Текст: XIX. Ламри сӑмах
Каллех шӑп пулса тӑчӗҫ. И опять стала тишина. Стефчов килсе кӗни кофейньӑна ялан ҫӳрекенсене кансӗрлерӗ. Присутствие Стефчова стесняло завсегдатаев кофейни. Стефчов кунта хӑш-пӗр ҫынсене сывлӑх сунчӗ, вӗсем калаҫнине итлесшӗн пулса, тӗпелелле иртсе ларчӗ. Он сел, поздоровался кое с кем и с торжествующим видом стал прислушиваться… Ӗнтӗ кӗҫӗрхи каҫ пайтах ҫӗрте Огняновпа Соколов пирки тем те пӗр юла юпса калаҫаҫҫӗ те, тен, кунта та ҫавсем ҫинченех калаҫатчӗҫ пуль тесе шухӑшне илчӗ вӑл. Стефчов полагал, что прерванный разговор касался неких пасквилей на Огнянова и Соколова, во множестве разбросанных всюду в прошлую ночь. Анчах никам та вӗсем пирки аса илтерекен пулмарӗ, ҫав юла юпса каланӑ сӑмахсене пӗлместчӗҫ-ши вара е вӗсене вырӑна хумастчӗҫ-ши. Но никто и не заикнулся об этом, то ли потому, что о пасквилях ничего не знали, то ли потому, что отнеслись к ним с презрением.
Ҫилленнӗ Мичо бай килне тухса утрӗ.Рассерженный Мичо ушел. Ун хыҫҫӑн тата темиҫе ҫын кофейньӑран туха-туха кайрӗҫ. За ним еще несколько человек вышли из кофейни.
Ҫак хушӑра тата иккӗн килсе кӗчӗҫ.В это время вошли двое новых посетителей. Вӗсем Огняновпа Соколов пулчӗҫ. Это были Огня нов и Соколов. Вырнаҫса ларсанах Смион хаджи Огняновран ҫакӑн пек ыйтрӗ: Как только они сели, Хаджи Смион обратился к первому:
— Граф, раштав тӗлнелле тата мӗнле те пулин пӗр-пӗр комеди лартса кӑтартмастӑн-и?— Граф, не покажешь ли к рождеству еще какую-нибудь комедию?
— «Генавева» комеди мар вӑл, трагеди, — тӳрлетрӗ ӑна Фратю господин.— «Геновева» — не комедия, а трагедия, — поправил его господин Фратю. — Кулӑшла спектакле комеди теҫҫӗ, трагедире вара хурлӑхли те, чуна ярса илекен сценӑсем те пулаҫҫӗ. — Комедией называется смешной спектакль, а трагедией — спектакль, в котором есть трагические, душещипательные сцены… Эпир лартса панӑ спектакль вӑл — трагеди… Пьеса, которую мы сыграли, — это трагедия… Манӑн роль трагедилле рольччӗ… — ӑнлантарса пачӗ нумай пӗлекен Фратю господин. Моя роль была трагической ролью… — объяснял многознающий господин Фратю.
— Пӗлтӗм, пӗлтӗм, мӗн чухлӗ курман пуль эп вӗсене Бухарестра!— Знаю, знаю, сколько я их насмотрелся в Бухаресте! Ухмахланнине пит ӑста выляса кӑтартрӑн эс! А как хорошо ты сыграл сумасшедшего! Куҫӑхтарас марччӗ те сана, Фратю, пур пӗрех калам-ха: эс чӑннипех ухмахланнӑ ҫын пек туйӑнтӑн… Не сглазить бы тебя, Фратю, но я все-таки скажу: ты был совсем сумасшедшим… Тӑраткаланнӑ ҫӳҫӳ сана пит пулӑшрӗ, — тесе мухтарӗ ӑна Смион хаджи. Очень тебе помогли волосы, — похвалил его Хаджи Смион.
Халӗ ҫеҫ килсе кӗнӗ Иванчо Йота та сӑмаха хутшӑнчӗ.В разговор вмешался Иванчо Йота, который только что вошел.
— Театр пирки калаҫатӑр пуль эсир? — ыйтрӗ вӑл.— Не о театре ли речь ведете? — спросил он. — Пӗлтӗр эп К. хулинчи театрта пулсаттӑм та, унта… аса илейӗп-ши… э, ас турӑм — «Иванко-хураха» лартса пачӗҫ. — Я в прошлом году был в театре в К., когда играли… не помню что… ах, да — «Ивана-разбойника».
— «Иванко-вӗлерекен» — тӳрлетрӗ ӑна Фратю господин.— «Иванко-убийцу», — поправил его господин Фратю.
— Ҫапла тетӗп ҫав…— Ну да, убийцу… Анчах пирӗн вӗлерекен ырӑрах ҫын пулчӗ. Только наша пьеса лучше кончается… Манӑн Лала ҫӗрӗпе аташса выртрӗ. Моя Лала всю ночь бредила. «Голос! Голос!» тесе кӑшкӑрчӗ — саккуна хирӗҫ пырать тейӗн ҫав, хӑй, тупата, сиксе чӗтрерӗ. Кричит: «Голос! Голос!» — словно какая припадочная, а сама вся дрожит от страха.
Ҫапла мухтаса калани Фратю кӑмӑлне самай ҫӗклентерчӗ, кунта пуҫтарӑннӑ ҫынсем еннелле вӑл мӑнаҫлӑн ҫаврӑнса пӑхрӗ.Весьма польщенный, господин Фратю горделивым взглядом окинул компанию.
— Тӗрӗс, тӗрӗс, ҫавӑнпа ак калатӑп та Графа, пире каллех комеди лартса патӑр тетӗп…— Да, да, я потому и прошу Графа снова показать нам комедию… Тупата, пит те лайӑх пулать!.. Вот будет хорошо, ей-богу!.. Юррине кӑна кӑшт урӑххине юрлаччӑрччӗ, — Смион хаджи ҫав спектакль хыҫҫӑн юрланӑ юрра тиркенӗ пек туса, хӑй сӑмахне калама тытӑннӑччӗ ҫеҫ, калама юраманне сасартӑк сиссе илчӗ те хӑй кӗсйинче тем хыпашлама пуҫларӗ. Только песню пускай споют другую, — начал было Хаджи Смион, но вдруг спохватился, что косвенно порицает песню, спетую после спектакля, и в смущении принялся шарить у себя по карманам.
— «Геновева» комеди мар, трагеди, — тепӗр хут та кулмасӑр каларӗ Фратю господин.— «Геновева» — не комедия, а трагедия, — повторил господин Фратю строгим тоном.
— Тӗрӗс, тӗрӗс, трагеди тетӗр… пӗр сӑмахпа каласан, театр ӗнтӗ.— Да, да, трагедия… одним словом — театр.
— Э, чимӗр-ха, вӑл комеди пулчӗ: пӗтӗмпе култарса пӗтерчӗ, — виртлешсе кулчӗ кӗтесре ларакан Стефчов.— Ну нет, это была комедия: она вызывала смех, — откликнулся из своего угла Стефчов с ехидной усмешкой.
Огнянов Соколовпа калаҫса пӗтернӗ хыҫҫӑн Смион хаджи еннелле ҫаврӑнчӗ.Огнянов, прервав свою беседу с Соколовым, проговорил:
— Шикленетӗп-ха эпӗ, хаджи бай, каллех хама намӑслантармӗҫ-ши тетӗп, — тесе хушса хучӗ Огнянов.— Боюсь, Хаджи, как бы меня опять не осрамили… Стефчов не отрывал глаз от газеты, которую держал в руках.
— Кам намӑслантартӑр сана?— Кто тебя осрамит? Сана никам та намӑслантараймасть! — татса каларӗ Нистор пичче. Никто не может тебя осрамить! — пробурчал дед Нистор. — Татах лартса пар-ха пире «Геновевӑна»… — Покажи нам опять «Геновеву» — Халь атьсем те ҫавӑн ҫинчен кӑна калаҫаҫҫӗ.дети только о ней и говорят. Ҫав кунхине пирӗн Пенкӑна сивӗ чир силлерӗ те, вӑл спектакле пырса кураймарӗ. В тот день паша Пенка лежала больная. Халь мана канӑҫ памасть: «Атте, ман «Геновева» курас килет, «Геновева» курас килет!» тесе тек аптратать. А теперь только и твердит: «Папа, хочу «Геновеву», «Геновеву» хочу!»
— Юрӗ, Нистор пичче, шӑхӑрса намӑс кӑтартасран кӑна хӑратӑп, пит аван мар пулса тухать-ҫке, — терӗ Огнянов, куҫпа ҫеҫ сӗлтсе илсе.— Хорошо, дед Нистор: да боюсь, не освистали бы меня, — проговорил Огнянов, бросив быстрый взгляд на Стефчова, — ведь это неприятно.
— Тислӗк купи шӑхӑра пуҫласан ытларах та намӑс, — шӑртланса тӗксе илчӗ Соколов.— Особенно, когда свист исходит из навозной кучи, — язвительно добавил Соколов.
Ҫилле хывнӑ Стефчов сывлӑш ҫавӑрайми пулса хӗрелсе кайрӗ, аллинчи хаҫатне ҫапах та пӑрахмарӗ.Чуть не задохнувшись от злости, Стефчов побагровел, но не решился отложить газету. Вӑл Огняновран хӑрарӗ, йӗрӗнсе пӑхса илсенех хӑйӗн ячӗ каяссӑн туйӑнчӗ. Он боялся Огнянова и под его презрительным взглядом чувствовал себя очень нехорошо. Огняновӑн куҫӗ вара, чӑн та, вут та хӗм тӑкас пек. А глаза Огнянова загорелись угрожающим огнем.
— Эпӗ те сан сӑмахнах калатӑп, Нистор пичче, — терӗ Чоно Дейчинов, — манӑн та «Геновевӑна» курас килет.— И я тебя поддержу, дед Нистор, — сказал Чоно Дойчинов, — я тоже хочу посмотреть «Геновеву»… Анчах хальхинче Голоса Кирияк выляса кӑтарттӑр, ҫав роль ӑна пит килӗшмелле; Фратю господин кӑшт мухтанчӑкрах та ӗнтӗ, вӑл ҫапах турӑ ҫынни-ха; ӑна кӑлӑхах вӑрҫаҫҫӗ. Только Голоса пускай играет Кириак, эта роль больше ему под стать; Фратю, тот хоть и хвастунишка, а божий человек; напрасно его люди ругали.
Ҫак наркӑмӑш хӑвачӗпе каланӑ сӑмах Фратю господина мар, пуринчен ытла Стефчова ҫунтарас пек пырса тиврӗ, вӑл хӗп-хӗрлӗ пулса кайрӗ.Стефчов покраснел до ушей от этого простодушного, но ядовитого комплимента, который задел и господина Фратю.
Огняновпа Соколов ирӗксӗрех йӑлл кулса илчӗҫ.Огнянов и Соколов невольно улыбнулись. Смион хаджи те кулкаларӗ, анчах хӑй мӗншӗн кулнине вӑл пӗлмерӗ. Улыбнулся и Хаджи Смион, хоть и сам не знал почему.
Стефчов ҫавӑнтах Огняновпа Соколова тарӑхса пӑхса илчӗ.Подняв глаза, Стефчов раздраженно посмотрел на Огнянова и Соколова.
— Ак эпӗ шухӑшлатӑп-ха, — терӗ вӑл ытла ҫилленсе ҫитнипе чӗтренсе тухакан сасӑпа, — Лозенградран килнӗ Огнянов бай часах пире трагеди те кӑтартса парӗ-ха тетӗп.— Да, я надеюсь, что Огнянов из Лозенграда скоро покажет нам и трагедию, — сказал он, стараясь говорить спокойно, хотя голос его дрожал от злости. Ҫавӑн чух никам та кулакан пулмӗ, хӑй те кулас ҫук, тесе шансах тӑратӑп, — вӑл тем пек лӑпкӑн калама тӑрӑшрӗ. — Он может быть уверен, что на этот раз никто не будет смеяться — и меньше всего он сам.
Стефчов Лозенград тенӗ сӑмаха хытӑрах каларӗ.Стефчов сделал ударение на слове Лозенград. (Огнянов пурне те: эпӗ ҫав хулара ҫуралнӑ, тесеччӗ.) (Огнянов говорил, что родился в этом городе). Огнянов ҫакна сиссе сӑнран кӑштах улшӑнчӗ, ҫапах та лӑпкӑн каласа хучӗ: Заметив это, Огнянов немного изменился в лице, но отозвался спокойно:
— Сценӑ хыҫӗнче ҫакӑн пек ӑста машинӑсем пур чухне — Стефчов пек шпионсем пур чухне тесшӗн эпӗ, пӗтӗмпе трагеди пулса тӑрассинчен ним чухлӗ те тӗлӗнмелле мар.— Когда за кулисами находятся такие опытные манипуляторы, я хочу сказать — шпионы, как Стефчов, не мудрено, если все превращается в трагедию.
Стефчова йӗрӗнсе пӑхса илчӗ вара вӑл.И он презрительно посмотрел на Стефчова. Соколов ӑна ҫаннинчен туртрӗ. Соколов дернул товарища за рукав.
— Ан хускат ӑна, шӑрши ытларах та тухма пултарать, — пӑшӑлтатрӗ вӑл.— Не трогай его, а то вонь еще хуже будет, — прошептал он.
— Йӗксӗксене, чӑтма пултараймастӑп! — Стефчова та ҫак сӑмах илтӗнтӗр тесе, хытӑ сасӑпах каласа хучӗ Бойчо.— Терпеть не могу подлецов! — проговорил Бойчо достаточно громко, чтобы его услышал Стефчов.
Ҫак самантра вӑл уҫнӑ алӑкран Мунчо тӑнине курах кайрӗ.И в эту минуту он увидел, что у открытой двери кофейни стоит Мунчо. Ухмах Мунчо Огнянова тинкерсе пӑхать, ҫывӑх тус пек кулкалать хӑй, пуҫне енчен енне сӗлтет. Дурачок уставился на Огнянова и дружески улыбался ему, кивая головой. Мунчо сӑнарӗ халь калама ҫук йӑваш пек курӑнчӗ, ырӑ та телейлӗ ҫын пек вӑл. Сейчас лицо у юродивого было необычайно кротким, добрым и счастливым. Мунчо ӑна унччен те ҫапла юратса пӑхнине Бойчо асӑрханӑ та, анчах вӑл мӗншӗн ӑна ытла илешнине ниҫтан та тавҫӑрса илеймен. Бойчо и раньше замечал, что Мунчо всегда смотрит на него пристально и с любовью, но не мог понять, чем объясняется столь сильная привязанность. Халь ак, пӗрне-пӗри курнӑ хушӑра, Мунчон хӗпӗртесе савӑннӑ сӑнарӗ курӑнчӗ, ниҫтан ӑнкармалла мар хавасланнипе унӑн куҫӗ те йӑлкӑшса пӑхать. Сейчас, когда их взгляды встретились, лицо Мунчо расплылось в еще более блаженной улыбке, а глаза заблестели от необъяснимого и бессмысленного восторга. Вӑл Огняновран куҫ сиктермесӗрех кофейньӑна кӗчӗ, хӑй ҫаплах кулкалама чарӑнмарӗ, унтан сассине тӑсса:
— Русс-и-ан!.. — тесе хучӗ те, пуҫ касса татнӑ пек кӑтартасшӑн пулса, мӑйне пӳрнипе темиҫе хут та сӗркелесе илчӗ. Он вошел в кофейню, не спуская глаз с Огнянова, и, улыбаясь во весь рот, крикнул протяжно:
— Русс-и-ан!.. — и несколько раз провел пальцем по шее, показывая, как отрезают голову.
Пурте, тӗлӗнсе, енчен енне пӑхкаларӗҫ.Все посмотрели на него с удивлением.
Огнянов хӑй те тӗлӗнчӗ.Удивлен был и Огнянов. Мунчо ӑна ҫавӑн пек темиҫе хут та тӑва-тӑва кӑтартсаччӗ. Хотя Мунчо не впервые делал ему такие знаки.
— Граф, мӗн тет сана Мунчо? — ыйтса пӗлме тытӑнчӗҫ ҫынсем.— Граф, что тебе сказал Мунчо? — посыпались вопросы.
— Пӗлместӗп, — терӗ Огнянов кулкаласа, — пит юратать вӑл мана.— Не знаю, — ответил Огнянов, улыбаясь, — он меня очень любит.
Ҫынсем нимӗн пӗлми тӗлӗнсе пӑхнине Мунчо хӑех асӑрхаса илчӗ пулмалла, вӑл хӑй пултарнӑ таран Огнянов мӗнле лайӑх ҫын иккенне пӗлтересшӗн пулса, пурне те савӑнӑҫлӑн пӑхса ҫаврӑнчӗ, унтан Огнянова пӳрнипе тӗллесе, тата хытӑрах каласа хучӗ:
— Русс-и-ан!.. — вӑл ҫавӑнтах аллипе ҫурҫӗрелле сулса кӑтартрӗ, унтан каллех пӳрнипе мӑй каснӑ пек туса сӗркелесе илчӗ.Мунчо, как видно, заметил общее недоумение и, чтобы лучше объяснить, почему он восхищается Огняновым, окинул все общество торжествующе-тупым взглядом и, показав пальцем на Огнянова, крикнул еще громче:
— Русс-и-ан!.. — Потом махнул рукой куда-то в сторону севера и стал еще усерднее пилить себе горло указательным пальцем.
Ҫапла вӑл икӗ хут та туса кӑтартни Огнянова пӑшӑрхантарчӗ.Этот жест, повторенный дважды, привел в смущение Огнянова. Вӑл темле пысӑк йӑнӑш пулчӗ пуль тесе иккӗленме тытӑнчӗ, Стоян пичче арманӗнче мӗн пулнине Мунчо, ахӑр, мӗнле те пулин пӗлме пултарнӑ пуль, тен, мӗн те пулин курнӑ та пуль. Он заподозрил, что произошла роковая случайность, и Мунчо каким-то образом узнал о происшествии на мельнице деда Стояна, а может быть, и видел его. Огнянов Стефчова пӑшӑрханса пӑхрӗ, юрать-ха лешӗ кутӑн ҫаврӑнса хӑй кӳршипе темӗн пирки пӑшӑлтататчӗ те, Мунчо мӗн кӑтартнине курмасӑрах юлчӗ; Огнянов кӑштах лӑпланчӗ. Волнуясь, Огнянов взглянул на Стефчова, но быстро успокоился, заметив, что тот отвернулся и шушукается с соседом, не обращая внимания на Мунчо.
Стефчов часах ларнӑ ҫӗртен тӑчӗ, Мунчона алӑк патнелле тӗксе, Огнянова вӗчче хывнӑ куҫпа сиввӗн пӑхса, кофейньӑран тухса кайрӗ.Вскоре Стефчов встал, отпихнул Мунчо от двери и вышел, бросив на Огнянова злой и мстительный взгляд.
Ытла усалланса ҫитнипе ҫиллине вӑл ниҫтан шӑнараймарӗ.Он весь кипел от злости. Ӗнтӗ виҫе хут ӑна Огнянов тарӑхтармарӗ пуль, миҫе хут унӑн ятне ямарӗ пуль, тавӑрмашкӑн ҫапах та ниҫтан майне ҫитерейменччӗ-ха. Столько раз уже Огнянов задевал его самолюбие, но отомстить ему никак не удавалось. Тавӑрас вӑхӑт ҫитессе Стефчов чӑтаймасӑр кӗтрӗ, Бойчопа ҫапӑҫӑва ирӗккӗн тухасран шикленсе тӑчӗ вӑл, вара вӑрттӑн кӗрешсе пӑхма шут тытрӗ. Стефчову не терпелось отплатить врагу, но, опасаясь открытой борьбы с Бойчо, он действовал исподтишка. Ҫав спектакльтех революци юррине юрлани Огнянова хирӗҫ кӗрешмелли чи майлӑ меслет кӳрсеччӗ те ӑна, унта та, ас тӑватпӑр-ха, ӗҫӗ унӑн ӑнӑҫса ҫитмерӗ. Пение революционной песни на спектакле дало ему в руки оружие против Огнянова, но, как мы уже видели, и на этот раз коса нашла на камень. Бей хӑй умӗнчех, пуҫлӑх умӗнчех, Огнянов ҫавӑн пек чӑрсӑрланса революци юррине юрласса шухӑша та илмен, ҫавӑнпа вӑл Стефчова ним чухлӗ те шанмарӗ. Бей не мог допустить, чтобы Огнянов решился петь революционную песню в присутствии начальства, и потому не поверил Стефчову. Стефчов та ҫакӑн пек чухне ҫине тӑни вырӑнсӑр пулма пултарать тесе шутларӗ. А тот решил, что настаивать неблагоразумно. Тепӗр тесен, вӑл урӑхларах хыпар та пӗлчӗ-ха: виҫӗм кунхине унӑн К. хулине каймалла пулчӗ те, унта вӑл ӑнсӑртран Лозенград ҫыннипе тӗл пулчӗ, леш ӑна Лозенградра нимӗнле Бойчо та, Огнянов та пулманнине пӗлтерчӗ. Зато Стефчов разнюхал кое-что другое: три дня назад он был в К. и там случайно узнал от одного лозенградца, что никаких Бойчо и никаких Огоняновых в Лозенграде никогда не было. Стефчов вара хӑйӗн шухӑшӗ вӗҫне тухасса тӗшмертрӗ. Стефчов увидел в этом нить, способную привести его к новым открытиям. Бойчо Огнянов вӑл вӑрттӑн хушамат та пулма пултарать, тесе шухӑшларӗ вӑл, эппин, ҫавӑн пек хушамата сӑлтавсӑрах та йышӑнман пуль-ха, тен, ют ятпах пытанса пурӑнать пуль. Судя по всему, под именем Бойчо Огнянов скрывается кто-то другой, и скрываться у него есть причины. Темшӗн Соколов тухтӑрпа ҫывӑх туслашнӑ-ха вӑл, Соколов тесен, унӑн пӑлхавлӑ кӑмӑлӗ палӑрсах палӑрчӗ. Он водит дружбу с доктором Соколовым, чьи мятежные настроения уже давно не секрет. Ҫак икӗ ҫынна пӗрле мӗн те пулин ҫыхӑнтарать-и, тен, анчах мӗн ҫыхӑнтарать-ши, ҫавна татса калама кансӗр. Этих двух людей, вероятно, что-то связывает, но что именно? Темле таса мар ӗҫ пурри пирки нимӗн иккӗленмелли те ҫук, тесе шухӑшларӗ вӑл. Нет, тут дело нечисто, это ясно…
Ҫапла шухӑш вӗҫҫӗн шухӑш сыпӑнтара-сыпӑнтара, ҫав Огнянов пӗркун Петканчово урамӗнчи юмахри пек пулса иртнӗ ӗҫпе те ҫыхӑннӑ пулмалла тесе, туйӑм вӗҫҫӗнех сисе пуҫларӗ. Так, переходя от одного предположения к другому, Стефчов инстинктивно почувствовал, что Огнянов имеет отношение и к таинственному происшествию на Петканчовой улице, которое до сих пор казалось какой-то мистификацией. Шӑпах Огнянов Бяла Черквана килсен пӑлхавлӑ шухӑш пӑтранса кайрӗ-ҫке, халлӗхе хӑй пӗтӗмпе ҫыхӑнса ҫитме кӑна ӗлкӗреймен пуль-ха. Огнянов приехал в Бяла-Черкву как раз тогда, и тогда же тут началось брожение умов, которому сам он, однако, по-видимому, остался чужд. Ҫакӑн пек шухӑшӗ тӗрӗс-ши тесе пӗлмешкӗн Кирияк пӗтӗм чун хавалӗпе ҫине тӑрса ӗҫлеме тытӑнчӗ. Решив разгадать эту загадку, Кириак взялся за дело со всем упорством и страстностью, с какими способна ненавидеть злая и завистливая душа… Огнянова хирӗҫ вӑрттӑн кӗрешӳ хускатнӑ ҫӗрте ытти вак-тӗвек ӗҫсем те пысӑк пулӑшу пачӗҫ. Новые роковые обстоятельства пришли ему на помощь в его тайной борьбе против Огнянова.
