Текст: I
Вера Павловнӑна ыттисене вӗрентнӗ пекех вӗрентсе ӳстернӗ.Воспитание Веры Павловны было очень обыкновенное. Студент-медикпа, Лопуховпа, паллашиччен унӑн пурнӑҫӗ начарах пулман, анчах ытлашши чаплах та пулман. Жизнь ее до знакомства с медицинским студентом Лопуховым представляла кое-что замечательное, но не особенное. Хӑйне вара вӑл Лопуховпа паллашичченех темӗнле урӑхла тыткаланӑ. А в поступках ее уже и до Лопухова было кое-что особенное.
Вера Павловна Гороховӑй ятлӑ урамра, Садовӑй урампа Семеновски кӗпер хушшинче, нумай хутлӑ ҫуртра ӳссе ҫитӗннӗ. Вера Павловна выросла в многоэтажном доме на Гороховой, между Садовой и Семеновским мостом. Халӗ вӑл ҫурта хӑйне тивӗҫлӗ номерпе паллӑ тунӑ, 1852 ҫулта вара, ун пек номерсем пулман чухне, ун ҫине: «действительнӑй статски советникӗн Иван Захарович Сторешниковӑн ҫурчӗ», тесе ҫырса хунӑ пулнӑ. Теперь этот дом отмечен каким ему следует нумером, а в 1852 году, когда еще не было таких нумеров, на нем была надпись: «Дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова». Ҫырса хуни ҫапла каланӑ; анчах Иван Захарыч Сторешников 1837 ҫултах ҫӗре кӗнӗ, унтанпа вара кил хуҫи унӑн ывӑлӗ, Михаил Иванович, пулнӑ, — документсем ҫапла каланӑ. Так говорила надпись; но Иван Захарыч Сторешников умер еще в 1837 году, и с той поры хозяин дома был сын его, Михаил Иванович, — так говорили документы. Анчах вӑл ҫуртра пурӑнакансем: Михаил Иванович — кил хуҫин ывӑлӗ ҫеҫ пулнине, кил хуҫи — Анна Петровна пулнине питӗ лайӑх пӗлнӗ. Но жильцы дома знали, что Михаил Иванович — хозяйкин сын, а хозяйка дома — Анна Петровна.
Ҫурт ун чухне те, хальхи пекех, пысӑк пулнӑ, урай енчен икӗ хапха тата тӑватӑ подъезд, шалта виҫӗ картиш пулнӑ. Дом и тогда был, как теперь, большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя дворами в глубину. Урама тухакан пусмасенчен чи пысӑкки тӗлӗнче, иккӗмӗш хутра, 1852 ҫулта, хальхи пекех, кил хуҫи хӗрарӑмӗпе ывӑле пурӑннӑ. На самой парадной из лестниц на улицу, в бельэтаже, жила в 1852 году, как и теперь живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна халӗ те, ун чухнехи пекех, паллӑ хӗрарӑм, Михаил Иванович халӗ паллӑ офицер, ун чухне те вӑл паллӑ та хитре офицер пулнӑ. Анна Петровна и теперь осталась, как тогда была, дама видная, Михаил Иванович теперь видный офицер и тогда был видный и красивый офицер.
Пӗрремӗш картишӗн шутсӑр нумай пусмисенчен чи чыссӑррипе хӑпарсан, тӑваттӑмӗш хутра, сылтӑмри хваттерте халӗ кам пурӑннине эпӗ пӗлместӗп; 1852 ҫулта унта ҫурт управляющийӗ, кӗрнек те паллӑ ҫын Павел Константиныч Розальский ҫӳллӗ кӗлеткеллӗ, хыткан та тӗреклӗ хӗрарӑмпа, арӑмӗпе, Марья Алексевнӑпа, хӗрӗпе, ҫитӗнсе ҫитнӗскерпе — шӑпах ҫакӑ пулать те ӗнтӗ Вера Павловна, — тата тӑхӑр ҫулхи ывӑлӗпе, Федьӑпа пурӑннӑ. Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в четвертом этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1812 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и девятилетним сыном Федею.
Ҫурт тытса тӑнисӗр пуҫне Павел Константиныч тата пӗр департаментра столоначальник помощникӗ пулса ӗҫленӗ. Павел Константиныч, кроме того, что управлял домом, служил помощником столоначальника в каком-то департаменте. Унта вӑл тупӑш илеймен; ҫурт тытса пырса вӑл тупӑш илнӗ, анчах вӑтам тупӑш ҫеҫ; тепри пулсан, чылаях илнӗ пулӗччӗ те, анчах Павел Константиныч, хӑй каларӑшле, намӑса пӗлнӗ ҫав: ун вырӑнне унпа хозяйка питӗ кӑмӑллӑ пулнӑ, вара вӑл вунтӑватӑ ҫул хушшинче пӗр вунӑ пине яхӑн укҫа пухнӑ. По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капиталу. Ку укҫаран пӗр виҫӗ пинӗ хозяйкӑн хӑйӗн пулнӑ, унтан ытла мар; ыттисем хутшӑнса пыни хозяйкӑна сиенлемен: Павел Константиныч салук илсе кивҫен парса тӑнӑ. Но из хозяйкина кармана было тут тысячи три, не больше; остальные наросли к ним от оборотов не в ущерб хозяйке: Павел Константиныч давал деньги под ручной залог.
Укҫа Марья Алексевнӑн та пулнӑ — вӑл кумӗсене каланӑ тӑрӑх, ун пӗр пилӗк пине яхӑн, чӑннипе илсен, нумайрах та пулнӑ. У Марьи Алексевны тоже был капиталец — тысяч пять, как она говорила кумушкам, — на самом деле побольше. Укҫа тӑвасси пӗр вунпилӗк ҫул каялла пуҫланнӑ, ун чухне Марья Алексевна хӑйне чиновник пулнӑ пиччӗшӗнчен юлнӑ тӑлӑпа, енот тирӗнчен ҫӗлетнӗскерне, ун кӗпе-йӗмӗпе сӗтел-пуканне сутнӑ. Основание капиталу было положено лет пятнадцать тому назад продажею енотовой шубы, платьишка и мебелишки, доставшихся Марье Алексевне после брата-чиновника. Пӗр ҫӗр аллӑ тенкӗ пухсан, вӑл та, салук илсе, кивҫен пама пуҫланӑ, упӑшкинчен чылай теветкеллӗрех ӗҫленӗ, темиҫе хут инкек те курнӑ; темӗнле ултавҫӑ салука паспорт хурса, унран 5 тенкӗ кивҫен илнӗ, — паспорчӗ вӑрланӑскер пулнӑ, вара, вӑл ӗҫрен тасалас тесе, Марья Алексевнӑна тепӗр 15 тенкӗ тӑккалама тивнӗ; тепӗр ултавҫӑ, ылтӑн сехет хурса, 20 тенкӗ кивҫен илнӗ, — сехетне вӗлернӗ ҫын аллинчен вӗҫертсе илнӗ пулнӑ, вара, ҫав ӗҫрен тасалас тесе, Марья Алексевнӑн чылаях укҫа тӑккалама тивнӗ. Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее мужа и несколько раз попадалась на удочку; какой-то плут взял у нее пять рублей под залог паспорта, — паспорт вышел краденый, и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей пятнадцать, чтобы выпутаться из дела; другой мошенник заложил за двадцать рублей золотые часы, — часы оказались снятыми с убитого, и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из дела. Упӑшки салуксене асӑрханса илнӗ, унӑн арӑмӗнни пек тӑкак-мӗн пулман, анчах Марья Алексевнӑн тупӑшӗ те хӑвӑртрах ӳссе пынӑ. Но если она терпела потери, которых избегал муж, разборчивый в приеме залогов, зато и прибыль у нее шла быстрее. Укҫа тупмалли урӑхла майсем те пулкаланӑ. Подыскивались и особенные случаи получать деньги. Пӗррехинче, — Вера Павловна ун чухне пӗчӗк пулнӑ-ха: ҫитӗннӗ хӗрӗ умӗнче Марья Алексевна ун пек туман пулӗччӗ, ун чухне мӗншӗн тӑвас мар-ха ӗнтӗ? — пӗчӗк ача ӑнланмасть вӗт! — чӑнах та, Верочка хӑй тӗллӗн ӑнланайми пулӗччӗ те, тавтапуҫ, кухарка питӗ тӗплӗн ӑнлантарса панӑ, кухарка та ӑнлантармӗччӗ ӗнтӗ, мӗншӗн тесен пӗчӗк ачана ун ҫинчен пӗлме кирлӗ мар, анчах еркӗнпе ҫӳренӗшӗн ӑна Марья Алексевна пӗрре питӗ хытӑ хӗненӗ те, чунӗ чӑтайманнипе каласа памалла пулнӑ (тепӗр тесен, Матрена яланах шыҫмак куҫпа ҫӳренӗ, Марья Алексевна аллинчен мар, еркӗн аллинчен, — ку вара лайӑх та, мӗншӗн тесен шыҫмак куҫлӑ кухарка тытма йӳнӗрех-ҫке-ха). Однажды, — Вера Павловна была еще тогда маленькая: при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? — ребенок ведь не понимает! — и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле). Ҫапла, пӗррехинче, вӗсем патне паллакан хӗрарӑм пынӑ, капӑр та шукӑль тумланнӑ хӑй, хитре; пынӑ та хӑна пулма юлнӑ. Так вот, однажды приехала к Марье Алексеевне невиданная знакомая дама, нарядная, пышная, красивая, приехала и осталась погостить. Эрне хушши йӗркеллӗ хӑналаннӑ ҫак, ун патне пӗрмаях пӗр статский ҫӳренӗ, вӑл та, хитрескер, Верочкӑна канфетсем панӑ, хитре пуканесем парса тултарнӑ тата икӗ кӗнеке панӑ, иккӗшӗ те ӳкерчӗксемпе; пӗр кӗнекинче лайӑх ӳкерчӗксем — тискер кайӑксем, хуласем; тепӗр кӗнекине Марья Алексевна хӑна кайсанах Верочкӑран туртса илнӗ, ҫапла вара, вӑл ӳкерчӗксене Верочка пурӗ те пӗр хут ҫеҫ, хӑна пур чухне, курса юлнӑ: хӑна хӑй кӑтартнӑ. Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость, так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал. Паллакан хӗрарӑм ҫапла пӗр эрне хушши хӑналаннӑ, кил-ҫуртра лӑпкӑ тӑнӑ: Марья Алексевна эрнипе те шкап патне пыман, ку шкап уҫҫине вӑл никама та паман (унта эрехпе графин тӑнӑ), Матренӑна та хӗнемен, Верочкӑна та хӗнемен, хытӑ кӑшкӑрса та вӑрҫман. Так с неделю гостила знакомая, и все было тихо в доме: Марья Алексевна всю неделю не подходила к шкапчику (где стоял графин с водкой), ключ от которого никому не давала, и не била Матрену, и не била Верочку, и не ругалась громко. Унтан, пӗр каҫхине, Верочка темиҫе хут та хӑна хӑрушшӑн кӑшкӑра-кӑшкӑра янине, ҫуйхашнине илтнипе вӑрана-вӑрана кайнӑ. Потом одну ночь Верочку беспрестанно будили страшные вскрикиванья гостьи, и ходьба, и суетня в доме. Ирхине Марья Алексевна шкап патне пынӑ та, ун патӗнче хальчченхинчен ытларах чарӑнса тӑрса, пӗрмаях: «Турра шӗкӗр, телейлӗ пулчӗ, турра шӗкӗр!» — тенӗ. Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него и все говорила: «Слава богу, счастливо было, слава богу!» Ку ҫеҫ те мар, Матренӑна шкап патне чӗнсе илсе: «Сывлӑха пултӑр, Матренушка, эсӗ те нумай тӑрӑшрӑн вӗт», — тенӗ, кун хыҫҫӑн вара, ытти чухнехи пек, тӳпелешмен, вӑрҫман, Верочкӑна чуптунӑ та ҫывӑрма выртнӑ. Даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «На здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку. Унтан килте эрне хушши каллех лӑпкӑ тӑнӑ, хӑна кӑшкӑрашман, анчах пӳлӗмрен те тухса ҫӳремен, унтан вара килне кайнӑ. Потом опять неделю было смирно в доме, и гостья не кричала, а только не выходила из комнаты и потом уехала. Вӑл кайнӑ хыҫҫӑн икӗ кунтан статски, анчах урӑх статски, хӑйӗнпе пӗрле полици илсе пынӑ та Марья Алексевнӑна нумайччен вӑрҫнӑ: анчах Марья Алексевна пӗр сӑмахпа та ун айне юлман, пӗрмаях: «Эпӗ сирӗн ниепле ӗҫӗре те пӗлместӗп. Ман патӑмра кам хӑна пулнине кил кӗнеки тӑрӑх тӗрӗслӗр! — Псков купчихи Савастьянова, манӑн пӗлӗшӗм, эп урӑх нимӗн те пӗлместӗп!» — тенӗ. А через два дня после того, как она уехала, приходил статский, только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове не уступала ему и все твердила: «Я никаких ваших делов не знаю. Справьтесь по домовым книгам, кто у меня гостил! — псковская купчиха Савастьянова, моя знакомая, вот вам и весь сказ!» Юлашкинчен, вӑрҫсан-вӑрҫсан, статски тухса кайнӑ та урӑх курӑнман. Наконец, поругавшись, поругавшись, статский ушел и больше не показывался. Ҫакна Верочка хӑй саккӑрта чухне курнӑ, вӑл тӑхӑр ҫул тултарсан, Матрена ӑна ҫак ӗҫ мӗнле ӗҫ пулни ҫинчен ӑнлантарса панӑ. Это видела Верочка, когда ей было восемь лет, а когда ей было девять лет, Матрена ей растолковала, какой это был случай. Анчах кун пек ӗҫ мӗнпурӗ те пӗрре ҫеҫ пулнӑ; тӗрлӗрен ытти ӗҫсем те пулнӑ, ҫапах ытлашши нумаях пулман. Впрочем, такой случай только один и был; а другие бывали разные, но не так много.
Верочка вуннӑра чухне, ӑна, амӑшӗпе Толкучий рынока каякан хӗрачана, Гороховӑй урамран Садовӑй урама пӑрӑннӑ ҫӗрте кӗтмен самантра ӗнсе чикки тыттарнӑ: «Чиркӳ ҫине куҫна чаратӑн, ухмах, ҫамку ҫине мӗншӗн хӗрес хумастӑн? Когда Верочке было десять лет, девочка, шедшая с матерью на Толкучий рынок, получила при повороте из Гороховой в Садовую неожиданный подзатыльник, с замечанием: «Глазеешь на церковь, дура, а лба-то что не перекрестишь? Куратӑн пуль, ырӑ ҫынсем пурте хӗрес хураҫҫӗ!» Чать, видишь, все добрые люди крестятся!»
Вуникӗ ҫула ҫитсен, Верочка пансиона ҫӳренӗ, ун патне фортепьяно калама вӗрентекен учитель ҫӳре пуҫланӑ, — ӳсӗр, анчах питӗ ырӑ кӑмӑллӑ нимӗҫ тата питӗ лайӑх учитель, анчах, хӑй ӗҫнине пула, ниме тӑман ҫын. Когда Верочке было двенадцать лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный учитель — пьяный, но очень добрый немец и очень хороший учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
Вунтӑватта кайсан, Верочка хӑйсен ҫемйи валли кӗпе-йӗмпе тумтир таврашӗ ҫӗленӗ, ҫемйи вӗсен пысӑках пулман. Когда ей был четырнадцатый год, она обшивала всю семью, впрочем, ведь и семья-то была невелика.
Верочка вунултта пусас умӗн амӑшӗ ун ҫине: «Ҫуса тасат пит-куҫна, цыганӑнни пек вӗт вӑл санӑн! Анчах ҫусан та ярас ҫук, катемпиех ҫав, кама пӑхрӗ-ши!» — тесе кӑшкӑра пуҫланӑ. Когда Верочке подошел шестнадцатый год, мать стала кричать на нее так: «Отмывай рожу-то, — что она у тебя, как у цыганки! Да не отмоешь, такая чучела уродилась, не знаю в кого». Пит-куҫӗ ҫутӑ хура тӗслӗ пулнӑшӑн Верочкӑна чылай леккеленӗ, ҫавӑнпа вӑл хӑйне чипер мар тесе шутланӑ. Много доставалось Верочке за смуглый цвет лица, и она привыкла считать себя дурнушкой. Ку таранччен амӑшӗ ӑна ҫӗтӗк-ҫурӑкпах ҫӳретнӗ темелле, халӗ вара тумлантарма пуҫланӑ. Прежде мать водила ее чуть ли не в лохмотьях, а теперь стала наряжать. Капӑр тумланнӑ Верочка амӑшӗпе чиркӗве кайнӑ чухне: «Урӑххине килӗшнӗ пулӗччӗ ку тум, эпӗ вара кирек мӗн тӑхӑнтарсан та, — катемпи, ҫитсӑ кӗпепе те, пурҫӑннипе те. Аван пулмалла ҫав хитре пулсан. Хитре пулаясчӗ ман, питӗ пулас килет!» — тесе шухӑшласа пынӑ. А Верочка, наряженная, идет с матерью в церковь да думает: «К другой шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело как в ситцевом платье, так и в шелковом. А хорошо быть хорошенькою. Как бы мне хотелось быть хорошенькою!»
Вунултӑ ҫул тултарсан, Верочка фортепьяно калама вӗренме пӑрахрӗ, пансион пӗтерсе, ҫав пансионрах вӗрентме тытӑнчӗ; унтан амӑшӗ ӑна урӑх ҫӗрте те уроксем тупса пачӗ. Когда Верочке исполнилось шестнадцать лет, она перестала учиться у фортепьянного учителя и в пансионе, а сама стала давать уроки в том же пансионе; потом мать нашла ей и другие уроки.
Тата ҫур ҫултан амӑшӗ Верочкӑна цыганка тата катемпи тесе чӗнме пӑрахрӗ, унчченхинчен те лайӑхрах тумлантарма пуҫларӗ. Через полгода мать перестала называть Верочку цыганкою и чучелою, а стала наряжать лучше прежнего. Матрена вара — ку ӗнтӗ, лешин хыҫҫӑн, виҫҫӗмӗш Матрена пулчӗ: лешин яланах сулахай куҫӗ шыҫӑнкӑллӑ пулнӑ, кунӑнне вара янаххине ҫапса ватнӑ, анчах яланах мар — Верочкӑна: сана Павел Константинычӑн начальникӗ, темӗнле аслӑ начальник, мӑйне орден ҫакнӑскер, ҫураҫма хатӗрленет, терӗ. А Матрена, — это уж была третья Матрена после той: у той был всегда подбит левый глаз, а у этой разбита левая скула, но не всегда, — сказала Верочке, что собирается сватать ее начальник Павла Константиныча и какой-то важный начальник, с орденом на шее. Чӑнах та, департаментри пӗчӗк чиновниксем Павел Константиныч ӗҫлекен отделени начальникӗ Павел Константиныча кӑмӑллама пуҫланӑ тесе калаҫнӑ, отделени начальникӗ вара хӑйӗнпе пӗр тан ҫынсем хушшинче: мана тупрасӑр хӗр те юрать, анчах хитре пултӑр, — тесе пӗлтернӗ, тата Павел Константиныч лайӑх чиновник, тенӗ. Действительно, мелкие чиновники в департаменте говорили, что начальник отделения, у которого служит Павел Константиныч, стал благосклонен к нему, а начальник отделения между своими ровными стал выражать такое мнение, что ему нужно жену хоть бесприданницу, но красавицу, и еще такое мнение, что Павел Константиныч хороший чиновник.
Мӗнле пӗтнӗ пулӗччӗ-ши ку ӗҫ, паллӑ мар; анчах отделени начальникӗ ҫураҫма васкаман, тӗплӗн шухӑшласа пӑхнӑ, кунта тата тепӗр ӗҫ сиксе тухнӑ. Чем бы это кончилось, неизвестно; но начальник отделения собирался долго, благоразумно, а тут подвернулся другой случай.
Хуҫа ывӑлӗ, управляющи патне кӗрсе, амӑшӗ Павел Константинычран пӑхмашкӑн тӗрлӗ шпалерсем илсе килме ыйтать, мӗншӗн тесен анне хӑй пурӑнакан хваттере ҫӗнӗрен шпалер ҫыпӑҫтарса, тирпейлесе тухасшӑн, тенӗ. Хозяйкин сын зашел к управляющему сказать, что матушка просит Павла Константиныча взять образцы разных обоев, потому что матушка хочет заново отделывать квартиру, в которой живет. Ку таранччен ун пеккисене хушма дворецкине яраканччӗ. А прежде подобные приказания отдавались через дворецкого. Паллах, кун пек ӗҫе, Марья Алексевнӑпа упӑшки пек пурнӑҫра нумай курнӑ ҫынсем ҫеҫ мар, ыттисем те ӑнланаҫҫӗ. Конечно, дело понятное и не для таких бывалых людей, как Марья Алексевна с мужем. Хуҫа ывӑлӗ вӗсем патне кӗчӗ те ҫур сехет ытла ларчӗ, чей те ӗҫрӗ. Хозяйкин сын, зашедши, просидел больше получаса и удостоил выкушать чаю. Тепӗр куннех Марья Алексевна хӑйӗн хӗрне саклата хурса каялла илмен фермуар парнелерӗ тата хӗрӗ валли икӗ ҫӗнӗ платье ҫӗлеме хушрӗ, питӗ лайӑх платьесем — материйӗ кӑна — пӗр платьин 40 т., теприн 52 т. тӑнӑ, пӗрмесемпе, хӑюсемпе тата фасонпа шутласан, икӗ платьи 174 т. ларнӑ; Марья Алексевна упӑшкине ҫапла каларӗ ӗнтӗ, Верочка вара платьесем ҫӗлетме укҫа 100 тенкӗрен те каярах тухнине пӗлнӗ, — илессе ун умӗнче илнӗ-ҫке, — анчах 100 тенкӗпе те икӗ питӗ лайӑх платье тума пулать вӗт. Марья Алексевна на другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе, и заказала дочери два новых платья, очень хороших, — одна материя стоила: на одно платье сорок рублей, на другое пятьдесят два рубля, а с оборками да лептами да фасоном оба платья обошлись сто семьдесят четыре рубля, по крайней мере, так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше ста рублей, — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь и на сто рублей можно сделать два очень хорошие платья. Верочка платьесемшӗн те хавасланчӗ, фермуаршӑн та хавасланчӗ, пуринчен те ытларах вара амӑшӗ юлашкинчен ун валли ботинкӑсем Королевран туянма килӗшнишӗн савӑнчӗ: Толкучий рынокра пушмаксем акӑш-макӑш путсӗр, Королев пушмакӗсем вара урара питӗ лайӑх лараҫҫӗ. Верочка радовалась платьям, радовалась фермуару, но Польше всего радовалась тому, что мать наконец согласилась покупать ботинки ей у Королева: ведь на Толкучем рынке ботинки такие безобразные, а королевские так удивительно сидят на ноге.
Платьесем сая каймарӗҫ: хуҫа ывӑлӗ управляющи патне ҫӳреме вӗренчӗ, вӑл, паллах ӗнтӗ, ӑна питӗ ӑшшӑн йышӑнакан управляющипе тата унӑн арӑмӗпе калаҫнинчен ытларах вӗсен хӗрӗпе калаҫрӗ. Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше говорил с дочерью, чем с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, амӑшӗ те хӗрне ӑса вӗрентрӗ ӗнтӗ, — мӗнле кирлӗ, ҫапла, — кӑна ҫырса кӑтартма та кирлӗ мар, паллӑ ӗҫ. Ну, и мать делала наставления дочери, все как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Пӗррехинче, кӑнтӑрлахи апат хыҫҫӑн, амӑшӗ: «Верочка, тумлан лайӑхрах. Однажды, после обеда, мать сказала: — Верочка, одевайся, да получше. Эпӗ сан валли кӗтмен япала хатӗрлерӗм — опера курма каятпӑр, эпӗ иккӗмӗш яруса билет илтӗм, унта генерал арӑмӗсем ҫеҫ пулаҫҫӗ. Я тебе приготовила суприз — поедем в оперу, я во втором ярусе взяла билет, где все генеральши бывают. Пурте сан валли, ухмах. Все для тебя, дурочка. Юлашки укҫана хӗрхенместӗп. Последних денег не жалею. Саншӑн тӑккаланса аҫун пакарти те тухать ӗнтӗ. У отца-то, от расходов на тебя, уж все животы подвело. Пансионшӑн кӑна мадамӑна мӗн чухлӗ тулерӗмӗр, фортопьянщика тата мӗн чухлӗ! В один пансион мадаме сколько переплатили, а фортепьянщику-то сколько! Эсӗ ҫакна нимӗн те туймастӑн, тав тума пӗлменскер, чунсӑр пуль эсӗ, туйӑмсӑр-сисӗмсӗрскер!» — терӗ. Ты этого ничего не чувствуешь, неблагодарная, нет, видно, души-то в тебе, бесчувственная ты этакая! Ҫапла ҫеҫ каларӗ Марья Алексевна, хӗрне урӑх ятламарӗ, ку вара ятлани-и вӑл? Только и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это какая же брань? Халь вара Марья Алексевна хӗрӗпе ҫапла ҫеҫ калаҫать, ятлама вара тахҫанах пӑрахнӑ, хӗнессе те ӗнтӗ отделени начальникӗ ҫинчен хыпар сарӑлнӑ хыҫҫӑн пӗрре те хӗнемест. Марья Алексевна только вот уж так и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу не била с той поры, как прошел слух про начальника отделения.
Опера курма кайрӗҫ. Поехали в оперу. Пӗрремӗш акт хыҫҫӑн ложӑна хуҫа ывӑлӗ тата унпа пӗрле унӑн икӗ юлташӗ кӗчӗҫ — пӗри статски, хыткан, кӗрнек ҫын; тепри — ҫар ҫынни, мӑнтӑрскер, хӑйне кашт уҫӑрах тытаканскер. После первого акта вошел в ложу хозяйкин сын, и с ним двое приятелей — один статский, сухощавый и очень изящный, другой военный, полный и попроще. Вырнаҫса ларчӗҫ те пӗр-пӗринпе нумай пӑшӑлтатрӗҫ, хуҫа ывӑлӗпе статски ытларах калаҫрӗҫ, сар сынни сахал калаҫрӗ. Сели, и уселись, и много шептались между собою, все больше хозяйкин сын со статским, а военный говорил мало. Марья Алексевна вӗсем мӗн калаҫнине тимлӗн итлесе ларчӗ, кашни сӑмах ҫинчен тенӗ пек шухӑшласа пӑхрӗ, анчах пит ӑнлансах каймарӗ, мӗншӗн тесен вӗсем пӗрмаях французла калаҫрӗҫ. Марья Алексевна вслушивалась, разбирала почти каждое слово, да мало могла понять, потому что они говорили все по-французски. Вӑл вӗсен калаҫӑвӗнчен пӗр пилӗк сӑмах кӑна пӗлнӗ: belle, charmante, amour, bonheur, — анчах мӗн усси-ха ку сӑмахсенчен? Слов пяток из их разговора она знала: belle, charmante, amour, bonheur, — да что толку в этих словах? Belle, charmante— Марья Алексевна ахаль те тахҫанах ӗнтӗ ун цыган пек хура хӗрӗ belle те charmante пулнине илтет; amour — Марья Алексевна вӑл ҫав тери юратса пӑрахнине хай те курать ӗнтӗ: amour пулсан вара, bonheur пуласси те паллах, — мӗн усси пур-ха ку сӑмахсенчен? Belle, charmante — Марья Алексевна и так уже давно слышит, что ее цыганка belle и charmante; amour — Марья Алексевна и сама видит, что он по уши врюхался в amour; а коли amour, то уж, разумеется, и bonheur, — что толку от этих слов? Анчах мӗн-ха, ҫураҫасса час ҫураҫать-ши? — «Верочка, эсӗ пӗрре те пархатарлӑ ҫын мар, тем каласан та, пархатарлӑ ҫын мар, — тет Марья Алексевна хӗрне пӑшӑлтатса, — мӗн сӑмсуна пӑратӑн вӗсенчен? Но только что же, сватать-то скоро ли будет? — Верочка, ты неблагодарная, как есть неблагодарная, — шепчет Марья Алексевна дочери, — что рыло-то воротишь от них? Кунта кӗнипе сана кӳрентерчӗҫ-им вӗсем? Обидели они тебя, что вошли? Чыс тӑваҫҫӗ сана, ухмаха. Честь тебе, дуре, делают. Туй французла — марьяж пулать-и, Верочка? А свадьба-то по-французски — марьяж, что ли, Верочка? Каччӑпа хӗр, мӗнле, ҫураҫас тени мӗнле пулать тата французла?» — Верочка каларӗ. А как жених с невестою, а венчаться как по-французски? — Верочка сказала. — «Ҫук, ун пек сӑмахсем илтӗнмеҫҫӗ темшӗн… — Нет, таких слов что-то не слышно… Вера, эсӗ мана сӑмахсене урӑхла каларӑн пулӗ? Вера, да ты мне, видно, слова-то не так сказала? Асту, эпӗ сана!» — Смотри у меня! «Ҫук, ҫаплах; анчах ку сӑмахсене эсир вӗсенчен илтеймӗр. Каяр, эпӗ кунта урӑх юлма пултараймастӑп». — Нет, так; только этих слов вы от них не услышите. Поедемте, я не могу оставаться здесь дольше.
— Мӗн?— Что? Мӗн терӗн эсӗ, ирсӗр? — Марья Алексевнӑн куҫӗсем хӗп-хӗрлӗ хӗрелсе кайрӗҫ. Что ты сказала, мерзавка? — Глаза у Марьи Алексевны налились кровью.
— Каяр. — Пойдем. Кайран мана хуть те мӗн тӑвӑр, анчах эпӗ кунта юлмастӑп. Делайте потом со мною, что хотите, а я не останусь. Мӗншӗн юлманнине эпӗ сире кайран калӑп. Я вам скажу после почему. — Аннеҫӗм, — кӑна вӑл илтӗнмелле каларӗ. — Маменька, — это уж было сказано вслух. — Ман пуҫ ҫурӑлса тухать. — У меня очень разболелась голова. Эпӗ кунта ларма пултараймастӑп. Я не могу сидеть здесь. Тархаслатӑп сире! Умоляю вас!
Верочка ура ҫине тӑчӗ. Верочка встала.
Кавалерсем хыпӑнса ӳкрӗҫ. Кавалеры засуетились.
— Иртет вӑл, Верочка, — терӗ Марья Алексевна ҫирӗппӗн, сумлӑн, — коридор тӑрӑх Михайло Иванычпа ҫӳрекеле те, пуҫ ыратни иртет. — Это пройдет, Верочка, — строго, но чинно сказала Марья Алексевна, — походи по коридору с Михаилом Иванычем, и пройдет голова.
— Ҫук, иртмест, мана питӗ йывӑр. — Нет, не пройдет; я чувствую себя очень дурно. Часрах, аннеҫӗм. Скорее, маменька. Кавалерсем алӑка уҫрӗҫ. Кавалеры отворили дверь. Верочкӑна хулхушшинчен тытса ҫавӑтса тухасшӑн пулчӗҫ, — килӗшмерӗ ирсӗр хӗрача! Хотели вести Верочку под руки, — отказалась, мерзкая девчонка! Салопсене те хӑйсемех пачӗҫ, каретӑна лартма та хӑйсемех кайрӗҫ. Сами подали салопы, сами пошли сажать в карету. Марья Алексевна лакейсем ҫине мӑнкӑмӑллӑн пӑха-пӑха илчӗ: Марья Алексевна гордо посматривала на лакеев: «Пӑхӑр, путсӗрсем, кавалерсем епле, — ку акӑ ман кӗрӳ пулать! «Глядите, хамы, каковы кавалеры, а вот этот моим зятем будет! Хам та сирӗн пек путсӗрсем тытма пуҫлӑп. Сама таких хамов заведу. Эсӗ вара, ирсӗр хӗр, хуҫкалан-ха, хуҫкалан, хуҫкалантарӑп эп сана!» — А ты у меня ломайся, ломайся, мерзавка, — я те поломаю!» — Анчах тӑхта-ха, тӑхта, мӗн калать-ха кӗрӳшӗ ун сӗмсӗр хӗрне, ирсӗр те мӑнкӑмӑллӑскере, каретӑна лартнӑ май? Но стой, стой, — что-то говорит зятек ее скверной девчонке, сажая мерзкую гордячку в карету? Sante — ку, вӑл сывлӑх пулас, savoir — палласа илетӗп, visite — пирӗн те ҫаплах калаҫҫӗ, permeltes — ирӗк ыйтатӑп. Santé — это, кажется, здоровье, savoir — узнаю, visite — и по-нашему то же, permettez — прошу позволения. Ку сӑмахсене илтнипе Марья Алексевна ҫилли ҫемҫелмерӗ; анчах вӗсене асра тытса юлас пулать. Не уменьшилась злоба Марьи Алексевны от этих слов; но надо принять их в соображение. Карета тапранчӗ. Карета двинулась.
— Лартнӑ чухне мӗн терӗ вӑл сана? — Что он тебе сказал, когда сажал?
— Вӑл ыран ман сывлӑх пирки ыйтса пӗлме кӗретӗп, терӗ. — Он сказал, что завтра поутру зайдет узнать о моем здоровье.
— Суймастӑн-и, ыран тесе? — Не врешь, что завтра?
Верочка чӗнмерӗ. Верочка молчала.
— Телейлӗ сан турру! — анчах Марья Алексевна чӑтса тӑраймарӗ, хӗрне ҫӳҫрен тытса силлесе илчӗ, — пӗр хут ҫеҫ, ӑна та пулин ҫӑмӑллӑн кӑна. — Счастлив твой бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пӳрнепе те тӗкӗнмӗп, анчах ыран хавас пулнӑ пултӑр! — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ҫӗрле ҫывӑр, ухмах! Ночь спи, дура! Ан йӗнӗ пултӑр! Не вздумай плакать. Ыран шурса кайнине е куҫҫуль тӑкнине курас пулсан, асту! Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Ку таранччен куҫарса пытӑм… урӑх куҫармастӑп. Спущала до сих пор… не спущу. Чипер тесе хӗрхенсе тӑмӑп, кӑтартӑп хама, пӗтет-тӗк пӗттӗр пӗреххут! Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать!
— Эпӗ тахҫанах йӗме пӑрахнӑ ӗнтӗ, эсир пӗлетӗр. — Я уж давно перестала плакать, вы знаете.
— Ҫапла кирлӗ те, калаҫарах пар унпа. — То-то же, да будь с ним поразговорчивее.
— Юрать, ыран эпӗ унпа калаҫӑп. — Да, я завтра буду с ним говорить.
— Ара ҫав, ӑс кӗме те вӑхӑт ӗнтӗ. — То-то, пора за ум взяться. Турӑран хӑра та, аннӳне хӗрхен, намӑссӑр. Побойся бога да пожалей мать, страмница!
Пӗр вунӑ минута яхӑн иртрӗ. Прошло минут десять.
— Верочка, эсӗ мана ан ҫиллен. — Верочка, ты на меня не сердись. Эпӗ сан юратнӑран ятлатӑп, хӑвнах ырӑ тӑвас тетӗп. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Амӑшӗсем ачисене епле юратнине пӗлетӗн эсӗ. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Варта тӑхӑр уйӑх йатса ҫӳрерӗм сана! Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, тав тусамччӗ, итле-ха аннӳ сӑмахне, хӑвах курӑн хӑвшӑн усӑллине. Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Хӑвна эпӗ вӗрентнӗ пек тыткала та, — ыранах качча тухма сӗнӗ! Веди себя, как я учу, — завтра же предложенье сделает!
— Аннеҫӗм! — Маменька! Эсир йӑнӑшатӑр. Вы ошибаетесь. Вӑл ун пек сӗнме шухӑшламасть те. Он вовсе не думает делать предложения. Аннеҫӗм! Мамаша! Мӗн кӑна каламарӗҫ вӗсем! Что они говорили!
— Пӗлетӗп: туй ҫинчен мар пулсан, мӗн ҫинченни паллӑ ӗнтӗ. — Знаю; коли не о свадьбе, так известно о чем. Анчах эпир ун йышшисем мар. Да не на таковских напал. Эпир унӑнне чунне кӑларса илӗпӗр. Мы его в бараний рог согнем. Миххе чиксе чиркӗве илсе пырӑп, ҫӳҫрен тытса налой тавра илсе ҫаврӑнӑп, чунтанах хавас пулӗ. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Мӗн ытлашши калаҫмалли ҫак санпа, ахаль те ытлашши калаҫрӑм: хӗрсене ун ҫинчен пӗлме кирлӗ мар, ку вӑл амӑшӗн ӗҫӗ. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. Хӗрӗн ун итлемелле ҫеҫ, вӑл нимӗн те ӑнланмасть-ха. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Калаҫӑн-и эсӗ унпа, эпӗ хушатӑп пулсан? Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
— Юрӗ, калаҫӑп. — Да, буду с ним говорить.
— Эсир тата, Павел Константиныч, мӗн тунката пек ларатӑр? — А вы, Павел Константиныч, что сидите, как пень? Эсир те калӑр хӑвӑр ятӑрпа, эсир те ӑна ашшӗ ячӗпе: аннӳне итлес пулать, аннӳ сана усала вӗрентес ҫук, тейӗр. Скажите и вы от себя, что и вы, как отец, ей приказываете слушаться матери, что мать не станет учить ее дурному.
— Марья Алексевна, эсӗ ӑслӑ хӗрарӑм, анчах ӗҫӗ хӑрушла-ҫке, ытлашши хӑвӑрт пулмасть-и! — Марья Алексевна, ты умная женщина, только дело-то опасное: не слишком ли круто хочешь вести!
— Ухмах!— Дурак! Вӑт лаплаттарчӗ, — Верочка умӗнчех! Вот брякнул, — при Верочке-то! Ахалех калаҫтартӑм ҫав! Не рада, что и расшевелила! Ан тӗкӗн ҫӗрӗке, тӗкӗнсен шӑршӑ тухать! тесе ваттисем ахаль каламан ҫав. Правду пословица говорит: не тронь дерьма, не воняет! Вӑт лаплаттарчӗ те! Эко бухнул! Эсӗ нумай ан калаҫса лар, тӳрех кала: итлемелле-и хӗрӗн амӑшне? Ты не рассуждай, а скажи: должна дочь слушаться матери?
— Паллах, итлемелле; мӗн калаҫмалли пур-ха, Марья Алексевна! — Конечно, должна; что говорить, Марья Алексевна!
— Апла пулсан, хуш ашшӗ пек. — Ну, так и приказывай, как отец.
— Верочка, пур чухне те аннӳ сӑмахне итле. — Верочка, слушайся во всем матери. Сан аннӳ ӑслӑ хӗрарӑм, хура-шур курнӑ хӗрарӑм. Твоя мать умная женщина, опытная женщина. Вӑл сана усала вӗрентес ҫук. Она не станет тебя учить дурному. Эпӗ сан аҫу, ҫавӑнпа хушатӑп та. Я тебе, как отец, приказываю.
Карета хапха умне ҫитсе чарӑнчӗ. Карета остановилась у ворот.
— Ҫитет, аннеҫӗм. — Довольно, маменька. Унпа калаҫатӑп тесе каларӑм вӗт эпӗ сире. Я вам сказала, что буду говорить с ним. Эпӗ питӗ ывӑнтӑм. Я очень устала. Манӑн канас килет. Мне надобно отдохнуть.
— Вырт та ҫывӑр. — Ложись, спи. Кансӗрлемӗп. Не потревожу. Ыранччен сан канмалла. Это нужно к завтрему. Тӑраниччен ҫывӑр. Хорошенько выспись.
Чӑнах та, вӗсем пусма тӑрӑх хӑпарнӑ чухне Марья Алексевна пӗртте чӗнмерӗ, — епле чӑтрӗ-ши вӑл чӗнмесӗр пыма! Действительно, все время, как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! Верочка, чей ӗҫес килмест, тесе тӳрех хӑйӗн пӳлӗмне кайрӗ, — Марья Алексевна ачаш сасӑпа: «Верочка, кил-ха ман пата!» — терӗ, епле йывӑр, епле йывӑр пулчӗ-ши ӑна ҫапла каламашкӑн. И опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что не хочет пить чаю, — чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать: — Верочка, подойди ко мне! — Хӗрӗ ун патне пычӗ. — Дочь подошла. — «Верочка, сана ырӑ тӗлӗк курса ҫывӑрма сунатӑп. Пуҫна пӗк-ха!» — — Хочу тебя благословить на сон грядущий, Верочка. Нагни головку! — Хӗрӗ пуҫне пӗкрӗ. Дочь нагнулась. — «Эпӗ сана пилленӗ пек, сана тата турӑ пиллетӗр». — Бог тебя благословит, Верочка, как я тебя благословляю. — Вӑл хӗрне виҫӗ хутчен пиллерӗ те чуптума аллине тӑсса пачӗ. Она три раза благословила дочь и подала ей поцеловать свою руку.
— Ҫук, аннеҫӗм. — Нет, маменька. Сирӗн алӑра чуптумастӑп, тесе эп сире тахҫанах каланӑ. Я уж давно сказала вам, что не буду целовать вашей руки. Халӗ ӗнтӗ ярӑр мана. А теперь отпустите меня. Мана, чӑнах та, питӗ йывӑр. Я в самом деле чувствую себя дурно.
Эх, епле каллех ялкӑшса илчӗҫ Марья Алексевна куҫӗсем. Ах, как было опять вспыхнули глаза Марьи Алексевны. Анчах вӑл хӑйне хӑй тытса чарчӗ те йӑвашшӑн: «Каях, кансам», терӗ. Но пересилила себя и кротко сказала: — Ступай отдохни.
Верочка хывӑнса платьине пуҫтарса хунӑ-хуманах, — ӑна пуҫтарса, чӑнах та, вӑхӑт нумай иртрӗ, мӗншӗн тесен Верочка пӗрмаях шухӑша кайса ларчӗ: суллине хыврӗ те нумайччен аллинче тытса ларчӗ, хӑлха алкине кӑларса илчӗ — вӑл каллех манса кайрӗ, вара хӑй ҫав тери ывӑннине, хӑй тӗкӗр умӗнче тӑма та пултарайманнине, хӑй пӳлӗмне ҫитнӗ-ҫитменех халтан кайнипе пукан ҫине тӗшӗрӗлсе аннине, хӑвӑртрах хывӑнса выртма кирлине аса иличчен вӑхӑт нумай иртрӗ, — Верочка вырӑн ҫине выртнӑ-выртманах пӳлӗме поднос йӑтнӑ Марья Алексевна кӗчӗ, поднос ҫинче ашшӗн пысӑк курки ларать, тата сухарисем выртаҫҫӗ. Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
— Ӗҫ, Верочка! — Кушай, Верочка! Ӗҫ акӑ, сывлӑхлӑ пул! Вот, кушай на здоровье! Хамах илсе килтӗм сан валли: куратӑн-и, аннӳ асрах тытать сана! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит о тебе! Ларатӑп та: епле чей ӗҫмесӗрех ҫывӑрма выртрӗ-ха ку Верочка! тесе шухӑшлатӑп. Сижу, да и думаю: как же это Верочка легла спать без чаю? Хам ӗҫетӗп, хам пӗрмаях шухӑшлатӑп. Сама пью, а сама все думаю. Акӑ илсе килтӗм ӗнтӗ! Вот и принесла. Ӗҫсемччӗ, савнӑ хӗрӗм! Кушай, моя дочка милая!
Амӑш сасси Верочкӑна темӗнле урӑхла туйӑнчӗ. Странен показался Верочке голос матери. Сасси, чӑнах та, ҫемҫен те ӑшӑ кӑмӑллӑн илтӗнчӗ, — нихҫан та кун пек пулакан марччӗ. Он в самом деле был мягок и добр, — этого никогда не бывало. Мӗншӗн кун пек-ши вӑл? К чему бы это? Верочка амӑшӗ ҫине пӑхса илчӗ. Верочка с недоумением посмотрела на мать.
Марья Алексевнӑн питҫӑмартийӗсем ялкӑшса тӑраҫҫӗ, куҫӗсем пӗр вырӑнта тӑма пӗлмеҫҫӗ. Щеки Марьи Алексевны пылали и глаза несколько блуждали.
— Ӗҫсем, эпӗ сан ҫине пӑхса ларам. — Кушай, я посижу, посмотрю на тебя. Ӗҫсе ярсан, тепӗр курка илсе килсе парӑп. Выкушаешь, принесу другую чашку.
Чей куркинчи ҫурри таран ҫӑра та тутлӑ хӑймана курсан, Верочкӑн ӗҫес килсе кайрӗ. Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Вӑл чавсаланчӗ те ӗҫме пуҫларӗ. Она приподнялась на локоть и стала пить. — «Епле тутлӑ вӑл вӗри те ҫӑра чей сахӑрпа хӑйма нумай янӑ пулсан! «Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Ҫав тери тутлӑ! Чрезвычайно вкусен! Вӑл пӗртте пӗр татӑк сахӑр янӑ, кивелнӗ чей пек мар, ун пек чее курас та килмест. Вовсе не похож на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Эпӗ хам укҫа тупма пуҫласан, яланах ҫакӑн пек чей ӗҫетӗп» — Тавтапуҫ сире, аннемҫӗм. Когда у меня будут свои деньги, я всегда буду пить такой чай, как этот». — Благодарю вас, маменька.
— Ан ҫывӑр, тепӗр курка илсе килетӗп. — Не спи, принесу другую. — Амӑшӗ ҫаван пекех тутлӑ чей тепӗр курка илсе пычӗ. — Мать вернулась с другою чашкою такого же прекрасного чаю. — Ӗҫсем, эпӗ каллех пӑхса ларам. — Кушай, а я опять посижу.
Вал пӗр минута яхӑн чӗнмесӗр ларчӗ, унтан вара темӗнле урӑхла калаҫма пуҫларӗ, пӗрре ҫав тери хӑвӑрт каласа тӑкать, тепре сӑмахсене тӑса-тӑса калать. С минуту она молчала, потом вдруг заговорила как-то особенно, то самою быстрою скороговоркою, то растягивая слова.
— Вӑт, Верочка, эсӗ мана тав турӑн. — Вот, Верочка, ты меня поблагодарила. Нумайранпа эсӗ мана тав тунине илтменччӗ-ха эпӗ. Давно я не слышала от тебя благодарности. Мана усал тетӗн эсӗ! Ты думаешь, я злая. Ҫапла, усал эпӗ, анчах усал пулмасан юрамасть! Да, я злая, только нельзя не быть злой! Хевтесем пӗтрӗҫ ӗнтӗ, Верочка! А слаба я стала, Верочка! Виҫӗ пуншпах халтан кайрӑм, ҫулсене пӑхсан ҫамрӑк вӗт-ха эпӗ! От трех пуншей ослабела, а какие еще мои лета! Эсӗ те, Верочка, кӑмӑла хуҫрӑн манне, — питӗ кӳрентертӗн! Да и ты меня расстроила, Верочка, очень огорчила! Ҫавӑнпа халтан кайрӑм та, йывӑр пурнӑҫ ман, Верочка. Я и ослабела, а тяжелая моя жизнь, Верочка. Сана хам пек пурӑнтарасшӑн мар эпӗ. Я не хочу, чтобы ты так жила. Пуян пурӑн. Богато живи. Мӗн чухлӗ асап тӳсрӗм эпӗ, Верочка, и-и-и-и, и-и-и, мӗн чухлӗ! Я сколько мученья приняла, Верочка, и-и-и, и-и-и, сколько! Аҫу управляющи пуличчен эпир унпа мӗнле пурӑннине эсӗ астумастӑн! Ты не помнишь, как мы с твоим отцом жили, когда он еще не был управляющим! Чухӑн, и-и-и, ҫав тери чухӑн, — ун чухне эпӗ, Верочка, чыса ҫухатманччӗ-ха! Бедно, и-и-и, как бедно жили, — а я тогда была честная, Верочка! Халӗ ӗнтӗ ман чыс юлман, — ҫук, ҫылӑха кӗместӗп, халӗ хам чыса ҫухатман тесе суймастӑп сана! Теперь я нечестная, — нет, не возьму греха на душу, не солгу перед тобою, не скажу, что я теперь честная! Ӑҫта унта, — вӑл вӑхӑт тахҫанах иртсе кайнӑ ӗнтӗ. Где уж, — то время давно прошло. Эсӗ, Верочка, вӗреннӗ ҫын, эпӗ вӗренмен, апла пулин те, сирӗн кӗнекесенче мӗн ҫырнине пӗлетӗп; мана мӑшкӑлланӑ пек мӑшкӑллама юраманни ҫинчен те ҫырнӑ унта. Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там и то написано, что не надо так делать, как со мною сделали. — «Эсӗ — чысна ҫухатнӑскер!» теҫҫӗ. «Ты, говорят, нечестная!» Акӑ сан аҫунах илер, — санӑн аҫу вӑл, Наденькӑн вара ашшӗ вӑл пулман, — тӑп-тӑр ухмах, хӑй ҫапах мӑшкӑллама пӑхать, ятлаҫать! Вот и отец твой, — тебе-то он отец, это Наденьке не он был отец, — голый дурак, а тоже колет мне глаза, надругается! Чӑтаймарӑм, чун тулашса кайрӗ. Не стерпела, ну, меня и взяла злость. Эсир мана урӑх ҫын ҫумне хушатӑр пулсан, хушӑрах — ҫӳретӗп урӑх ҫынпа! А когда, говорю, по-вашему, я нечестная, так я и буду такая! Наденька ҫуралчӗ. Наденька родилась. Ну, мӗнех ӗнтӗ, ҫуралчӗ пулсан? Ну так что ж, что родилась? Кам вӗрентрӗ мана ун пек тума? Меня этому кто научил? Кам вырӑн илчӗ? Кто должность-то получил? Кунта эп ун чухлӗ ҫылӑхлӑ мар. Тут моего греха меньше было, чем его. Вӗсем манран Надьӑна туртса илчӗҫ, ача ҫуртне пачӗҫ, — вӑл ӑҫтине пӗлме те пулмарӗ, — ҫаплах кураймарӑм ӑна, пурӑнать-ши вӑл, ӑна та пӗлместӗп… ӑҫтан пурӑнтӑр ӗнтӗ! А они у меня ее отняли, в воспитательный дом отдали, — и узнать-то было нельзя, где она, — так и не видала ее, и не знаю, жива ли она… чать, уж где быть в живых! Ну, хальтерех эпӗ нумай хуйхӑрмарӑм, ун чухне вӗт ҫӑмӑлах пулмарӗ, — пушшех чун тулашма пуҫларӗ! Ну, в теперешнюю пору мне бы мало горя, а тогда не так легко было, — меня пуще злость взяла! Вара усалланса кайрӑм. Ну, и стала злая. Ҫакӑн хыҫҫӑн пурте йӗркене кӗрсе ҫитрӗ. Тогда и пошло все хорошо. Сан аҫуна, ухмаха, кам вырӑн тупса панӑр — эпӗ тупса панӑ. Твоему отцу, дураку, должность доставил кто? — я доставила. Управляющи пулма кам лартнӑ ӑна? — эпӗ лартнӑ. А в управляющие кто его произвел? — я произвела. Вӑт лайӑх пурӑнма пуҫларӑмӑр та. Вот и стали жить хорошо. Мӗншӗн ӗнтӗ? — Мӗншӗн тесен эпӗ урӑх арҫынсемпе ҫӳреме пуҫларӑм, усалланса кайрӑм. А почему? — потому что я стала нечестная да злая. Сирӗн кӗнекесенче, Верочка, чупкӑн хӗрарӑмсемпе усаллисем ҫеҫ ҫут тӗнчере аван пурӑнаҫҫӗ тесе ҫырнӑ, ӑна эпӗ пӗлетӗп. Это, я знаю, у вас в книгах написано, Верочка, что только нечестным да злым и хорошо жить на свете. Тӗрӗс вӑл, Верочка! А это правда, Верочка! Халь ак аҫун та укҫа пур, — эпӗ тупса патӑм; манӑн та пур, тен, унран ытларах та пуль, — йӑлтах хам тупрӑм, ватӑла куна ҫӑкӑр татӑкӗ хатӗрлесе хутӑм. Вот теперь и у отца твоего деньги есть, — я предоставила; и у меня есть, может, и побольше, чем у него, — все сама достала, на старость кусок хлеба приготовила. Аҫу та, ухмахскер, мана хисеплеме пуҫларӗ, итлекен пулчӗ, вӗрентсе ҫитертӗм ӑна! И отец твой, дурак, меня уважать стал, по струнке стал у меня ходить, я его вышколила! Атту хӑвалатчӗ мана, мӑшкӑллаччӗ манран. А то гнал меня, надругался надо мною. Мӗншӗн мӑшкӑллатчӗ-ха? А за что надругался? Ун чухне, Верочка, ун пек пурӑнма юрамасть, тесе ҫырнӑ— ҫавна пӗлмест тетӗн-им эсӗ мана? Тогда было не за что, — а за то, Верочка, что не была злая. Сирӗн кӗнекесенче: ун пек пурӑнас мар пулсан, пурне те ҫӗнӗрен йӗркелесе ямалла, тесе ҫырнӑ, хальхи йӗркепе вара вӗсем хушнӑ пек пурӑнма май килмест, — мӗншӗн ҫӗнӗ йӗрке тӑрӑх йӗркелесе ямаҫҫӗ-ха вӗсем? Да в книгах-то у вас написано, что коли не так жить, так надо все по-новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить, как они велят, — так что ж они по новому-то порядку не заводят? Эх, Верочка, сирӗн кӗнекесенче мӗнле ҫӗнӗ йӗркесем ҫинчен ҫырса кӑтартнине пӗлмест тетӗн-им эсӗ мана? — пӗлетӗп: аван йӗркесем ҫинчен ҫырнӑ. Эх, Верочка, ты думаешь, я не знаю, какие у вас в книгах новые порядки расписаны? — знаю: хорошие. Анчах эпир иксӗмӗр вӑл йӗркесене курас ҫук, халӑхӗ ытла та айван, — ӑҫтан лайӑх йӗркесем туса хурӑн-ха ҫавнашкал халӑхпа! Только мы с тобой до них не доживем, больно глуп народ, — где с таким народом хорошие-то порядки завести! Кивӗ йӗркепех пурӑнар. Так станем жить по старым. Эсӗ те вӗсемпех пурӑн. И ты по ним живи. Мӗнле йӗрке вӑл кивӗ йӗрке? А старый порядок какой? Сирӗн кӗнекесенче: кивӗ йӗрке вӑл ҫаратмалли те улталамалли йӗрке, тесе ҫырнӑ. У вас в книгах написано: старый порядок тот, чтобы обирать да обманывать. Тӗрӗс, Верочка. А это правда, Верочка. Ҫапла вара, ҫӗнӗ йӗрке ҫук пулсан, киввипех пурӑн: ҫарат та ултала, юратса калатӑп сана — хрр… хрр… Значит, когда нового-то порядку нет, по старому и живи: обирай да обманывай; по любви тебе говор — хрр…
Марья Алексевна харлаттарма пуҫларӗ те йӑванса кайрӗ. Марья Алексевна захрапела и повалилась.
