Текст: VIII. Ҫаран
Кӑнтӑрла ҫитсе пыратчӗ.Было около полудня. Хула хӗрринчи ытарайми ҫаран ҫинче пӗр ешӗл йывӑҫ хӳттинче пӗр кил-йыш ларать. На чудесной лужайке, расположенной прямо за городом, под сенью зеленых ветвей сидела одна семья.
Ҫарантан кӑнтӑр енче улма пахчи пур, унӑн чул хуми хапхи ҫаран еннелле тухать; ҫавна хирӗҫле ҫаралнӑ тӑрӑллӑ Стара-планина тӑвӗ курӑнать, хысакӗ чӑнкӑ, тӗллӗн-паллӑн тем пысӑкӑш чулсем палӑраҫҫӗ, чечеклӗ айлӑмсем те пур.С юга к лужайке примыкал сад, и на нее выходили открытые ворота его каменной ограды; с противоположной стороны открывался вид на Стара-планину, с ее голыми вершинами, крутыми обрывами, скалами и живописными цветущими склонами.
Ҫаранӗ те, улма пахчи те Юрдан чорбаджийӗн, кунтах унӑн кил-йышӗ те.И лужайка и сад принадлежали чорбаджи Юрдану, и здесь сидела его семья.
Ҫак вырӑнта халь Юрдан ҫыннисенчен урӑх никам та курӑнсах каймасть.Редко кто показывался теперь в этих местах. Чӑн та, Бяла Черква капитуляци тунӑ хыҫҫӑн кӑштах лӑпланнӑ пек те пулчӗ, урамсем те чӗрӗлем пек турӗҫ. Правда, после капитуляции в Бяла-Черкве наступило некоторое успокоение, и улицы оживились вновь. Анчах хуларан тухса ҫӳреме никам та хаяймарӗ — ӗҫпе те, уҫӑлса ҫӳресе ҫутҫанталӑкӑн хӗвеллӗ илемӗпе савӑнаканни те пулмарӗ. Но никто еще не осмеливался выйти за черту города — ни по делам, ни за тем, чтобы погулять и полюбоваться солнечной красотой природы.
Юрдан ҫеҫ хӑйӗн кил-йышӗпе ҫакӑнта тухса ҫӳреме хӑять.На это дерзал только Юрдан со своими домочадцами.
Лалка вилнӗ хыҫҫӑн Юрдан арӑмӗ татӑлса хуйхӑрнипе чирлесе ӳкнӗччӗ, вӑл темиҫе кун хушши вырӑн ҫинчен те тӑраймарӗ. Надо сказать, что после смерти Лалки жена Юрдана опасно заболела с горя и несколько дней не вставала с постели. Тухтӑр ҫине тӑрсах хистенине пула паян ак тинех ӑна пӳртрен кӑларчӗҫ те Юрданӑн хула тулашӗнчи улма пахчине ҫитерчӗҫ, кунта ӑна кӑштах ҫӳретӗр терӗҫ, уҫӑ сывлӑшра пултӑр терӗҫ. По настоятельному требованию врача сегодня ее наконец вывели из дома и задворками провели в загородный сад Юрдана, чтобы она здесь немного походила и подышала чистым воздухом. Ҫапла уҫӑлса ҫӳренин симӗ часах уссине кӳчӗ. Благотворное действие этой прогулки сказалось быстро. Вӗсен пӗтӗм кил-йышӗ ҫарана тухрӗ, унта Юрдан хуҫан лайӑх та ӑратлӑ икӗ буйволӗ ирӗкре ҫӳрет. Вся семья вышла на лужайку, где паслись два крупных красивых буйвола, также принадлежавшие Юрдану.
Чорбаджи кил-йышӗн канлӗхне сыхласа пӗр аяккинче жандарм ларать.В стороне сидел полицейский, охранявший покой этой чорбаджийской семьи.
Ҫаран ҫинех тата икӗ ют хӗрарӑм тухнӑ: пӗри — сывлӑхлӑ та тулли, кӳпшек питлӗ хресчен майри, тепри — Рада.На лужайке были и две посторонние женщины: одна — здоровая, полная, толстощекая крестьянка, другая — Рада.
Хресчен майри такам ҫынни мар, Боримечка арӑмӗ, Стайка.Крестьянка была не кто иная, как жена Боримечки, Стайка. Ӗнер ӑна килте ӗҫлекелеме тесе Гинка хӑйсем патне чӗнчӗ. Вчера ее взяла в услужение Гинка.
Вӑлах Радӑна та хӑйсем патӗнче усрарӗ.Она же приютила у себя и Раду. Юрдан арӑмӗ те, кил-йышӗ те ӑна хӑйсем патӗнче усранине хирӗҫ пулмарӗҫ. Против этого не возражали ни Юрданица, ни другие члены Юрдановой семьи. Лалкӑн юратнӑ тусӗ Рада ҫуртра пурӑнни вӗсене йывӑр хуйхӑран кӑштах йӑпатать, йӗрӗнессипе кураймасси вырӑнне халь инкек чӑтса тертленекен ҫурт-йӗрсӗр хӗре ҫывӑх курни палӑрчӗ. Присутствие Рады, любимой подруги покойной Лалки, доставляло им грустное утешение, и на смену презрению и ненависти пришло другое, более доброе чувство к злосчастной бездомной девушке.
Стайкӑпа Рада Клисурӑра чухнех паллашнӑччӗ-ха, иртнӗ кунхи хӗн-хура та вӗсем пӗрлех чӑтса ирттерчӗҫ…Как мы уже знаем, Стайка и Рада, познакомившись еще в Клисуре, одинаково пострадали от ее разгрома… Иван хӑй арӑмне пула ҫеҫ Радӑна шӑпах вӑхӑтра ҫӑлса хӑварма пултарчӗ. Ивану удалось вовремя спасти Раду только благодаря жене. Кунта килнӗ чух Стайкӑ Радӑна темле те йӑпатса хутне кӗме тӑрӑшрӗ, ӗнер ак вӗсем Бяла Черквана ҫитрӗҫ, пӗр-пӗринчен уйрӑлас ҫук тесе сӑмах пӗтерчӗҫ. По дороге Стайка всячески старалась утешить Раду, и когда они вместе добрались до Бяла-Черквы третьего дня, то решили не расставаться. Уҫӑ кӑмӑллӑ Стайка кӑшт айванрах пулин те, Радӑн ӑшӗ вӑрканине лайӑх ӑнланчӗ, хӑй пултарнӑ таран хутне кӗме те тӑрӑшрӗ. Женщина простая, наивная, Стайка, однако, понимала тяжелое душевное состояние Рады и принимала в ней живое участие.
Ҫаран ҫинчех Бойчо пирки те сӑмахлама тытӑнчӗҫ, Ровоама хаджи ҫав Бойчона ҫапӑҫса вилнӗ терӗ.На лужайке зашла речь о Бойчо, и госпожа Хаджи Ровоама сказала, что он убит в бою. Стайка чунтан-вартан пӑшӑрханса Радӑна курчӗ те унӑн сӑнӗ-пичӗ шурса кайнине асӑрхарӗ, Бойчо вилӗмӗ ҫинчен ытла ҫӑмӑллӑн калакан хӗр-манаха Рада чӑтма ҫук курайми пулчӗ. Стайка с состраданием посмотрела на изменившееся, побледневшее лицо Рады и лютой ненавистью возненавидела монахиню, с таким легким сердцем говорившую о смерти Бойчо.
— Мӗн унта, хӑй куҫӗпе курнӑ-и вӑл учитель мӗнле вилнине? — ҫилленсе пӑшӑлтатрӗ Стайка.— Что, она своими глазами, что ли, видела, как учитель погиб? — сердито шепнула Стайка Раде. — Ҫав тӑмана мӗне пӗлсе хӗпӗртесе ӳкнӗ-ха? — Так чего же она так обрадовалась, эта сова?
— Шӑп пул, шӑп пул! — шӑппӑн каласа хучӗ Рада.— Молчи, молчи! — тихо отозвалась Рада.
Стайка ыттисем калаҫнине итлеме тытӑнчӗ те часах хӗре акӑ мӗн каларӗ:Стайка стала прислушиваться к разговору; вскоре она снова шепнула Раде:
— Кур-ха, Рада, мӗнле ҫак хура майран мӑйӑхӗ ӳсет!— Рада, глянь-ка, а у этой чернухи-то усы растут! Мӗншӗн хырмасть вӑл ӑна? Чего она их не бреет?
Рада ирӗксӗрех кулкаласа илчӗ.Рада невольно усмехнулась.
— Шӑп пул, аппаҫӑм.— Молчи, сестра.
Ровоама хаджи инкене чи малтанхи хут курнипе Стайка пӗлместчӗ-ха Гинка ҫав хӗр-манахӑн инкӗшӗ пулнине, вӑл хӗр-манахӑн янтарь шӑрҫине вӑрттӑн таткаласа пӗтерчӗ; шӑрҫи урай тӑрӑх саланчӗ те, Стайка чеен пӑхкаласа, ҫав хӗр-манах шӑрҫа мӗнле суйланине йӗкӗлтесе пӑхса тӑчӗ.Впервые увидев госпожу Хаджи Ровоаму, Стайка еще не знала, что она приходится теткой ее хозяйке Гинке, и в отместку монахине потихоньку взяла несколько бусин из ее рассыпавшихся янтарных четок; теперь Стайка лукаво поглядывала, как монахиня шарит вокруг себя, разыскивая эти бусины. Стайка чӑтайман халлӗн ахӑлтатса кулса ячӗ те Радӑна ҫаннинчен туртрӗ. Наконец Стайка не выдержала и, расхохотавшись, потянула Раду за рукав.
— Мӗн кулатӑн эс, Стайка? — ыйтрӗ унран Гинка.— Чего ты смеешься, Стайка? — спросила ее Гинка.
— Кур-ха, мӗнле асапланать Ворона хаджи ҫав мӑшӑр кукурус вӑрришӗн!— Глянь, как она мучается из-за пары кукурузных зерен, эта Хаджи Ворона!
— Ровоама хаджи темелле, тӑванӑм, — шӑппӑн ҫеҫ каласа хучӗ Рада.— Хаджи Ровоама, милая, — шепотом поправила ее Рада.
Юрать-ха, Стайкӑн сума сумаллах мар каланӑ сӑмахӗсене ыттисем илтсех каймарӗҫ, — ҫав самантра пурте хуларан халь ҫеҫ таврӑннӑ Стефчов еннелле ҫавранса тӑчӗҫ. К счастью, никто не расслышал непочтительных слов Стайки — в эту минуту все смотрели на Стефчова, который шел к ним со стороны города.
Стефчов килсен пурте ун сӑмахне итлесшӗн пулчӗҫ.Когда он пришел, все обернулись в его сторону. Вӑл ҫак хуларан кайнӑ депутаци мӗнле сумлӑ ӗҫ туни ҫинчен калама тытӑнчӗ, ҫав депутаци шутӗнчех хӑй те пулнӑ-ҫке. Он стал с жаром рассказывать о подвиге, совершенном депутацией, в составе которой был и он. Депутацие ертсе каяканни Юрдан Диамандиев пулчӗ, вӗсем Тосун-бей патне кайрӗҫ, Тосун-бей хӑй ушкӑнӗпе хулана аркатса тӑкасшӑнччӗ, депутацийӗн вара ҫӑлса хӑварӑр тесе йӑлӑнмаллаччӗ. Эта депутация, возглавляемая Юрданом Диамандиевым, сегодня была отправлена навстречу Тосун-бею, который грозил разгромить город как очаг бунта, и ей был дан наказ выпросить помилование. Бяла Черква хулине Клисурӑна ҫӗмӗрнӗ пек ан ишсе тӑкӑр тесе ӳкӗте кӗртме пит те йывӑр пулнӑ имӗш: хула вара Тосун-бей пин лирӑ пама пулнӑ, ҫавӑнпа ҫеҫ Тосун-бей хӑй ушкӑнне Бяла Черква хулине ҫӗмӗрсе тӑкасран ҫырлахтарса хӑварма пулнӑ, укҫине парсан, тӗрӗксем килӗсене кайма пултарнӑ; унтан тата хула хӑлӑхӗ пур хӗҫ-пӑшала та ҫӗҫӗ пекӗ таранччен тӗрӗксене памалла пулнӑ; ҫийӗнчен тата пур шанчӑксӑр ҫынсене те влаҫсен аллине памалла пулнӑ. С большим трудом удалось депутации спасти Бяла-Черкву от участи Клисуры, но пришлось согласиться на три условия, очень тяжелых: во-первых, город должен был немедленно выплатить Тосун-бею тысячу лир, чтобы утихомирить его орду, которой он обещал выдать Бяла-Черкву на разграбление, и чтобы отправить турок по домам; во-вторых, сдать все оставшееся у населения оружие, вплоть до перочинного ножика; в-третьих, передать в руки властей всех подозрительных. Пӗр сӑмахсӑр килӗштернӗ капитуляци хӑй вӑхӑтӗнче Батак халӑхне Мехмет Тымрашлийӗн ушкӑнӗ ҫӗмӗрсе тӑкасран хӑтарса хӑварайман, анчах Бяла Черквана хӑтарса хӑваратчех-ха. Безоговорочная капитуляция в свое время не спасла Батак от Мехмеда Тымрышлии, но Бяла-Черкву она спасла. Тосун-бей хӑйӗн ушкӑнӗнчи пӗр пайӗпе хӗҫ-пӑшал йышӑнма тенипе кӑна хулана килсе кӗчӗ. Тосун-бей вступил в город только с частью своей орды и лишь для того, чтобы принять оружие.
Ҫапла майпа вара Юрдан чорбаджи те тата Стефчов та хӑйне май килнӗ таран тӑрӑшам пек тунипе хулана хӑтарса хӑваракансем пулса тӑчӗҫ. Таким образом, чорбаджи Юрдан и отчасти Стефчов оказались теперь спасителями города. Стефчов ҫавӑн ҫинчен чунтан хӗпӗртесе те мухтанса каласа парса, хутран-ситрен Рада енне ҫиллес кӑмӑлпа пӑхкаласа илчӗ, анчах Рада ун енне ҫаврӑнса та пӑхмарӗ. Рассказывая об этом с каким-то особенным самодовольством и тщеславием, Стефчов время от времени бросал злобные взгляды на Раду, а та даже не оборачивалась к нему. Уншӑн ҫак курайман ҫын кунта пурри, унӑн кашни сӑмахӗ хӗрӗн чӗрине калама ҫук ыраттарчӗ. Но присутствие этого ненавистного ей человека было ей очень тяжело. Стефчов ун телейне ялан пӗтерме тӑрӑшакан ҫын пек туйӑнчӗ; ҫак ҫын ӑна усал пек те, йӗрӗнтермӗш пек те курӑнчӗ. Она видела в Стефчове роковой образ преследующего ее несчастья; этот человек внушал ей непреодолимый ужас я отвращение. «Ах турӑ, ах турӑ! — тесе шухӑшне илчӗ Рада. «Боже, боже! — думала она. — Мӗн чухлӗ лайӑх ҫын вилет, мӗн чухлӗн вилеҫҫӗ, ку пур — халь те пулин пурӑнать, ҫинчен тата ыр курса савӑнать-ха. — Столько хороших людей погибло и погибает, а этот живет и наслаждается жизнью. Усал та йӗрӗнтермӗш пулнӑшӑнах сума саваҫҫӗ пуль ҫав ӑна?» Не оттого ли он теперь в таком почете, что он так зол и отвратителен?»
Акӑ Рада сасартӑк ун еннелле ҫаврӑнса тӑчӗ, куҫӗнче вут-хӗм вылятса илчӗ — Стефчов акӑ Бойчо пирки каласа кӑтартать, ун сӑмахӗ хӗре савӑнтарчӗ. Но вдруг она обернулась к нему, и глаза ее оживились, — Стефчов заговорил о Бойчо, и его слова глубоко обрадовали девушку.
— Ҫав йӗксӗк халь те пурӑнать-и-ха? — тӗлӗнсе ыйтрӗ Ровоама хаджи пике.— Да разве этот негодяй еще жив? — удивленно спросила госпожа Хаджи Ровоама.
— Вӑл чӗррӗн хӑтӑлса юлнӑ та ту ҫинелле тарнӑ, — ӑнлантарса пачӗ Стефчов, — анчах халиччен сывах-ши вӑл, татсах калаймастӑп.— Он остался в живых и бежал в горы, — объяснил Стефчов, — но жив ли он сейчас, не могу сказать. Тен, ун виллине ӑмӑрт кайӑксем сӑхма та тытӑннӑ пуль. Быть может, орлы где-нибудь уже клюют его тело.
Рада аллисене чӗри тӗлне тытрӗ, ӑшӗ вӑркама тытӑнчӗ.Рада прижала руки к сердцу, защемившему от мучительного волнения.
— Эп сире калатӑп, Граф сывах тетӗп, Граф вилме шухӑшламасть те тетӗп! — терӗ Смион хаджи.— А я вам говорю, Граф жив, Граф и не думает умирать!.. — откликнулся Хаджи Смион. — Миҫе хут кӑна пытармарӗҫ пуль ӗнтӗ ӑна, вӑл татах чӗрӗле-чӗрӗле тӑчӗ… — Столько раз уж его хоронили, а он опять воскресал… Вӑл вилнӗ тенӗ сӑмаха шанмастӑп эпӗ. Нет, слухам о его смерти я не верю… Хам Молдавире пурӑннӑ чух Янкулеску хураха пурте вилнӗ тетчӗҫ, хаҫатсенче те вӑл вилнех тесе ҫырчӗҫ… В бытность мою в Молдове все говорили, будто разбойник Янкулеску умер, и даже в газетах об этом писали… Мӗн тейӗр, — теплерен унпа эпӗ урамра тӗл пултӑм. И что же, как-то раз я его встретил. Ирхи салам пултӑр, Янкулеску домнулӗ», — тетӗп ӑна. «Буна диминяца, домнуле Янкулеску», — говорю я ему. Вӑл пур — ман сехете туртрӗ-илчӗ, — ку ӗнтӗ эпӗ ӑна ирхи салам суннӑшӑн пулчӗ. А он только часы у меня отобрал, — это за мое «доброе утро». Юрать-ха, хама чиксе пӑрахмарӗ… Я хочу сказать, не убил он меня… Ҫакна эпӗ сире хурах вилмест тенипе каласа патӑм. Так вот я и говорю: разбойник не умирает.
Смион Хаджи ҫавӑнтах Радӑна куҫ хӗссе илчӗ: «Эсӗ мана шан, Граф пурӑнать» тесе калассӑнах туйӑнчӗ.И Хаджи Смион дружелюбно подмигнул Раде, словно желая сказать: «Ты мне верь, Граф жив».
— Ҫав йӗксӗк кунта кӑна килсе ан кӗтӗр, килсен пирӗн хулана та Клисурӑ пекех ҫунтарттарать…— Только бы этот мерзавец не пробрался сюда; чего доброго, он и наш город подожжет, не хуже Клисуры…
— Сӑмсине кӑна кӑтарттӑр!..— Пусть только посмеет сунуться!.. Ҫав упа хуҫине те тытса пулмарӗ, тытнӑ пулсан ӑна та Кандовпа юлташӗсене пӗтернӗ пек пӗтереттӗмӗр. Досадно, что и «медвежатника» не удалось поймать, а то б и с ним разговор был короткий, как с Каидовым и другими, — сказал Стефчов.
— Ҫынсене пит шел те, нимӗн те тума ҫук ҫав; пин ҫынна хӗрхентересшӗн хӑш-пӗр ҫын пурнӑҫне татмаллах пулса тухать-ҫке, — терӗ пӗри.— Жалко людей, но ничего не поделаешь; приходится жертвовать единицами, чтобы спасти тысячи, — заметил кто-то.
— Ҫав сӗтӗрӗнчӗксем мӗншӗн пирӗн паталла сӗкӗнеҫҫӗ-ши?— И зачем только эти бродяги лезут сюда, к нам?
— Епле мӗншӗн пултӑр? — терӗ Гинка, — кунта пытанма меллӗ, ҫавӑнпа килеҫҫӗ.— Как зачем? — с живостью подхватила Гинка, — они приходят, чтобы здесь укрыться.
Стефчов тӗлӗнсе пӑхрӗ ӑна.Стефчов с удивлением посмотрел на нее.
— Гина, сан шутупа, эппин, хӑта начар тӑвать-и?— Значит, по-твоему, Гина, дед Юрдан плохо поступил?
— Пит лайӑх тунӑ!..— Прекрасно поступил!.. Эсир иксӗр те, эсӗ те, атте те, пит чипер ӗҫлетӗр… Очень хорошо поступаете вы оба, и ты и мой отец… Эсир пӑлхар ҫыннисем мар, тӗрӗксем теме те пулать е Христос тӗнне сутакансем тейӗн… Можно подумать, что вы не болгары, а турки или христопродавцы какие-то… Асӑра ҫеҫ илӗр-ха, мӗншӗн, камшӑн пуҫӗсене хураҫҫӗ ҫав ҫынсем! Вы подумайте только, за кого и за что идут на смерть эти люди!
Гинка пичӗ хӗрелсе кайрӗ, куҫӗнче вут-хӗм йӑлкӑшса илчӗ.Лицо у Гинки разгорелось, в глазах ее блеснул огонек.
— Ухмаха тухрӑн иккен, хӗрӗм, йӑлт ухмаха тухрӑн, — йынӑшса ячӗ унӑн чирлӗ амӑшӗ.— Одурела ты, дочка, совсем с ума сошла! — простонала ее больная мать.
— Сан шутупа, эппин, — ҫилленчӗклӗн сӑмах хушрӗ Стефчов та, — сан ҫав ҫыннусем, ҫав патриотсем, пире ҫитсе курма кӑмӑл хывсан, вӗсене кӗтсе илме шкул ачисене кӑлармалла пуль, вӗсене юрӑ юрласа йышӑнма алӑк-хапхасене уҫмалла пуль, кукӑль пӗҫермелле мар-и тата, хӑш-пӗрисем ав ҫӑкӑр типӗтсе хунӑ-ҫке?— Значит, по-твоему, — злобно отозвался Стефчов, — если эти твои люди, эти патриоты, соблаговолят нас посетить, надо вывести им навстречу детей из училища, надо встретить их с песнями, распахнуть перед ними двери наших домов, может быть, пирогов им напечь, как некоторые готовили для них сухари?
— Эп пӗлетӗп сан калас тенӗ сӑмахна, пӗтӗмпе пӗлетӗп! — пӳлче ӑна Гинка, ҫилле хывса.— Я знаю, знаю все, что ты скажешь! — гневно прервала его Гинка. — Мӗнех вара, ӗҫӗр эппин, вӗсен юнне, тӗрӗксен аллине тытса парӑр, касӑр, чикӗр, пайӑн-пайӑн вакласа турӑр, леш атьсене эсир ӗнер касса вакланӑ пек!.. — Ну что ж, пейте их кровь, выдавайте их туркам, рубите их, режьте на куски, как вы вчера зарезали тех ребят!.. Кандов амӑшӗ ҫул варринчех персе ӳкнине куртӑр-и?.. Видали вы, как мать Кандова грохнулась наземь посреди дороги?.. Эх, тӑван йӑмӑкӑм, эх Лалка!.. Ох, сестрица моя родная, ох, Лалка!.. Ах тупата!.. Ах, боже, боже!.. Турӑ ҫеҫ хӗрхенинччӗ!.. Боже милосердный!..
Гинка шӗшкӗ йывӑҫҫинчен тӗренчӗ те куҫҫулӗ тухнине кӑтартасшӑн пулмасӑр куҫне явлӑкпа хупларӗ.И, прислонившись к стволу орешины, Гинка закрыла платком глаза, из которых ручьем полились слезы. Вӑл тарӑхса уласа йӗчӗ. Она плакала навзрыд. Ҫапла сасартӑк йӗрсе вӑл ӗнер вӗлернӗ пӑлхавҫӑсемшӗн хӑй татӑлса хуйхӑрнине ирттерме тӑрӑшрӗ; анчах пухӑннӑ ҫынсем ӑна вӑл Лалка пирки йӗрет тесе шутларӗҫ, Гинка ун ятне асӑнчӗ-ҫке.. В этих внезапных рыданиях она изливала свое горе по убитым вчера повстанцам: но окружающие подумали, что она плачет о Лалке, имя которой назвала. Рада та куҫҫульне чараймасӑр Гинкӑна ыталарӗ. Рада со слезами на глазах бросилась утешать Гинку. Вилнӗ хӗрне асӑнни Юрдан арӑмӑнне те кӑмӑлне ҫемҫетрӗ, вӑл та йӗрсе ячӗ. Упоминание об умершей дочери взволновало старуху Юрданицу; она тоже разрыдалась.
Ҫапла ушкӑнпа йӗни Стефчова ҫиллентерсех ячӗ; хӗрарӑмсем ҫав пӑлхавҫӑсемшӗн хуйхӑрса йӗнине вӑл витӗрех ӑнланчӗ.Все эти слезы и рыдания привели Стефчова в ярость; он понял, что женщины оплакивают убитых повстанцев.
Сӑмах мӗн пирки пынине жандарм тӗшмӗртрӗ те, Стефчовпа Смион хаджи патнерех пырса, ҫакӑн пек пӑшӑлтатрӗ.Полицейский уразумел, о чем идет речь, и, подойдя к Стефчову и Хаджи Смиону, шепнул им.
— Илтмен-и?— Слыхали? Мӑнастир ҫырминче каллех ҫав Клисурӑ пӑлхавҫи сӗтӗрӗнсе ҫӳрет, тет. У Монастырской реки опять шляется какой-то клисурский бунтовщик.
— Кам? – Кто? Кам каларӗ сана? — вӑртах ҫаврӑнчӗ Стефчов. Кто тебе сказал? — встрепенулся Стефчов.
— Арабия тикан майри ҫӗмӗрт татнӑ чух курнӑ ӑна.— Цыганка Арабия видела его, когда рвала черемуху.
— Хӑҫан курнӑ вӑл?— Когда это было?
— Паян, кӑнтӑрла сулӑнсан.— Сегодня, в обед.
— Пуҫлӑхсене пӗлтернӗ-и?— Начальству сообщили?
— Пӗлместӗп.- Не знаю.
— Халех влаҫсене пӗлтермелле, — мӑкӑртатрӗ Стефчов, курӑк ҫинче выртакан фескине илсе.— Необходимо как можно скорее дать знать властям, — пробормотал Стефчов, хватая свой фес, лежавший на траве. — Паян эпир аран вилӗмрен хӑтӑлса юлтӑмӑр; тата кӑшт тӑрсанах пире пурсӑмӑра та кӑнтатчӗҫ… халь ак татах тупӑнчӗ! — Сегодня мы были на волосок от гибели, черт возьми… и вот опять. Каллех темле йӗксӗк хӗвӗшсе ҫӳрет. Какой-то негодяй прилез!
— Шӑпах вӑл, урӑх никам та мар, — кӗтмен ҫӗртен каласа хучӗ Смион Хаджи.— Он и есть, дело ясное, — неожиданно проговорил Хаджи Смион.
— Кам? — тесе ыйтрӗ Стефчов.— Кто? — спросил Стефчов.
— Граф…— Граф… Каларӑм-ҫке вӑл сывах тесе. Я же говорил, что он жив.
— Савӑнтартӑм тетӗн пуль!— Тем лучше! Эппин кунта та юн тӑкӑнать! Придется опять кинжалу поработать.
Смион Хаджи хӑй сӑмахӗнчен хӑй сехӗрленсе ӳкрӗ, мӗншӗн ҫапла каласа хучӗ-ха вӑл, пӗр турӑ кӑна пӗлет. Хаджи Смион пришел в ужас от своих слов, вырвавшихсяу него как-то непроизвольно, бог весть почему. Вӑл шурса кайрӗ. Он побледнел.
— Кирияк, эс каятӑн та-и?— Кириак, ты идешь туда?
— Каятӑп.— Уезжаю.
— Мӗне кирлӗ вӑл сана?— Да на что он тебе нужен? Эс ан ҫулӑх ӑна, — йӑлӑннӑ сасӑпа каларӗ Смион Хаджи. Но трогай ты его, — с мольбой в голосе проговорил Хаджи Смион. — Пӗтӗм Бяла Черквара та ӑна тытӑнмалли вырӑн тупӑнмасть-ши вара? — Неужто во всей Бяла-Черкве не найдется укромного местечка, где бы его спрятать? Графшӑн тесен тупӑнма пултараймасть. Конечно, не найдется! Ӑна пурте юратаҫҫӗ. Ведь Графа все любят.
— Ӑсран кайран пуль эс, хаджи бай! — кураймасӑр сиввӗн каласа хучӗ Стефчов.— Ты с ума сошел, Хаджи! — крикнул Стефчов, пронизывая его ненавидящим взглядом. — Бяла Черквана ҫӑлса хӑварасчӗ. — Надо спасать Бяла-Черкву.
Тӑванӗсемпе сыв пуллашмасӑрах Стефчов хуланалла васкарӗ, жандарм ӑна карта патне ҫити ӑсатма кайрӗ те вӑл унпа, утнӑ май, тем мӑкӑртатса калаҫрӗ.И, не попрощавшись с родственниками Стефчов поспешил в город, на ходу разговаривая вполголоса с полицейским, который пошел проводить его до ограды.
Смион Хаджи аҫа ҫапнӑ чухнехи пек хытса тӑчӗ.Хаджи Смион стоял как громом пораженный.
