрсен, ӗнер пулса иртнӗ ӗҫе аса илчӗ те, унӑн сӑн-сӑпачӗпе хӑй вӑйлине, пӑхӑнтарма пултарнине, темӗнле плакат ҫинчи пек, хӑй ҫине ирӗксӗрех пӑхтаракан илемлӗхрен вӑл тӗлӗнчӗ, малтан ӑна ӗненмерӗ те. Такой выдержке мог позавидовать любой бывалый солдат, но утром, зайдя к ней перебинтовать руку и вспоминая вчерашнее происшествие, он удивился и сначала даже не поверил торжествующей, какой-то плакатной, навязчивой красоте ее лица и всей фигуры, властной, командной, сразу бросающейся в глаза.

Достоевскин ҫакӑн пек калани пур: «Пӗрремӗш хут курнипех вӑл мана темӗнле ирӗксӗрех килӗшрӗ». У Достоевского есть фраза: «По первому впечатлению, она мне как-то нехотя понравилась». Воропаевӑн та ҫавӑн пек пулса тухрӗ. Вот то же самое произошло и с Воропаевым. Тепӗр эрнерен вӗсем пӗр-пӗриншӗн питӗ лайӑх туссем пулса тӑчӗҫ, тата тепӗр эрнерен, мӑшӑрланасси ҫинчен хӑйсем шухӑшламан пулин те, арлӑ-арӑмлӑ пуласси пирки калаҫкалама пуҫларӗҫ. Спустя неделю они уже были большими друзьями, а спустя другую о них стали потихоньку поговаривать как о будущих муже и жене, хотя сами они не думали о браке. Вӑл илемлӗ те ӑслӑ хӗрарӑм пулнӑ. Она была красивая и, что еще важнее, умная женщина. Ӑслӑ ҫын нихҫан та йӑлӑхтармасть; Воропаев ҫӗнӗрен, тӑваттӑмӗш хут, йывӑр аманман пулсан, мӗнле пуҫланса кайнӑ, мӗнле йӗре ӳкнӗ, пурте ҫавӑн пекех пулнӑ пулӗччӗ. Умный человек никогда не наскучит и не примелькается, и все было бы именно так, как началось и уже определилось, если бы не новое тяжелое ранение Воропаева, четвертое по счету. Унӑн аманнӑ урине вӑл хӑй ампутацилени ҫинчен пӗлнӗ самантра Воропаевшӑн ҫакӑ паллӑ пулчӗ: вӗсем ӗнтӗ пӗр-пӗринпе малтанхи пек калаҫма пултараймаҫҫӗ; инвалид пулса тӑнӑ хыҫҫӑн, ҫав малтанхи калаҫусене вӑл нихҫан та ҫӗнетсе яма пултараймӗ; халӗ вӑл, унӑн пациенчӗ ҫеҫ, урӑх никам та мар, Горевӑн упӑшки пуласси пирки — каламалли те ҫук. В тот момент, когда он узнал, что она сама ампутировала ему ногу, ему стало ясно, что прежние отношения между ними невозможны и что, став инвалидом, он теперь никогда не сможет возобновить с ней тех отношений, которые были… что он не в состоянии представить теперь себя кем-либо другим, как не ее пациентом, и уж, конечно, не мужем… Ӳпке туберкулезӗ уҫӑлнӑ, сывмар пӗверлӗ ҫынпа камӑн пурӑнасси килӗ-ха? Да и кому, спрашивается, будет охота возиться с товарищем жизни, у которого открытый туберкулез легкого и больная печень? Кивӗ юрату ҫухалса пӗтеймӗччӗ, ҫӗнни тӗрӗслеве тӳсеймен пулӗччӗ. Старая любовь не растерялась бы, новая могла не выдержать испытаний. Ҫын пулӑшмасӑр ним те тума пултарайман арҫынна ҫӗнӗ пурнӑҫ пуҫласа яма килӗшӳллех мар ҫав. Да и неприятно мужчине начинать жизнь в положении человека, которому нужна нянька.

Юлашки хут аманни Воропаева ирӗксӗрех урӑх тӗрлӗ пурнӑҫ шырама хистерӗ, паллах, леш унччен шухӑшланӑ хӗрарӑмпа пӗрле тӑвас пурнӑҫ мар… Последнее ранение вынудило Воропаева искать другую жизнь, не ту, что раньше, и не с тою, что думалось до…

Кӑнтӑра килсе ҫак ҫурта илес ниме тӑман шухӑш та ҫавӑн чухнех ҫуралчӗ. Тогда-то и наметилась поездка на юг и вся эта чепуха с домиком и усадьбой. Ҫапах та ытлашши ниме тӑман япаласемех мар-ха вӗсем: Воропаевӑн чирӗ чӑнахах та йывӑр, ывӑлӗ те чирлесси патнех ҫитнӗ, вӗсем иккӗшӗ те инвалидсем, ҫитменнине тата халӗ вӗсен иккӗшин умӗнче те ҫӗнӗ, паллӑ мар пурнӑҫ уҫӑлать. Хотя, впрочем, не очень уж и чепуха: Воропаев ведь действительно был серьезно болен, а сын — на грани болезни, и оба они инвалиды, и перед ними обоими открывалась сейчас новая, неизвестная и — кто ее знает — счастливая ли жизнь. Кам пӗлет, телейлӗ пулӗ-ши вӑл пурнӑҫ? Но выбора не представлялось.

Шухӑшӗсене сирсе ярас тесе, Воропаев ҫӗнӗрен те ҫӗнӗрен тинӗспе тусем ҫине пӑхрӗ; вара чӑнах та, вӑхӑтлӑха мананҫи пулчӗ. Снова и снова взглядывал Воропаев на море и любовался горами, чтобы отвлечься; и на время действительно отвлекался. Ку тӗлӗшпе кӑнтӑр — тӗлӗнмелле аван. Юг в этом отношении — удивительный лекарь. Ҫынна вӑл ҫутҫанталӑк ҫине ҫаврӑнтарса пӑхтарма кӑна мар, — ӑна ҫутҫанталӑк йӗри-тавралӑхӗнче туйтарма та пултарать. Он заставляет человека не только обращать внимание на природу, но и ощущать самого себя в окружении природы. Кӑнтӑртисӗр, тусем ҫинчисӗр е тинӗс хӗрринчисӗр пуҫне, урӑх ниҫта та эсир хӑвӑрӑн куҫусем, урусем, ӳпкӳсем, сӑмсупа хӑлхусем пуррине ҫавӑн пек туймастӑр. Нигде вы так не чувствуете, что у вас есть глаза, ноги, легкие, нос и уши, как на юге, в горах или у моря. Парӑссемпе ҫӑлтӑрсем ҫине те ҫурҫӗрте тахҫантанпах курнӑҫман кивӗ пӗлӗшсем ҫине пӑхнӑ пек пӑхатӑр. Вы обращаете внимание на паруса и звезды, как на старых знакомых, с которыми давно не встречались на севере. Ҫул ҫинче тӗл пулакан йывӑҫпа та калаҫма пултаратӑр эсир; пер вунӑ ҫул каялла тӗл пулнӑ тата ӑна яланлӑхах астуса юлнӑ леш тӗлӗнмелле глицини ӑҫтине те ыйтма пултаратӑр унтан. Вы способны заговорить со встречным деревом и поинтересоваться: где та очаровательная глициния, с которой вы встречались лет десять тому назад и которую запомнили на всю жизнь. Пӗр кӑнтӑрта ҫеҫ этем ҫутҫанталӑкпа кӗрешет те ӑна ҫӗнтерет кӑна мар, ҫутҫанталӑк та этеме ярса илет те хӑйӗн темӗнле тӗлӗнмелле законӗсемпе ертсе пырать. Пожалуй, лишь на юге не только человек борется с природой и одолевает ее, но и она, природа, безраздельно овладевает и руководит человеком по каким-то своим чудесным, взбалмошным законам.

Иртсе юлакан чул ҫырансен, йывӑҫсен, кайӑксен ушкӑнӗнче пӗр-пӗр пӗлӗш чӗрчуна палласа илсе, ӑна хӑйпе пӗрле лартса каяс тесе, чӗнсе илме кирлӗ пулнӑ пек, Воропаев машинӑна хирӗҫ чупакан япаласене пурне те хыттӑн пӑшӑрханнӑ пек пӑхса пырать. Воропаев рассматривал все, что мчалось навстречу машине, с чувством огромного беспокойства, точно ему сейчас предстояло в проносящейся мимо кавалькаде скал, деревьев, кустов и птиц узнать знакомое существо и окликнуть его, чтобы забрать с собою в дальнейший путь.

Корытов ҫинчен те шухӑшларӗ вӑл. Думалось и о Корытове. Унпа килӗшӳсӗр паллашни, кайран вӗсене пӗр-пӗрне хирӗҫтерсе янӑ тӑвӑллӑ тавлашу халӗ Воропаевшӑн лайӑх маррӑн туйӑнчӗ. Нескладное знакомство с ним и потом бурный спор, сразу их друг против друга восстановивший, были сейчас неприятны Воропаеву. Мӗн тума ҫав дискуссие пуҫласа ямаллаччӗ-ха унӑн!? И дернул же его чорт ввязаться в дискуссию! Тӳрех пулакан малтанхи туйӑм сайра хутра кӑна тӗрӗс пулма пултарать, Корытов та, тен, паллашнӑ чухнехинчен нумай лайӑхрах пулӗ. Непосредственное впечатление редко, впрочем, бывает точным судьей, и Корытов, вероятно, гораздо лучше, чем показался в первые часы знакомства. Апла пулсан та, Воропаев ҫак калаҫма юратакан пуҫлӑха килӗштерме пултарайман туйӑмран ниепле те хӑтӑлма пултараймарӗ. И тем не менее Воропаев никак не мог отделаться от неприязни к этому говорливому администратору.

Ах, кирлӗ марччӗ унпа ҫыхланма! Ах, не стоило с ним связываться! Кирлӗ марччӗ!.. Не стоило!..

«Ҫав Корытовпа нуша курма тивет-ха», шухӑшларӗ вӑл; темле, аван мар пулса кайрӗ ӑна, вӑл хӑйне тӑлӑх ҫын пек туйма пуҫларӗ. И от мысли, что с этим Корытовым ему еще придется хлебнуть горя, становилось еще неуютнее и сиротливее.

Тӗтре, хӑйӗн шурӑрах-кӑвак йӗрӗсене туратсем ҫине хӑвара-хӑвара, йывӑҫсен хушшипе юхать. Туман клочьями мчался между деревьев, оставляя на их ветвях свои белесо-серые следы. Тӗтре, тӗтре, халь пур ҫӗрте те пӗр тӗтре ҫеҫ. Туман, туман, теперь был всюду только один туман. Юмансем тӗтрене хӑйсен хӗрлӗ те тимӗр пек янӑраса тӑракан турачӗсемпе кӗтӳҫсен вараланчӑк буркине ҫӗклесе пынӑ пек, кизилпе катӑркаҫ тӗмӗсем — тутӑрсене вӗлкӗштернӗ пек йӑтса пыраҫҫӗ. Дубки несли его на своих рыжих, металлических, звонких кронах, как грязные пастушьи бурки, а кусты кизила и боярышника — как платки. Хӑмӑрланнӑ курӑксем те шур пӗлӗт аврӑмӗсене ҫаклата-ҫаклата илеҫҫӗ, ҫав тӗтре пӗлӗчӗсен таткаланчӑкӗсемпе витӗнеҫҫӗ. Даже побуревшая трава цепляла на себя белую пряжу облаков и укрывалась их ветошью. Хура пӗлӗтсене тусем ҫинчен тем хӑваласа антарчӗ. Что-то разогнало тучи с гор. Вӗсем вара икӗ ту хушшинчи ансӑр хушӑсемпе аялалла, улӑхсене ыткӑнчӗҫ, анчах кунта вӗсене тинӗс тӗл пулчӗ; пӗлӗтсем енчен-енне куҫма тытӑнчӗҫ, ҫул урлӑ сиксе каҫрӗҫ те, чӗтрене-чӗтрене, хумхана-хумхана илсе, чарӑнчӗҫ. И они ущельями ринулись вниз, в долины, но тут навстречу им море, — они заметались, скакнули вдоль дороги и остановились, вздрагивая и колыхаясь от любого движения воздуха.

Нӳрленнӗ хыҫҫӑн сӑрсем пӗр-пӗринпе хутшӑна-хутшӑна каяҫҫӗ. И, отсырев, сливались между собою краски. Тӗксӗм-хӗрлӗ, хӑрса кайнӑ гранат йывӑҫӗн хуппи тӗслӗ ту тепӗр тӑва, ҫуллахи кӑнтӑр кунӗнче пулакан хумсем пек ҫӑра-кӑвак, сӗткенлӗ те ҫемҫе, пӗр йӗрсӗр тӑва витсе тӑрать; кӑвакки хӑйпе юнашар икӗ ту хушшине хӑй тӗсне панӑ, кӑвакарса, пӗлӗтпе пӗрлешнӗ; тӗксӗм-хӗрлӗ тӗслӗ малти тӑвӑн чиккисене те хӑй тӗсне ӳкерчӗ, ун тӑрӑх тӗттӗм пулнӑ вӑхӑтри пек пӑтранчӑк ӗнтрӗк сапаланнӑ. Темно-рыжая, в пятнах цвета высохшей гранатовой корки гора прикрывала другую, густо-синюю, как волна в летний полдень, сочную, мягкую, лишенную очертаний; синяя окрашивала собою ущелье, что проходило рядом, синяя вливалась в небо и синила его, заливала границы передней темно-рыжей горы и распространялась по ней мутными, точно сумерки, заплывами. Сӑрсем, тӗссем сийӗн-сийӗн юхаҫҫӗ, ҫӑралаҫҫӗ, вӑхӑт-вӑхӑт пачах пӗтсе лараҫҫӗ те тепӗр ҫӗрте каллех сиксе тухаҫҫӗ. Цвета клубились, били ключом, теряли себя и возникали в стороне.

«Манӑн питӗ пурӑнас килет, нихҫанхинчен те ытларах пурӑнас килет. «Я очень хочу жить, я так хочу жить, как никогда еще не хотел. Анчах мӗнле килсе тухрӗ, ҫавӑн пекех пурӑнас пулать ӗнтӗ, — урӑхла тума май ҫук. Но поступить иначе, чем сложилось, немыслимо. Эпӗ — ашшӗ, манӑн ачана вӗрентсе ӳстерес пулать, тата эпӗ сывмар, имшер, вӑйсӑр, эпӗ никама та кирлӗ мар, ытлашши ҫын. Я — отец, я должен воспитывать мальчика; и я болен, слаб, немощен, я никому не нужен, я — обуза. Каҫар мана, Шура, каҫар та ман», — вӗҫсе иртрӗ салхуллӑ шухӑшсем ун пуҫӗнче. Прости меня, Шура, прости и забудь», — проносилось в душе его сухими слезами.

— «Йывӑр пулать мана, — терӗ вӑл сасӑпах, хӑйне хӑрушлӑх ҫирӗппӗн ярса илнӗ пирки куҫне хӗссе. — Трудно мне будет, — сказал он вслух и даже зажмурился от противной спазмы страха, сжавшей все существо его. — Хӗрӗх виҫӗ ҫулта, ман вӑй-халӑмпа… — В сорок три года, в моем положении… Ох, ҫав тери йывӑр… пӗтӗмпех ҫӗнӗрен пуҫламалла, пӗтӗмпех… вӑйӑмсем нумай мар, вӑйӑмсем шухӑшра кӑна. Ох, и трудно же… все надо сначала, все… а сил немного, силы только в воображении.

Пурнӑҫӗнче вӑл хӑй сывӑ юлнишӗн пӗрремӗш хут шеллерӗ. И в первый раз ему стало жаль, что он остался жив. Выҫӑпа тата питӗ хытӑ ывӑннипе чӗтреме пуҫларӗ вӑл, пуҫӗ ҫаврӑнса кайрӗ. Голод и страшная усталость, до дрожи и головокружения, охватили его тут, как приступ. Ах, мӗн тери пӗччен, пӗччен вӑл!.. Ах, как он был одинок!..

«Ҫӗнтерӳ» совхоз хӑйӗн эрехӗсемпе паллӑ пулнӑ. Совхоз «Победа» был известен марками своих вин. Тахҫан уйрӑм ҫын именийӗ пулнӑ, кайран ытти пӗчӗкрех хуҫалӑхсен шучӗпе пысӑклатнӑ совхоз юлашкинчен эрех тӑвас тӗлӗшпе ӗҫлекен институт, виноград лартса ӳстерекен тата эрех тӑвакан лаборатори пулса тӑнӑ, унта хура ӗҫре ӗҫлекен кашни рабочи наука тӗлӗшпе ӗҫлекен ҫын пек пулнӑ. Когда-то частное имение, укрупненное потом за счет ряда более мелких усадеб, совхоз в конце концов превратился в своеобразный практический институт вина, в лабораторию виноградарства и виноделия, где любой чернорабочий был маленьким научным деятелем.

Вырсарникунсенче «Ҫӗнтерӳре» научнӑй конференцисем пулса иртнӗ. По воскресеньям в «Победе» проходили научные конференции.

Программӑра уйрӑмах интереслӗ япаласем пулмасан, конференцие пухӑннисене пӑртак уҫса ярас тесе, унта эрех лайӑх тума пӗлекен Широкогоров тухса калаҫнӑ. Если в программе не было ничего заслуживающего особого внимания, тогда, чтобы поддержать интерес к «конференции», выступал ученый винодел Широкогоров. Вӑл хӑйӗн ӗҫӗ ҫинчен халап янӑ пекех илемлӗ каласа пама пултарнӑ, ҫавӑнпа та ӑна итлеме ҫынсем ачи-пӑчисемпех пынӑ. Слушать его приходили даже с детьми, потому что он выступал, как сказочник. Воропаев, консервӑсем тултарнӑ рюкзакне киле хӑварнӑшӑн хӑйне ятла-ятла ӑнсӑртран лекнӗ грузовик ҫинче совхозӑн сӑрӑ ҫуртне вырнаҫнӑ кантурне пырса ҫитнӗ вырсарникун та ҫаплах пулчӗ. Так было и в воскресенье, когда Воропаев, кляня себя за то, что он оставил дома рюкзак с консервами, подкатил в кузове случайного грузовика к серому зданию совхозной конторы. Ӑна шӑнтать, ҫывӑрма выртас пулсан вӑл каҫсах каймалла. Его познабливало, и вообще он с большим удовольствием немедленно лег бы спать.

— Пуҫлӑхсем килтех-и? — ыйтрӗ вӑл хӑй патӗнченех ҫара уран чупса иртекен хӗрачаран. — Начальство у себя? — спросил он у босоногой девочки, пробегавшей мимо.

— Пуҫлӑхсем?.. — Начальство? Тю! Тю! Пуҫлӑхсем лекцинче вӗт-ха! — Оно же на лекции! — Типшӗм кӗлеткипе мӑнкӑмӑллӑн авкаланса, хӗрача клубалла чупрӗ. И, гордо вильнув сухим корпусом, девочка побежала в клуб.

Воропаев ун хыҫҫӑн утрӗ. Воропаев двинулся за нею.

Тӗрлӗрен пукансем лартса тултарнӑ, шап-шурӑ стеналлӑ пысӑк пӳлӗмре аллӑ ҫынна яхӑн ларать. В большой, заставленной разнокалиберными табуретками комнате с чисто побеленными стенами было полсотни людей. Вӗсем кӗске кӑвак сухаллӑ та пӗчӗк ачанни пекех кӑвак куҫлӑ ырӑ сӑнарлӑ старике итлеҫҫӗ. Они внимательно слушали благообразного старика с коротенькою седою бородкой и детски-голубыми глазами. Унӑн куҫӗсем яланах кулнӑ пек е темле пулсан та савӑнӑҫлӑн ҫуталнӑ пек туйӑнаҫҫӗ. Глаза казались все время смеющимися или, во всяком случае, восторженно сияющими. Вӑл доклад тумасть, — пӗр-пӗр уйрӑм программӑсӑрах, итлекенсем час та часах хӑйне парса тӑракан ыйтусене шута илсе, калаҫу ирттерет. Он не докладывал, а беседовал, и, кажется, без определенной программы, руководясь вопросами, которые то и дело задавали ему слушатели. Воропаева ҫакӑ килӗшрӗ, вӑл блокнотне кӑларчӗ те ҫынсен ыйтӑвӗсене ҫырса пыма пуҫларӗ. Это показалось Воропаеву настолько занятным, что он вынул блокнот и стал записывать вопросы аудитории.

Широкогоров старик — Воропаев тавҫӑрса илнӗ пекех, ку чӑнах та вӑл пулнӑ — кашни ыйту ҫинех пӗр хумханмасӑр ответлесе пырать; ыйтусем пӗтсен, вӑл — ыйту айне темшӗн хӑй аллине пусман именчӗк практиканткӑн записки ҫинче чарӑнса тӑрса, шкулта вӗренекенсемпе пионерсем эмел курӑкӗсем пухни ҫинчен калама пуҫларӗ, питӗ паха темиҫе цифра илсе кӑтӑртрӗ; ҫав цифрӑсем Воропаева тӗлӗнтерсе ячӗҫ. Старик Широкогоров — это был именно он, как догадался Воропаев, — спокойно отвечал на все вопросы без исключения, а когда они иссякли, он, остановившись на записочке какой-то конфузливой практикантки, не подписавшейся под вопросом, заговорил о сборе школьниками и пионерами лекарственных трав и привел несколько замечательных цифр, которые настолько поразили Воропаева. Ҫавӑнпа та вӑл вӗсене блокночӗ ҫине ҫырса хучӗ. Так что он записал их в блокнот. Халӗ вӑл, ҫиес килни хӑйне суран пекех асаплантарать пулин те, Широкогоров каланисенчен пӗр сӑмахне те сиктермесӗр итлеме тытӑнчӗ. Теперь он уже не пропускал ни единого слова из того, что говорил Широкогоров, хотя голод мучил его сейчас, как ранение.

Широкогоров эмел курӑкӗсене пухма юратакан ачасем ҫинчен, мамӑклӑ тискер кайӑксене тытма юратакан ачасем ҫинчен, сиплӗ курӑксем ҫинчен кала-кала кӑтартать, ҫаван пекех «Ҫӗнтерӳ» совхоз ачисем государствӑна пит ҫӑмӑллӑн та ансатӑн пулӑшма пултарасси ҫинчен те калать; вӑл каланисем пӗр вӑхӑтрах этемӗн илемлӗ пурнӑҫӗпе этем сывлӑхӗ ҫинчен каланисем те пулса тӑраҫҫӗ. Широкогоров рассказывал о детях — охотниках за лекарственными растениями, и детях — охотниках за пушным зверем, и о целебных свойствах растений, и о том, как легко и просто дети «Победы» могли бы помочь государству, — а в то же время выходило, что он говорил о красивой человеческой жизни и о человеческом здоровье. Унӑн сӑмахӗсем ирӗклӗн тухаҫҫӗ, ҫав вӑхӑтрах вӗсем сӑвӑсем пекех ачаш та. Речь его была непринужденна и вместе с тем капризна, как стихи. Ӑна пӗр ывӑнмасӑр итлеме пулать. Ее можно было слушать безустали.

— Каҫарӑр, полковник юлташ… — Простите, товарищ полковник…

Воропаев, уҫӑлса ҫитеймен куҫӗсене мӑч-мӑч хупа-хупа илсе, сасӑ енне хӑвӑрт ҫаврӑнчӗ: — Воропаев быстро повернулся на голос, моргая еще не проснувшимися глазами.

— Мӗн-мӗн? — Да-да?

— Доклад пӗтрӗ, эпир ҫурта питӗретпӗр ӗнтӗ. — Доклад закончен, мы уж помещение запираем. Эсир, тен, кам патне те пулин ӗҫпе марччӗ-и? Вы, может, к кому-нибудь по делу?

Кӑвак костюм тӑхӑннӑ (гимнастерка, галифе, кепка) сарлака хулпуҫиллӗ, уссиллӗ арҫын Воропаев ҫине тӗлӗнсе пӑхса тӑрать; сылтӑм аллине, чӗннӗ пек, тулалла тухмалли алӑк еннелле сӗлтет. Широкоплечий усатый мужчина в синем коверкотовом костюме (гимнастерка, галифе и кепи) с удивлением разглядывал Воропаева, правой рукой пригласительно взмахивая по направлению выхода. Унӑн сӑн-пичӗ, тахҫантанпа хырманскер, ҫапах та ни хӑйӗн ҫавракалӑхне, ни уҫӑлӑхне ҫухатманскер, хумханнине уҫҫӑнах палӑртать. Лицо его, давно не бритое, однако не потерявшее от этого ни округлости, ни свежести, было явно обеспокоено.

— Ҫапла, ҫапла…— Ну да, ну да… Чӑнах та… Как же… Манӑн директор патне кӗмелле, — мӑкӑртатрӗ именнӗ Воропаев, протезӗпе пукансен урисене ҫаклата-ҫаклата. Мне к директору, — забормотал переконфуженный Воропаев, цепляясь протезом за ножки стульев. Вӑл ҫак самантра хӑй ҫывӑрнӑшӑн, пулӑшусӑр ҫын пулнӑшӑн вӑтанчӗ; тен, сӑн-пичӗ те унӑн ухмахӑнни пекех пулӗ… Он стыдился своего сна, своей беспомощности, своего дурацкого, должно быть, вида.

— Тархасшӑн, ман пата кӗрӗр. — Так, пожалуйста, ко мне. Эпӗ — Чумандрин, директор. Я — Чумандрин, директор. — Кӑвак тум тӑхӑннӑ арҫын алӑк еннелле утрӗ. — И мужчина в синем пошел к выходу.

Вӑл малтан утни питӗ лайӑх пулчӗ: вӑл Воропаева именчӗклӗхне пӗтерме май пачӗ. Это было просто замечательно, что он пошел вперед, дав Воропаеву оправиться от смущения. Паллах, доклад вӑхӑтӗнче ҫывӑрса кайни килӗшӳллӗ пулман ӗнтӗ. Конечно, было нелепо, что он заснул посреди доклада. Ҫавӑнтан пуҫларӗ те вӑл, директорӑн пысӑк, тирпейлӗ, кӗнеке шкапӗсемпе эрех тултарнӑ эрешлӗ кӗленчесем лартса тухнӑ кабинета кӗнӗ хыҫҫӑн. С этого он и начал, войдя в директорский кабинет — большой, уютный, солидно заставленный книжными шкафами и образцами вин в фигурных бутылках.

— Широкогоровпа палашас тесе кил те — унӑн докладӗнче ҫывӑрса кай иккен! — Приехать, чтобы познакомиться с Широкогоровым и — заснуть на его докладе? Епле майсӑр япала пулса тухрӗ! — терӗ вӑл, кулкаласа та аллисене саркаласа. Скандал, форменный скандал! — сказал он, улыбаясь и разводя руками.

Чумандрин алӑк уҫҫисен ҫыххине алли ҫинче ывӑтса илчӗ те, палламан ҫын хӑй ҫинчен ытларах каласа кӑтартасса кӗтсе пулас, ҫыру сӗтелӗ ҫинчи хутсене ҫавӑрса хучӗ. Чумандрин подбросил в руке связку дверных ключей и равнодушно перевернул бумажки на письменном столе, видимо ожидая более развернутого сообщения незнакомца о себе.

Воропаев та ӑна нумай кӗттерме шутламарӗ: И Воропаев не стал испытывать его терпение:

— Эпӗ Корытов патӗнчен. — Я от Корытова.

— Эсир Воропаев мар-и? — Вы не Воропаев?.. Корытов сирӗн ҫинчен ҫыру парса янӑ пире, — ҫӑмӑллӑн кулса илчӗ директор. Корытов прислал нам записочку о вас, — слегка улыбнулся директор. — Здравствуйте. — Здравствуйте. Мӗншӗн-ха эсир кунта килнӗ хыҫҫӑн тӳрех мана шыраса тупмарӑр? — шанчӑксӑррӑн, ҫапах та ытлах интересленмесӗр ыйтрӗ вӑл. Вы что же это сразу не разыскали меня, как приехали? — подозрительно, хотя и без особого интереса спросил он.

— Корытов ман ҫинчен ҫыру ҫырса янӑ-и? — Корытов прислал обо мне записку?

— Ҫапла.— Да, именно так.

— Хӑҫан ӗлкернӗ-ха вӑл? — Когда же он успел?

— Ҫырӑвне эсир ларса килнӗ машина шоферӗ илсе килчӗ. — Да записку привез шофер той самой машины, с которой вы приехали. Сире эпир икӗ сехет хушши кӗтетпӗр ӗнтӗ… Мы вас ждем уже часа два… Эсир пирӗн столовӑйри каҫхи апатран ҫывӑрса юлнӑ пулӗ тесе хӑратӑп эпӗ. Боюсь я, что вы ужин в нашей столовой проспали. — Чумандрин чӳрече витӗр пӑхрӗ те, столовӑй ӗнтӗ хупӑ пулнине темӗнле паллӑсем тӑрӑх тӳрех ӑнланса, шӑхӑрса илчӗ. — Чумандрин выглянул в окно и разочарованно свистнул, по каким-то приметам сразу установив, что столовая уже закрыта. — Ну, юрӗ, епле те пулин походри пек майлашӑпӑр эппин. — Ну, ладно, устроимся как-нибудь по-походному. Корытов ҫырнӑ тӑрӑх, эсир рейсовӑй карточкӑна та илмен иккен хӑвӑрпа пӗрле. Вы, пишет Корытов, даже рейсовых карточек не захватили. Илмелле пулнӑ. Надо было захватить. Ну, старик патне каяр, вӑл кӗтет. Ну, пойдемте к старику, он ждет.

Чумандрин, таҫта васканӑ пек, пӗр темӑран тепӗр тема ҫине хӑвӑрт куҫа-куҫа калаҫать, ҫавӑнпа та Воропаева унӑн шухӑшӗсем хыҫҫӑн асӑрхаса пыма ҫӑмӑл пулмарӗ. Чумандрин говорил, быстро переходя от одной темы к другой, точно спешил куда-то, и следить за его мыслью Воропаеву было нелегко.

— Ун патне халех кайни меллӗ пулӗ-ши? — А удобно ли мне сейчас? Ҫавӑн пек намӑс курнӑ хыҫҫӑн? После такого позора?

— Мӗншӗн меллӗ мар? — Отчего же неудобно?

«Мӗнле-ха капла? — вӗҫсе иртрӗ шухӑш Воропаев пуҫӗнче, вӗсем иккӗшӗ вӑрӑм та тӗттӗм коридорпа пынӑ чух. «В чем дело? — мелькало в голове Воропаева, пока они шли длинным темным коридором. — Корытов пекех, кунта та тӗлӗнмелле тӑрӑшаҫҫӗ. — Что за странная корытовская заботливость? Мӗн тума кирлӗ вӑл: асӑрхануллӑ пулас шутпа е хисеплесе? К чему она: из осторожности или из внимания? Асӑрхануллӑрах пулас тесе пӗлтернӗ пулӗ, — пӗр енчен, нимӗнле кӗтмен ҫӗртен сиксе тухакан япала та ан пултар, тепӗр енчен — пуҫлӑхсем ҫывӑрманни ҫинчен те астуса юлмалла пултӑр». Пожалуй, скорее из осторожности — предварить о приезде, чтоб не было, с одной стороны, никаких неожиданностей, а с другой, — чтобы я тоже помнил, на всякий случай, что начальство не спит».

Ҫапах та кӗтмен ҫӗртен Корытов уншӑн тӑрӑшни Воропаева ирӗксӗрех хӗпӗртеттерчӗ. Все же неожиданная заботливость Корытова его невольно растрогала.

— Итлӗр-ха, Чумандрин юлташ, эпӗ ҫывӑрнине Широкогоров асӑрхарӗ-и? — Слушайте, товарищ Чумандрин, а Широкогоров заметил, что я спал?

— Сире ӑҫта шырама кирли ҫинчен вӑл тавҫӑрса илчӗ те. — Он только и догадался, где вас искать. Унсӑрӑн эсир питӗрнӗ пӳлӗмре ирчченех ларнӑ пулӑттӑр. А то вы бы у нас до утра взаперти просидели… Асӑрханса утӑр, кунта алӑк янаххи… Осторожно, тут порог… Ан ӳкӗр… Не упадите… Акӑ вӑл, Воропаев… Вот он, Воропаев. Паллашӑр… Знакомьтесь.

Тарӑн кресло ҫинчен кӑвак костюм тӑхӑннӑ старик ҫӗкленчӗ: Старичок в синем костюме приподнялся из глубокого кресла.

— Здравствуйте… — Здравствуйте… Будапештран ҫурҫӗр-хӗвелтухӑҫ еннерехре татса кӗнӗ… Прорвали северо-восточнее Будапешта… Кунталла иртӗр-ха, кресло ҫине ларӑр. Попрошу вас сюда, в кресло… Итлер-ха. Послушаем.

Широкогоровӑн кабинечӗ вӑрҫӑчченхи пекех чаплӑ. Кабинет Широкогорова выглядел по-довоенному роскошно. Урайӗнче — коверсем, стенасем ҫумӗнче — кӗнекесем. Пол был в коврах, стены — в книгах. Пысӑк юман сӗтел ҫинче — кӗнекесемпе журналсен куписем, кӗнекисем ӑшне ҫинҫе кӑвак хут татӑкӗсем чике-чике тата, кирлӗ страницӑра, уҫа-уҫа хунӑ; диванпа креслосем, вӗсен ҫывӑхӗнче альбомсем тунӑ ҫаврака пӗчӗк сӗтел, эрехсем тултарнӑ капӑр кӗленчесен витрини тата, юлашкинчен, «Виноград пухни» ятлӑ пысӑк, питӗ пӗлсе тунӑ фотографи панорами, питӗ илемлӗ абажурлӑ лампа — ҫаксем пурте Широкогоровӑн кӗлеткине юриех капӑрлатнӑн туйӑнаҫҫӗ. Массивный дубовый стол, окаймленный стопками книг и журналов, то заложенных узкими синими полосками бумаги, то развернутых на нужных страницах, диван и кресла, и возле них маленький круглый столик с альбомами, и витринка с нарядными бутылками вин, и, наконец, большая, мастерски исполненная фотографическая панорама «Сбор винограда», и лампа под роскошным шелковым абажуром — все как бы нарочно служило обрамлением для фигуры Широкогорова. Пӗвӗпе старик ҫулӗ мар, ҫапах та вӑл питӗ лайӑх, илемлӗ кӗлеткеллӗ. Старик был невысок ростом, но отлично, артистически сложен. Сӑн-пичӗ Анатоль Франса аса илтерет: савӑл евӗрлӗ кӑвак сухал, аслӑ, ачаш, яланах ҫиҫсе тӑракан куҫсем. Лицо Анатоля Франса, с клинообразной седой бородкой и умными, ласковыми, все время улыбающимися глазами. Унӑн кӑвак кӑтрисем ҫинче хура пурҫӑн ҫӗлӗк пит илемлӗ ларать. На седых кудрях изящно сидела черная шелковая ермолка. Аллисем шӑнӑрлӑ, хӗвелпе хуралнӑ тата питӗ вӑрт-варт. Руки жилисты, загорелы и очень подвижны. Типшӗм вӑрӑм пӳрнисем яланах вылянса тӑраҫҫӗ, ҫаплах темӗн ҫинчен кала-кала лараҫҫӗ е темӗн ҫинчен ыйта-ыйта пӗлеҫҫӗ, тен, нимӗн тума пӗлмесӗр аптраҫҫӗ пулӗ. Длинные сухие пальцы постоянно в движении, все что-то рассказывают или о чем-то переспрашивают, может быть недоумевают. Ҫав пӳрнесем ҫине пӑхсах старик мӗн ҫинчен шухӑшланине пӗр йӑнӑшмасӑр тавҫӑрса илме пулать. Глядя на них, можно без ошибки определить, чем заняты мысли старика.

Аллисем мар, вӑл пӑхни, — савӑнӑҫлӑ та ватӑ куҫӗсем те мар — пӑхни тӗлӗнтерет. Но главное в нем не руки, а взгляд, — не глаза, веселые, старческие, а именно взгляд. Ҫавӑ пӑхни — старике вӑхӑтран вӑхӑта кресло ҫинчен мӗнпур хӑватлӑ пӗвӗпе урисем ҫине ҫӗклесе тӑратнӑн та унӑн мӗнпур ӑслӑлӑхне уҫса панӑн туйӑнать. Этот взгляд время от времени как бы поднимает старика с кресла во весь грозный (вопреки действительности) рост и представляет его во всем раскрытом величии.

Ку — полководец пӑхни пекех. Это взгляд полководца. Воропаев вӑл пӑхнипе кӑштах ури ҫине яшт сиксе тӑмарӗ; ку темиҫе хут ҫапла пулчӗ, вӑл тӑмасӑр аран-аран тытӑнса юлчӗ. Воропаев поймал себя на нелепой мысли, что несколько раз он чуть не встал навытяжку под изучающим стариковским взглядом.

Широкогоров громкоговорителе калама чарчӗ те Воропаевпа ҫамрӑк йӗкӗт пекех шавлӑн калаҫма пуҫларӗ. Выключив громкоговоритель, Широкогоров с юношеской живостью обратился вдруг к Воропаеву:

— Епле-ха капла, савнӑ полковникӗм?.. — Так как же это, милейший полковник?.. Ҫук, ҫук, эсир кӑштах тӑрӑр-ха… Нет, нет, вы уж помолчите… Геннадий Александровичӑн запискине вулатпӑр: сирӗн пата паллӑ лектор пырать, тӳрех фронтран, ӗҫлеттерӗр… Читаем записочку Геннадия Александровича: к вам-де выехал знаменитый лектор, прямо с фронта, эксплоатируйте… Ну, пиртен ыйтас ҫук, хатӗрленетпӗр, аудиторие пӗлтеретпӗр, а вӑл иккен… ан сулӑр-ха эсир мана аллӑрсемпе, шӑнтса яма пултарӑр… а вӑл ҫывӑрать, канлӗн ҫывӑрать! Ну, нас не упрашивать — проводим подготовительную работу, уведомляем аудиторию, — а он, оказывается… да не машите вы на меня руками, простудите еще… а он спит, спокойно спит!

— Эпӗ ҫав тери шӑннӑччӗ, ывӑннӑччӗ тата — чӑннипе калатӑп сире — сирӗн докладӑра ҫав тери кӑмӑлласа итлерӗм… — Я так устал, продрог и — говорю вам честно — так был увлечен вашим докладом…

— Темӗнле ӑнлантарма тӑрӑшсан та — пулӑшаймӗ, хаклӑ полковник. — Никакие объяснения не помогут, дорогой полковник. Эпӗ сире, паллах, пӗтӗмпех ӗненетӗп: ҫӗнӗ вырӑнсенче манӑн хамӑн та яланах питӗ ҫывӑрас килет… Хотя я вам абсолютно верю: меня самого в новых местах всегда одолевает непреодолимая сонливость… Хӑвӑр айӑпӑра эсир ҫапла кӑна тӳрлетме пултаратпӑр: ҫырткалӑр, эрех ӗҫер те, фронтсен картта умне тӑрӑр, мӗн кӑмӑлна каять, ҫавӑн ҫинчен каласа кӑтартӑр. Вы можете искупить вашу вину одним — закусите, выпейте вина, становитесь у карты фронтов и рассказывайте все, что вашей душе угодно.

Хирӗҫлеме лайӑх мар пулчӗ. Отказываться было нелепо.

— Эсир пире, ҫылӑхлӑскерсене, чи малтанах Будапешт ҫинчен каласа парӑр, полковник… — Вы нас, грешных, прежде всего о Будапеште просветите, полковник.

Ҫапла пуҫланса кайрӗ Воропаевӑн чаплӑ Широкогоровпа паллашасси. Так началось знакомство Воропаева со знаменитым Широкогоровым..

Чумандрин илсе килнӗ рис пӑттине ҫусӑрах васкавлӑн ҫикелесе, рислинг ятлӑ питӗ хӳхӗм эрех тултарнӑ стакана самантра ӳпӗнтернӗ хыҫҫӑн, Воропаев тинех хӑйне этемле туйма пуҫларӗ. Наскоро закусив принесенной Чумандриным рисовой кашей без масла и выпив залпом стакан превосходного рислинга, Воропаев почувствовал себя в форме. Ҫак каҫ фронтри ҫинчен каласа кӑтартма темӗн шухӑшласа хунӑччӗ, вара вӑл хӑйӗн халӗ паллах мар пуласлӑхӗн кӑмӑллӑ йӗрӗсене пысӑк хавхаланупа ярса тытрӗ. Что-то очень фронтовое намечалось этим вечером, и с огромным воодушевлением уцепился он за эти приятные черты своего неясного будущего.

Дунайшӑн пыракан ҫапӑҫу епле пынине Воропаев питӗ лайӑх пӗлет, ку тӗлӗшпе вӑл питӗ лайӑх доклад туса пама пултарать, ҫав ҫапӑҫӑва вӑл хӑйӗн куҫӗсемпех курнӑ, унӑн участникӗ пекех пулнӑ. В ходе сражения за Дунай Воропаев разбирался отлично и мог проявить себя сейчас не только превосходным докладчиком, но и просто весьма осведомленным, почти очевидцем, почти участником.

Украинӑри иккӗмӗш тата виҫҫӗмӗш фронтсен войскисем Дунайшӑн ҫапӑҫни Воропаев шухӑшӗпе чи кӑткӑс маневрлӑ та юнлӑ ҫапӑҫусенчен пӗрин шутне кӗнӗ. Сражение за Дунай, ведомое войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, в глазах Воропаева принадлежало к одним из самых сложно-маневренных и кровопролитных. Кунти наступлениллӗ операцисем хӑратса тӑракан окруженисемпе тата обходсемпе кӑткӑсланнӑ, кӗрешӳ Дунайшӑн пынӑ; хӑюллӑ переправӑсем тата юханшывсен тепӗр енне паттӑррӑн чакнисем осадӑна куҫакан оборонительнӑй ҫапӑҫусен лӑпланнӑ саманчӗсемпе пӗрле пулса пынӑ, — ҫаксем пурте хӑвӑртланса пыракан темпсемпе, ӳссе пыракан масштабсемпе, ҫынсен нихҫанхинчен те вӑйлӑрах ҫирӗплӗхӗпе пӗрле пулса пынӑ. Наступательные операции были здесь осложнены угрожающими обходами и окружениями, борьба шла за Дунай; лихие переправы и еще более героические отходы за речные преграды сопровождались паузами неожиданных оборонительных боев, выраставших в осады, — и все это в ускоряющихся темпах, в возрастающих масштабах, в беспримерной и тоже все растущей стойкости людей. Кусем пӗр вӑхӑтрах тусемпе шывсем ҫинче тата ҫеҫенхирсемпе вӑрмансенче пыракан ҫапӑҫусем те пулнӑ, ун пек ҫапӑҫура утлӑ салтаксемпе те, десантниксемпе те, парашютистсемпе те, сапер-диверсантсемпе те усӑ курма май пулнӑ, салтакӑн пултарулӑхӗ вӑрҫӑри йывӑрлӑхсенче ҫирӗпленнӗ, мӗншӗн тесен пӗр вӑхӑтрах наступлени те туса пымалла тата оборонӑна та тытса тӑмалла пулнӑ, куҫса пымалла тата шӑтӑк чавса ҫӗр ӑшне пытанмалла, хӑвна ункӑра та пулма тивнӗ тата ҫав вӑхӑтрах тӑшмана та ҫавӑрса илекенсем пек туймалла, суранланса ӳкмелле — ҫапах та пӗр чарӑнмасӑр малалла, хӗвеланӑҫнелле куҫмалла пулнӑ. Это было в одно и то же время горно-речное и степно-лесное сражение, где могли пригодиться и конники, и десантники, и парашютисты, и саперы-диверсанты, где подвергалось жесточайшей закалке воинское умение солдата, потому что нужно было одновременно наступать и обороняться, двигаться и зарываться в землю, находиться в окружении и чувствовать себя окружающими, падать ранеными и все же неумолимо подвигаться вперед, на запад.

Таҫта коридорта сехет вунпӗр ҫапрӗ. Где-то в коридоре часы пробили одиннадцать.

Хӗрӳленсе, Воропаев пушшех те хӑвӑртрах калаҫма пуҫларӗ. Горячась, Воропаев быстро вошел в темп рассказа. Ун пуҫӗ умне вӑрҫӑ картини тухса тӑчӗ. Война ожила перед его глазами. Вӑрҫӑн Венгрири театрӗшӗн вӑл Чехословаки ҫине куҫрӗ, Румыни ҫинчен хӑй курни-илтнине каласа пачӗ, Афинӑри событисем ҫинче те кӗскен чарӑнса тӑчӗ (ҫак кунсенче Афинӑра осаднӑй лару-тӑру туса хуни ҫинчен пӗлтернӗччӗ). Покончив с венгерским театром войны, он перешел на чехословацкий, рассказал о личных впечатлениях от Румынии и вскользь коснулся событий в Афинах (как раз на днях было объявлено о введении в Афинах осадного положения). Вӑл августӑн 31-мӗшӗнчи ире аса илчӗ, ҫавӑн чух вӑл, танкӑн брони ҫине тӑрса, Бухареста пырса кӗчӗ. Он вспомнил утро 31 августа, когда, стоя на броне танка, он влетел в Бухарест. Савӑннипе унӑн пуҫӗ ҫаврӑнса кайнӑччӗ. Голова его кружилась от счастья. Броня ҫине ларакансене чуптӑвас тесе, хура слива пек куҫлӑ, йывӑр кӗлеткеллӗ румынкӑсем танк ҫине улӑхасшӑн чакаланаҫҫӗ. Румынки с черносливовыми глазами карабкались на танк, чтобы расцеловать сидящих на броне. Унӑн пичӗ, чӗркелесе пӗтернӗ пекех, тутана сӗрмелли сӑрпа вараланнӑ. Лицо его было в губной помаде, как в ссадинах. Ҫав кун ӑна амантнӑ пулсан, вӑл ыратнине те туйман пулӗччӗ тен. Если бы его ранили в тот день, он наверняка не почувствовал бы боли.

— …Анчах сентябрӗн вунулттӑмӗш кунӗ чаплӑрах, хисеплӗрех. — …

— Епле-ха ку, тӑхтӑр-ха?Но величественнее; священнее, неповторимее был день шестнадцатого сентября.

— София хулине пырса кӗнӗ кун… — Это что же, погодите?.. — Когда мы входили в Софию…

— Аха, ҫапла-ҫапла… — Ага, да, да, да… Каҫарӑр… Простите…

Воропаев бокалне тултарчӗ. Воропаев налил бокал. Алли унӑн чӗтре-чӗтре илет. Рука его вздрагивала. Витӗр курӑнакан эрех тумламӗ вӑраххӑн пӳрне ҫинчен алсыппи патнелле куҫать. Капля прозрачного вина медленно ползла от пальца к запястью.

— Ҫак кун ҫинчен ӑрӑва асӑнмалӑх паллӑ хӑваракан ҫынна турӑ хавхалану патӑр. — Дай бог вдохновенья тому, кто оставит потомству память об этом дне!

Широкогоровпа Чумандрин та хӑйсен бокалӗсене тултарчӗҫ. Широкогоров и Чумандрин тоже налили себе.

— Фронтран килекен корреспонденцисене хумханмасӑр вулаймастӑмччӗ эпӗ, — терӗ профессор. — Я не мог без волнения читать корреспонденции с фронта, — сказал профессор.

— Мӗн вӑл хумханни! — татрӗ ун сӑмахне Воропаев. — Да что там волнение! — прервал его Воропаев. — Мӗн пулса иртнине тӗп-тӗрӗссӗн каласа памашкӑн сӑмах та ҫук пирӗн. — Нет такого слова, чтобы определить точно, что было. Эпӗ хам Россия пулнӑ, ӑнланатӑр-и? Я был Россией, понимаете? Хамӑн ҫурӑм ҫинче эпӗ пире уйӑрса тӑнӑ вунӑ ӗмӗре йӑтса пынӑ. Я нес на своих плечах десять веков, разъединявших нас. Паян кунчченех манӑн ят пӗтӗм Софийӑшӑн паллӑ пулнӑ пек тата эпӗ пӗтем хулана палланӑ пек туйӑнать мана. Мне до сих пор кажется, что мое имя известно всей Софии и что я знаком со всем городом. Чӑн калатӑп!.. Честное слово!..

Воропаев бокалран сыпа-сыпа калаҫать, чӗнмесӗр ларакан Чумандрин унӑн бокалне тултарсах пырать, Чумандринӑн пичӗ ҫинче телей палли ҫуталса вылянать. Воропаев говорил, изредка прихлебывая из бокала, — его то и дело наполнял безмолвный Чумандрин, на лице которого играли все оттенки блаженства. Ӗҫнӗҫемӗн Воропаевӑн тата ытларах калаҫас килет, вӑл тата интереслӗрех та хавхалануллӑрах калаҫать. И чем больше Воропаев пил, тем больше ему хотелось говорить и тем интереснее и вдохновеннее он говорил.

Широкогоров, сайра та кӗске сухалне чӗпӗте-чӗпӗте, Воропаева ыйтусем кӑна пара-пара пырать; Чумандрина ытларах шарламасӑр ларма тивет. Широкогоров, теребя свою цыплячью бородку, только подбрасывал ему вопросы, а на долю Чумандрина приходились одни лишь паузы. Воропаева эрех яра-яра панӑ май ҫеҫ вӑл:
— Вӑт епле, туршӑн та, ҫынсемпе калаҫатӑн та — хут ӑслӑланатӑн, — теме ӗлкӗрсе пырать. Разливая вино Варапаеву, он успевал вставить: — Вот так, ей-богу, поговоришь с людьми — и на две головы умней…

Кайран, сассине пӗтӗмпе тенӗ пекех ҫухатнӑ хыҫҫӑн, Воропаев, Широкогоровӑн «Корытов патне епле пырса ҫакланнӑ» тесе виҫӗ хутчен ыйтни ҫине ответлесе, хӑй ҫуртпа епле аппаланни ҫинчен, часах Мускавран ывӑлне кунта илсе килме шутлани ҫинчен, хӑй хусах пулни ҫинчен тата унӑн халӗ ҫар ретӗнче тӑрса ҫапӑҫнӑ чухнехи пек телейӗ нихҫан та пулас ҫукки ҫинчен кӗскен те шӳтлӗ саспа каласа пачӗ. Потом, после того как он почти уже совершенно потерял голос, Воропаев кратко, в шутливых тонах рассказал в ответ на трижды повторенный Широкогоровым вопрос, как он очутился у Корытова, о своих мытарствах с домиком и о сыне, которого должен был в скором времени привезти из Москвы, и о том, что он одинок и что теперь уже никогда не будет у него того счастья, которым он владел, сражаясь в рядах армии.

— Эпӗ, самолет ҫинчен ӳксе юлнӑ пекех, хамӑн телее ҫухатрӑм. — Я вывалился из счастья, как из самолета. Пурте унта юлчӗҫ, — чап, юлташсем… Все осталось там — слава, товарищи… ; пурте, пурте, а Корытов ҫурт тӗлӗшпе те пулин пулӑшу памарӗ. Все, все, а Корытов не помог даже с домом.

Ҫурт ҫинчен пыракан ыйту ҫар е наука ыйтӑвӗ мар, пӗтӗмпе те организациллӗ пӗчӗк ыйту ҫеҫ пулнӑ пирки Чумандрин ӑна, юлташӗсем хӑйсем пӑхса тухмалли ыйтусене епле ҫӑмӑллӑн сӳтсе явнӑ, ҫавӑн пекех ҫӑмӑллӑн ярса илчӗ, сӑн-пичӗпе кӳреннине палӑртса, хуллен ҫапла мӑкӑртатрӗ: Так как вопрос о доме был не военный и не научный, а по самой природе своей узко организационный, Чумандрин счел удобным подхватить его с той же легкостью, с какой собеседники его разбирали вопросы, подлежащие их рассмотрению, и, выразив лицом огорчение, негромко промямлил:

— Ну, турӑҫӑм, мӗн-ха ку! — Ну, боже мой, ну что ж это! Дача тупайман!.. Дачи не нашел!.. Эсӗ итле-ха мана, Воропаев, килӗшетӗн пулсан, эпӗ сана халех виҫӗ дача парӑп! Да ты слушай меня, Воропаев, хочешь, я тебе сейчас три дачи дам? Паянах е, паян мар-тӑк, ыран ир вунӑ сехетре? Сегодня или в крайнем случае завтра, в десять утра. Кала, килетӗн-и ман пата? Пойдешь ко мне, говори? Ҫук, эсӗ малтан кала, килетӗн-и е ҫук-и? Нет, ты сначала скажи, пойдешь или нет?

Темле вӑрттӑн ӗҫ тума шутланӑ пек, вӑл Широкогоровӑн хулпуҫҫийӗ ҫинелле пӗшкӗнчӗ, хӑй сӑмахне сыпкаланӑ пур ҫынсем пекех хӑвӑртрах ӗҫре кӑтартма тӑрӑшса, лешне урмӑш саспа пӑшӑлтатрӗ: И заговорщицки нагибался к плечу Широкогорова, стремясь, как все выпившие люди, немедленно завершить предложение делом, шептал тому хриплым шепотом:

— Пирӗн леш… мӗн, хӗрлӗ ҫӳҫлине пысӑк вырӑна куҫарас майпа ҫав-ҫавах вырӑнтан кӑларатпӑр. — У нас же… этого… ну, рыжего… все равно так и так снимаем на выдвижение… Апла пулсан, эпӗ, леш пушӑ хирти араб пекех, заместительӗр юлатӑп… Значит, я остаюсь без заместителя, как араб в пустыне… Ҫапла вӗт, Сергей Константинович?.. Верно, Сергей Константинович?.. Унсӑр пуҫне пирӗн клуб заведующийӗ те ҫук… — Кроме того, завклубом отсутствует… — Вӑл старикӗн тӳлек питӗнчен лешӗ килӗшнине туйса илчӗ те, пӗшкӗнмесӗрех, Воропаева протезӗнчен ярса тытрӗ; пуҫне пӑркаласа мӑнтӑр аллипе ҫапрӗ те протез чӗриклетсе илчӗ. Он, уловив на спокойном лице старика одобрение, не разгибаясь, схватил Воропаева за протез и, шлепнув по нему своей мясистой пятерней так, что тот скрипнул, зловеще покачал головой: — Ку вӑл ниме тӑман япала, тусӑм. — Да это сущая чепуха, милый. Эпӗ халех обкома шӑнкӑртаттаратӑп. Я сейчас в обком позвоню. Ҫавӑн пек оратор хӑй, парти енӗпе пысӑк опытлӑ ҫын, ӑна пропагандист туса хунӑ. Такой оратор, человек с огромным партийным опытом, а его — пропагандистом. — Вӑл хӑвӑрт тӳрленсе ларчӗ те, хӗрлӗ эрехпе хуралнӑ тутисене сарлакан уҫса, ахӑлтатса кулса ячӗ. — И вдруг выпрямился и захохотал, широко раскрыв почерневшие от красного вина губы.

— Тата ҫуртне те илеймен вӗт!.. — А главное, дома-то и не получил!.. Илтрӗр-и, Сергей Константинович?.. Слыхали, Сергей Константинович?.. Илеймен! Не получил! Ну Корытовӗ те!.. Ну и Корытов!

— Геннадий Александрович — ӑслӑ ҫын, тата, ваттисем каланӑ пек, ырӑ ут та такӑннӑ тет вӗт-ха, — асӑрхануллӑн хушса хучӗ ответлӑ работниксенчен кулнине юратман Широкогоров. — Геннадий Александрович — человек умный, да ведь, как говорится, и на старуху бывает проруха, — осторожно заметил Широкогоров, не любивший, по беспартийной деликатности, насмешек над ответственными работниками.

— Мана сирӗн Корытов ӗҫлӗ ҫын пек туйӑнмарӗ, — ытла та пат татса, пӗр сӑпайсӑр, тата пӗр килӗшӳсӗр тенӗ пек каласа хучӗ Воропаев. — А мне ваш Корытов не показался дельным человеком, — с ненужной резкостью и явно бестактно, ни с того ни с сего, сказал Воропаев. Каларӗ те — ҫавӑн пек каҫарма ҫук чарусӑрлӑхшӑн хӑйне хай сасӑпах ятлассинчен аран-аран тытӑнса юлчӗ. И, говоря, сам уже осудил себя и даже едва вслух не выругался за эдакую непростительную несдержанность.

— Ҫыннисене те йывӑр ҫав сирӗн, — хушса хучӗ вӑл, сӑмахне тӳрлетме васкаса. — Трудно у вас людям, — добавил он, спеша поправить дело.

Чумандрин вокалсене хӑвӑрт тултарчӗ. Чумандрин скоренько наполнил бокалы.

— Ӑҫта йывӑр мар ӗнтӗ вӗсене? — шӑл витӗр каларӗ вӑл. — А где им не трудно? — сквозь зубы вымолвил он. — Халӑха халӗ, тӑванӑм, пур ҫӗрте те йывӑр. — Народу нынче, брат, везде трудно. Вӑрҫӑ! Война! Корытовӑн та йывӑр, фронтра чух санӑн та вӗсене ҫӑмӑлах пулман пулӗ тесе шутлатӑп. И у Корытова трудно, и, думаю, у тебя на фронте им тоже легче не было.

Широкогоров сарлака кресло ӑшнелле сӗвенчӗ те тутисем патнех ҫӗкленӗ пӳрнисене, вӗсен сисӗмлӗхне тӑрӑшсах тӗрӗсленӗ пек, васкамасӑр пӗрин ҫине тепӗрне хурса пычӗ. Откинувшись в глубину широкого кресла, Широкогоров не спеша прикладывал один к другому пальцы рук, поднятых к самым губам, будто настойчиво проверяя их чувствительность. Унӑн ӑслӑ илемлӗ куҫӗсем, пӗр тӑхтаса тӑмасӑрах ҫапӑҫма чӗннӗ пек, Воропаев ҫине пӑхрӗҫ. Его умные красивые глаза воинственно глядели на Воропаева, приглашая сразиться без промедления.

— Ҫавӑн пек вӑрҫӑра ҫӗнтертӗмӗр те, йывӑрлӑхсӑр мар ӗнтӗ, — терӗ вӑл, темле, тӗлӗннӗ саспа. — Выиграть такую войну, да чтоб не было трудно? — с оттенком удивления произнес он. — Ӗҫсӗр аптракансем те ҫапкаланчӑксемшӗн кӑна… вӑл ҫӑмӑл пек туйӑнать, ун пек ҫынсене суда памалла… мӗншӗн тесен кама ҫӑмӑл пулма пултартӑр-ха? — Таких людей, которым бы все казалось легким, следовало бы судить как бездельников… да, именно как бездельников и прохвостов… ибо кому же могло быть легко?.. Пӗр юрӑхсӑр ҫынсемшӗн кӑна… — Только мерзавцам и негодяям… — Широкогоров кресло аяккисем ҫине чавсаланчӗ те, аллисене, темрен тасатнӑ пек силлесе илсе, Воропаевран ҫапла ыйтрӗ: Широкогоров поставил локти на обочины кресла и, слегка двигая кистями рук, точно обдувая их, адресовался непосредственно к Воропаеву.  — Сире хӑвӑра, хаклӑ полковник, ҫӑмӑл пулнӑ-им? — Да разве вам самому, дорогой полковник, было легко? Пӗр Корытов пирки йывӑр пулчӗ-им тата кунта, пирӗн патра кӑна йывӑр-им? И разве стало трудно от одного Корытова, и только здесь, у нас?

Калаҫу ҫивӗчленсе, хӑпарса пычӗ, унтан вӑрҫӑ вӑхӑтӗнчи йывӑрлӑхсем ҫине куҫрӗ, — мӗн-мӗн ҫинчен калаҫмарӗҫ пулӗ ҫав сехетре? И разговор, заостряясь и принимая бурные формы, перешел на трудности военной жизни, — и о чем только не говорилось в тот час!

Ахӑлтата-ахӑлтата, киленнипе пӳрнисемпе ҫатлаттара-ҫатлаттара, Чумандринӗ бокалсене тултарсах тӑчӗ, ҫав вӑхӑтра вӑл нумайлӑхах асӗнче юлнӑ, темӗнле питӗ кулӑшла анекдотри сӑмах ҫаврӑнӑшне пулас, каласа пычӗ: А Чумандрин, похохатывая и от удовольствия щелкая пальцами, все подливал и подливал, повторяя фразу из какого-то, должно быть очень смешного, надолго запомнившегося ему анекдота:

— Ҫыр, Карапет, формине пӗлетӗн! — Пиши, Карапет, форму знаешь!

Часах Воропаев хӑй те ҫак пӗр шухӑшсӑр сӑмах ҫаврӑнӑшне каласа пынине туйрӗ, хӑй кӑна та мар — ӑна Широкогорова та калаттарасшӑн хистет, анчах лешӗ каласшӑн мар пулса, кӑмӑллӑн хирӗҫлет. Скоро Воропаев поймал себя на том, что и он повторяет эту бессмыслицу и даже упрашивает произнести ее Широкогорова, но тот вежливо упорствует.

— Эрех лайӑх ҫынна сиен тумасть, — терӗ Воропаев, Широкогорова хулпуҫҫийӗнчен ҫапса. — Хорошему человеку хмель не вредит, — сказал Воропаев, хлопнув Широкогорова по плечу. — Епле шутлатӑр? — Как думаете?

Халӗ вӑл «илтӗнмелле» — тенӗ пек, ҫӑмне тула кӑларнӑ е тавӑрнӑ перчетке пек курӑнать, унӑн мӗнпур туйӑмӗсем пӗр пытарӑнмасӑр курӑнса тӑраҫҫӗ. Сейчас он жил как бы «вслух», шерстью наружу, как вывернутая перчатка, все его чувства были сверху, ничего не утаивалось.

— Юрӗ ӗнтӗ сире, манӑн ҫывӑрас килет! — шухӑшлама ӗлкӗрчӗ ҫеҫ, Чумандрин ҫавӑнтах ун патне ҫитсе те тӑчӗ, ӑна ыталаса хӑйпе пӗрле илсе кайрӗ. — Да ну вас, я спать хочу! — казалось, только подумал он, но Чумандрин сейчас же почему-то подскочил к нему и, обняв его, повел.

— Ҫыр, Карапет, формине пӗлетӗн! — аллипе сулчӗ Воропаев, вара иккӗшӗ те вӗсем, сӑлтавне пӗлмесӗрех, ахӑлтатса кулса ячӗҫ. — Пиши, Карапет, форму знаешь! — махнул рукой Воропаев, и они оба захохотали, неизвестно по какому поводу.

Вӑл хӑйне питрен хӗрӳллӗн ачашланипе вӑранса кайрӗ. Он проснулся от того, что его горячо гладили по лицу. Ҫутӑ-кӑвак чӳрече карри пысӑк чӳречене икӗ пая уйӑрать, пӳлӗме уйӑхлӑ каҫхи пекех, ылттӑн кӑвак ҫутӑ ҫапса тӑрать, ҫутӑлса тӑракан шурӑ мачча тӑрӑх кӑвакрах пӗчӗк йӑрӑмсем пайӑркаланаҫҫӗ, юхса тӑраҫҫӗ. Светло-синяя занавесь делила большое окно поперек, и все в комнате золотисто синело, почти как в лунную ночь, а по ослепительно белому потолку струились, текли и не утекали голубоватые ручьи. Вӑл чӳречерен тинӗс пӑхнине тата хӑйне хӗвел ачашланине тӳрех ӑнланса илеймерӗ, анчах ӑнланса илнӗ хыҫҫӑн, сиксе тӑчӗ те хӑвӑрт тумланчӗ. Он не сразу понял, что в окно глядело море и что гладило его солнце, но, поняв, вскочил и быстро оделся.

Ҫавӑнтах Чумандрин сасси илтӗнчӗ. И тотчас же услышал шаги и голос Чумандрина:

— Куртӑн-и, мӗнле хитре тӗнче кӑларса тӑратрӑмӑр эпир сан умна? — Видал, какую природу мы тебе выставили? Илӗртмест-им? Не соблазняет? Пуҫу епле? Как голова?

— Ҫав сан эреххӳне пула, эпӗ мӗнпур ӗҫсене манса кайнӑ, — тавӑрчӗ Воропаев. — С этим твоим вином я все дела позабыл, — ответил Воропаев. — Корытов хушнӑ тӑрӑх, колхозсем ҫинчен санран ыйтса пӗлме кунта килнеччӗ вӗт-ха эпӗ. — Я ведь собственно заехал узнать у тебя о колхозах, которые мне поручил Корытов.

— Ҫапах та, каясшӑнах эппин? — Все-таки, значит, располагаешь ехать?

— Каяс пулать. — Надо идти.

— Хӑвӑн ирӗкӳ! — Ну, как знаешь! Анчах акӑ вӑл, санӑн дачу, кур! — А то вот она, твоя дача, гляди! — Чумандринӑн мӑнтӑр пӳрни пысӑк напряжениллӗ токӑн будкине е кӑвакарчӑн йӑвине аса илтерекен шурӑ ҫурт ҫине кӑтартрӗ. Мясистый палец Чумандрина выхватил из перспективы узкий прямоугольник белого домика, напоминающего будку тока высокого напряжения или голубятню.

— Рай! — Рай! А? А? Вӑт эпӗ сана калатӑп та — мӗн шуйттанӗ тума кирлӗ сана Корытов? Вот и я говорю — на кой чорт тебе Корытов. Куҫ та хам патӑма, пурӑн мӗн чухлӗ пурӑнас килет. Переходи ко мне и живи сколько влезет.

— Виҫӗмкун санпа тӗл пулнӑ пулсан, Федор Иванович, ӗмӗрлӗхех санӑн чуру пулнӑ пулӑттӑм, анчах халӗ пултараймастӑп, лайӑх мар… — Встретились бы мы с тобой, Федор Иванович, третьего дня, стал бы я твоим рабом на всю жизнь, а сейчас не могу, неудобно…

— Укҫа вӑрлама тата арӑма улталама лайӑх мар. — Неудобно деньги красть да жену обманывать. Апла пулсан, тепӗр ҫурчӗ те пушӑ, ав, кашт ҫӳлерех, чул ҫыран ҫинчи пекех, куратӑн-и? А то вот, другой дом пустой, повыше, вроде как на скале, видишь? Ку пысӑкрах. Покрупней будет. Ӑна эпӗ арендӑна пама пултаратӑп. Этот могу в аренду сдать. Тытӑнар килӗшме. Давай рядиться. Ывӑлна илсе кил — ҫӗн ҫурта куҫнӑ майпа хӑнасем чӗн. Привози сына и — зови гостей на новоселье. Вун-пилӗк ҫуллӑха паратӑп, туршӑн та. На пятнадцать лет отдам, ей-богу.

— Федор Иванович, ӗнен ман сӑмаха, пултараймастӑп. — Федор Иванович, верь слову, не могу.

— Мӗн-ха эпӗ сана, пӗр-пӗр чир ҫыпҫӑнтаратӑп-и е вӑрлама вӗрентетӗп? — Да что я тебе, хворь какую навязываю или воровать учу?

— Корытов умӗнче намӑс пулать, пултараймастӑп. — Стыдно будет перед Корытовым, не могу. Эпӗ хам тума пултарайман япалана маншӑн шӑпах эсӗ тӑватӑн, анчах — пултараймастӑп. Понимаю, что ты делаешь для меня как раз то, чего я сам не сумею сделать, но не могу. Совеҫе хирӗҫ каяймастӑп. Поступлю против совести.

— Санӑн пурнӑҫунта мӗн улшӑнчӗ-ха ҫак икӗ кун хушшинче? — Да что за два дня изменилось в твоем положении? Районтан пуҫӗпех тухса кайнӑ пулсан — ун чух юратчӗ-ха. Если б вовсе район бросил — тогда понимаю. Эсӗ тӑхта-ха, вӑйпах тытмастӑп эп сана, кайса апатланар, хӑв каяс колхозсем ҫинчен каласа парӑп. Да ты подожди, силой тебя не держу, пойдем позавтракаем, про колхозы свои хоть послушай.

— Ҫисе тӑмастӑп, каятӑп. — Не буду завтракать, поеду.

— Ну, сан ирӗк. — Ну, как хочешь. Эпӗ хам та, чӑннипе, мухмӑрла нихӑҫан та ирхине апат ҫиместӗп. Я, впрочем, с похмелья сам никогда не завтракаю. Ӗнер эпир, итле-ха, лайӑх кастартӑмӑр, а? А вчера мы, слушай, красиво резанули, а? Чуна савӑк! На душе веселей!

Вара паркри утмаҫулсем тӑрӑх Воропаева шоссе ҫине илсе тухнӑ май, вӑл ӑна колхозсем ҫинчен кӗскен кала-кала кӑтартма тытӑнчӗ. И, выводя его парковыми тропками к шоссе, на ходу стал бегло рассказывать о колхозах, куда торопился Воропаев.

Ҫывӑхри «Первомайский» колхоз, ун сӑмахӗ тӑрӑх, нимӗҫсенчен сиен курманпа пӗрех, анчах вӑл колхоз, пӗтӗмпе илсен, Кубаньпе Дон ҫинчен куҫса килнӗ ҫӗнӗ ҫынсенчен тӑрать, анчах тепӗр иккӗшне — «Калининпа» «Микоян» колхозсене тӗппипех тустарнӑ, ҫаратнӑ, ҫыннисене те чылайӑшне Германие хӑваласа кайнӑ. Ближайший колхоз «Первомайский» почти уцелел, по его словам, от немцев, но состоял главным образом из новых людей, переселившихся сюда с Кубани и Дона, два других — «Калинин» и «Микоян» — были разграблены дочиста, а большинство населения угнано в Германию. Хӑваласа кайнисем вырӑнне тӗрлӗ енчен ҫынсем пухӑннӑ, анчах вӗсем кунта куҫса килнӗшӗн ӳкӗнеҫҫӗ тата тӑван вырӑнӗсене каялла тарма та хатӗр тӑраҫҫӗ. Взамен угнанных понаехали люди со стороны, но они откровенно жалеют о сделанном и готовы бежать обратно в родные места.

— Тата мӗн шуйттанӗ тума вӗсем кунта куҫса килнӗ-ха? — Так на кой же чорт они переселились? Ӑҫта каяссине пӗлнӗ вӗт? Знали же, куда едут.

— Ӑҫта каяссине эсӗ пӗлмен-им? — А ты разве не знал, куда едешь? Пӗлнӗ. Знал. Анчах вырнаҫма пултартӑн-и? А сумел устроиться? Пултараймарӑн. Не сумел. Вӗсем те ҫавӑн пекех. Так и они. Вӗсен те санӑннинчен лайӑхрах пулмарӗ курӑнать. Не умней твоего у них получилось. Акӑ ӗнте шоссе — тӳрех ут. Ну, вот шоссе — шагай прямо. Кӗрсе ҫӳре, май килсен. Заезжай при случае.

— Кӗрӗп, кӗрӗп. — Обязательно заеду.

— Тӳлек чух ҫурт ҫинчен шутласа пӑх. — О домишке-то подумай на спокое!..

— Юрӗ!— Ладно.

— Эпӗ ӑна сыхлӑп, никама та памӑп, илтетӗн-и? — Я попридержу, слышишь?

— Юрӗ!— Ладно.

…Хӗвел хытӑ пӑхнипе куҫ хуралсах килет. …Солнце слепило до черноты. Аялта, тинӗс хӗрринчи кӑвакарчӑн йӑви пек шурӑ ҫуртӑн чӳречисем хаклӑ, йӑлтӑркка чул пекех ҫунса тӑраҫҫӗ. Белая голубятня внизу у моря горела окнами, как драгоценный камень.

«Телей алла кӗрес пекехчӗ, умрахчӗ вӑл»… «А счастье было так близко, так возможно…» Ҫук, чӑнахах та, мӗншӗн Чумандрин патне каяс мар-ха унӑн, мӗншӗн ҫав тӗлӗнмелле ҫуртра пурӑнас мар тата мӗншӗн унӑн, Корытов патӗнче ӗҫлесе, ҫын простынисем ҫинче, ҫын пӳлӗмӗсенче ҫывӑрмалла? Нет, в самом деле, почему ему не пойти к этому Чумандрину, почему не пожить в чудесной голубятне и почему должен он спать на чужих простынях и в чужих комнатах, работая у Корытова?

Илемлӗ мар вӗт-ха, илемлӗ мар!.. Вот нелепость же и нелепость!..

Килессе те вӑл сывалас, ҫирӗпленес шутпа кунта килнӗ вӗт-ха, ҫавӑн пиркиех, пӗр ҫавӑн пирки кана Мускавран та ӑна кунта ячӗҫ, ҫапла вара Корытовран уйрӑлсан та, вӑл нимӗнле киревсӗр ӗҫ те туман пулӗччӗ… Ведь и ехал-то он, собственно, именно для того, чтобы поправиться, окрепнуть, — и для этой цели, единственно для этой цели, его и отпустили в Москве, так что никакой подлости он не совершил бы, расставшись с Корытовым…

Вӑл кунта килсе, хӑйне Корытовпа яланлӑха мар ҫыхӑнтарчӗ вӗт-ха, — вӑхӑтлӑха кӑна вӑл кунта килчӗ. Ведь не на всю жизнь примчался он сюда и связал себя словом с Корытовым, а временно. Килессе те вӑл, тӳрленес, ура ҫине тӑрас, май пулсан, каллех хӑй юратнӑ ӗҫе тума тытӑнас тӗллевпе килчӗ. Примчался, чтобы выправиться, встать на ноги и опять вернуться к любимому делу, в случае если выиграет сражение за себя. Ӗҫ тухмасан е чир вӑраха тӑсӑлас пулсан, Корытов патӗнчен те унӑн нимӗн тумалли те пулас ҫук. А не выиграет или растянется оно на долгие годы, так и у Корытова ему нечего будет делать.

«Туршӑн та, ку темӗнле Дон-Кихотла хӑтланкалани пек!» — терӗ Воропаев сасӑпах темиҫе хутчен. — Ей-богу, донкихотство какое-то! — несколько раз повторил Воропаев вслух. Вӑл каялла таврӑннӑ чух Чумандрин патне кӗретӗпех тесе тата унпа калаҫса татӑлма шут тытрӗ, анчах таҫта шалта вӑл хӑй Чумандрин патне куҫса пырас ҫук текен шухӑш пытанса тӑрать, мӗншӗн тесен, ун пек туни малтан шутласан анлах мар пулин те, пӗтӗмӗшпе илсен, пӗр сӑмахсӑрах усал ӗҫ туни пулӗччӗ. Он дал слово на обратном пути обязательно заехать к Чумандрину и договориться, но где-то глубоко таилась мысль, что, конечно, он не уйдет к Чумандрину, потому что это было бы безусловно подло по существу, хотя внешне не подло. Ҫак шухӑш хӑйӗнчен хӑй тӑрӑхланине те, хӑйне чыслӑ сӑмах панине те ҫӗнтерсе пычӗ. Эта мысль побеждала и издевку над собой и данное честное слово. Пулать вӑл ун пекки пурнӑҫра! Бывает так в жизни! Нимӗн тума та ҫук. Ничего нельзя сделать.

Ӗнер, хӑй Корытовпа тытӑҫса илчӗ пулин те, вӑл ҫак йывӑр ӗҫпе асапланса пӗтнӗ ҫынна шеллерӗ; кунти йывӑр пурнӑҫа курнӑ хыҫҫӑн Корытова пӑрахса кайма намӑс пек туйӑнчӗ ӑна. Вчера, несмотря на свою схватку с Корытовым, ему стало жаль этого измученного трудной работой человека и казалось стыдным бросить его теперь, когда он увидел сложность здешней обстановки.

«Ҫук, ӑна пулӑшас пулать. «Нет, надо помочь ему. Кӑштах пулӑшӑп та кайӑп. Маленько помогу и уйду. Гастролер тесе ан калатӑр». Чтоб не сказал, что гастролер».

Инҫе каймалла пулман. Идти было недалеко. Вара часах ҫӑмӑл ҫул тата хавхалануллӑ ир Воропаевӑн пурнӑҫа йӗркелесси ҫинчен пыракан асаплӑ шухӑшӗсене сирсе ячӗҫ. И скоро легкая дорога и вдохновенное утро отвлекли его от мыслей о жизненном устройстве.

Вӑл, мӗн те пулин сутӑн илме шутлакан ҫын пек, таврари вырӑнсем ҫине шӳтлесе пӑхса пырать. Он шел, шутливо приглядываясь к местности, как покупатель.

— Эх, мӗн тери лайӑх ҫурт лартма пулать-мӗн кунта! — терӗ вӑл сасӑпах, хӗрлӗ те чӑнкӑ хӗрриллӗ чул ҫыран умӗнче чарӑнса. — Эх, какую бы хату тут можно поставить! — сказал он вслух, остановясь в растерянном умилении перед красного цвета скалою с обрывистыми краями. Чул ҫыранӗ ҫул кукӑрӗсем хыҫӗнчен пӑхнӑ та халех тинӗселле сикес пек ҫакӑнса тӑрать. Скала, выглянув из-за поворота, замерла в сумасшедшем прыжке к морю.

Воропаев ҫавӑнтах, пӗр шухӑшламасӑрах, ӑна «Ӑмӑрткайӑк пикӗ» ят пачӗ, — чӑнахах та, чул ҫыран ту ӑмӑрткайӑкӗсен юмахри йӑви пек курӑнса тӑрать. Воропаев тут же, без раздумья, окрестил ее «Орлиным пиком», — и впрямь скала рисовалась сказочным гнездовьем горных орлов. Витӗр касакан ҫилсем вӗрнӗ пирки тата питӗ ҫара пулнӑ пирки хӑюсӑр та ачаш кайӑксем ҫав чул ҫыран ҫинче пурӑнайман пулӗччӗҫ. Робкие и нежные птицы не могли бы ужиться на ней из-за пронзительных ветров и оголенной пустоты. Ҫара чул ҫинче пурӑнакансем мӗн пурӗ те пӑсӑк ҫанталӑка пула аманса пӗтнӗ икӗ-виҫӗ тамариск йывӑҫҫипе чул ҫыран ҫумне ҫыпҫӑнса ларнӑ курпун хыр кӑна пулнӑ. Лишь два-три искалеченных непогодой тамариска да горбатая прилепившаяся к скале сосна были жителями голого камня.

«Ӑмӑрткайӑк ирӗклӗхӗ! «Какой орлиный простор! Епле-ха кунта ӗлӗк пӗр-пӗр замок е монастырь туса лартма ӑс ҫитереймен?..» Как же тут не догадались поставить в старину какой-нибудь замок или обитель?»

Воропаев чарӑнса тӑчӗ те, пурин ҫинчен те манса кайсах, хӑйӗн ӑсӗнче ҫирӗм минута яхӑн чул ҫыран ҫине тинӗсе ҫитиех картса тунӑ пусмаллӑ, пысӑк садлӑ, аялалла, ҫыран хӗрринчи айлӑмалла, анакан террассӑллӑ «Ӑмӑрткайӑк дворецне» турӗ. И Воропаев остановился и, забыв обо всем, минут двадцать строил в воображении «Орлиный дворец» с лестницей, выбитой в скале до самого моря, с огромным садом, террасами, нисходящими вниз, к прибрежной долине. «Кунта телейлӗ ҫынсен ҫуртне лартма та вӑхӑт ҫитнӗ», — шухӑшларӗ вӑл, кама та пулин кунта илсе килме е кама та пулин ҫак вырӑна сӗнме ҫын шыраса… «Здесь впору быть дому счастливых людей», — думал он, уже ища в памяти, кого бы сосватать сюда, кому предложить это место…

Паллах, Ӑмӑрткайӑк пикӗ ҫинче Воропаев хӑех ҫурт лартнӑ пулӗччӗ. Конечно, он охотнее всего поставил бы на Орлином пике свой собственный дом. Тепӗр тесен, ҫук, лартман пулӗччӗ. Впрочем, нет, не поставил бы. Уйрӑм ҫын канлӗхне ҫухатакан япаласем те пур. Есть масштабы, убивающие личный уют. Ку чул ҫыран пӗр Прометея ҫеҫ канлӗх пама пултарать. Эта скала могла бы приютить одного Прометея. Прометея мар пулсан вара — нумайӑшсене-нумайӑшсене ҫеҫ… А если уж не Прометея — так только множество многих…